своим
языком испортит все дело.
     - Вы  бы  вчера  сразу  и  сказали,  зачем  приходили, - уже не скрывая
своего  раздражения,  проскрипела  хозяйка,  когда  мы  вошли  в дом. - А то
шляетесь,  только  снег  таскаете,  -  бросила  она  свирепый взгляд на наши
стоптанные валенки.
     Мы молчали.
     Она  долго  рылась по карманам и сумкам, отыскивая злополучный рубль, а
мы  с  Зинкой  стояли  у порога и с замиранием сердца следили за ее полными,
мясистыми  руками.  Наконец  она  сунула  мне какой-то серый мятый комок, и,
провожаемые ее недобрым взглядом, мы очутились за калиткой.
     Разжав  руку,  я  разгладила  измятую  бумажку. Мы увидели, что это и в
самом  деле  рубль.  Самый  настоящий  рубль,  хотя  очень старый и мятый, с
оторванным  углом  и  вообще  грозивший рассыпаться на клочки. Сразу исчезло
чувство  мучительной  неловкости,  которое  мы  испытывали, пока стояли, как
нищие, у порога, и нас с Зинкой охватил безудержный восторг.
     Сейчас,  через несколько минут, мы за него получим долгожданную пеструю
коробочку - настоящее сокровище!
     Мы  летели  по  городу  не  чувствуя  под  собой  ног и с разбегу - вот
невезение!  -  сунулись  в  закрытую  дверь  магазина.  Еще  не понимая, что
случилось,  Зинка  изо  всей  силы  дергала  за ручку, а я торкалась носом в
стекло,  чтобы  заглянуть  внутрь.  И  тут  я  увидела  наклеенную на стекло
изнутри бумажку, на которой было написано: "Переучет".
     Мы  с  Зинкой  долго  стояли  как  в  столбняке  и с ужасом смотрели на
бумажку. Этого не может быть!
     - И  главное  неизвестно,  сколько  он может продолжаться, - растерянно
сказала я.
     - Может, неделю, а может, и скоро откроют, - пожала плечами Зинка.
     - Давай подождем, - предложила я.
     Мы   уселись   на   крыльцо   и   стали  ждать.  Морозец  тотчас  начал
прокрадываться  к  нам под пальто, тонкими иголочками покалывать в пальцы на
ногах.  Когда становилось нестерпимо холодно, мы вскакивали и топали ногами,
как  солдаты  на  посту.  Поминутно,  приплюснув  носы к стеклу, заглядывали
внутрь.  Там  все  было  свалено  на  пол и продавщицы перекладывали товар с
места  на  место.  Карандашей  не  было  видно. "Может, распродали все", - с
тревогой подумала я.
     - Ну  что им стоит вынести нам одну коробочку? Минутное дело! - сказала
Зинка.
     - Правда,  мы  бы даже и не заходили туда, а в щелочку, - поддержала ее
я. - Мы им рубль, - а они нам карандаши, без сдачи...
     Но  на  нас никто не обращал внимания, и мы топтались возле магазина до
самого  вечера.  Когда  уже  начало  темнеть, продавщицы ушли домой. Высокий
мужчина  вышел  последним  и закрыл дверь на висячий замок. Взглянув на наши
посинелые носы, он спросил:
     - Вы что хотели, девочки?
     - К-карандаши, - едва выговорила непослушными губами Зинка.
     - Закрыто  у  нас, - сказал он, как будто мы сами не видели, и шагнул с
крыльца.
     - А... завтра вы откроете? - рванулась за ним я.
     - Завтра еще нет, послезавтра приходите, - сказал мужчина.
     Все  пропало!  Послезавтра  мы уже будем в деревне. Все наши мытарства,
хитрости  и  унижения  оказались  напрасными.  Мы с Зинкой плелись по улице,
едва   переставляя  одеревенелые  ноги.  Я  готова  была  зареветь,  но  так
продрогла, что казалось, будто и слезы у меня все вымерзли.
     - А  пошел  он,  этот дяденька! - сказала вдруг Зинка. - Может, он и не
самый главный, может, он даже сам ничего не знает...
     - И правда, придем завтра, - а магазин открыт! - обрадовалась я.
     Окрыленные  надеждой,  мы  зашагали  быстрее. В клуб уже, конечно, идти
было нечего, и мы направились домой.
     Возле  нашей  калитки  маячили  две  маленькие  закутанные  фигурки. Мы
догадались, что это внучки хозяйки - Маша и Катя.
     Увидев нас, девочки бросились навстречу.
     - А  где вы были? - заглядывая нам по очереди в лицо, спросила старшая,
Маша.
     - По делам, - не очень вежливо буркнула Зинка.
     - А вас мама искала, сердится, - сообщила Катя.
     - Вы завтра выступать будете, а мы смотреть пойдем, - сказала Маша.
     - У нас в садике выходной, - доложила Катя.


ТОЛЬКО СНЕГ СТОЛБОМ...

     Когда  мама  утром  нас  разбудила,  Маша  и  Катя  уже сидели умытые и
причесанные  и  с  нетерпением  посматривали  на нас. Мы с Зинкой вскочили и
заторопились.
     - В  клуб  еще  рано,  -  сказала  мама.  -  Я  по  делам  пойду,  а вы
собирайтесь и часа через два придете...
     У  нас тоже были "дела", и мы с Зинкой мешкать не стали. Наскоро связав
в узел костюмы, мы собрались уходить.
     Заметив,  как  я  торопливо  запихивала  в  узел  свою юбку и передник,
хозяйка сказала:
     - Куда она годится такая мятая? Выгладить надо...
     Она разогрела утюг и даже помогла мне погладить.
     - А  она  ничего,  оказывается,  эта  бабка, - удивленно сказала Зинка,
когда мы вышли на улицу.
     - Ничего,  ничего,  -  передразнила  я ее. - Только мы сейчас из-за нее
опоздаем.  Да  эти  еще...  хвостики,  - кивнула я на шагавших позади Катю с
Машей.
     Но  я волновалась зря - мы никуда не опоздали. Магазин был закрыт, и не
было  заметно никаких признаков, что его собираются открывать. Расстроенные,
мы  отправились  в  Дом  культуры.  Мама, встретив нас, велела переодеться и
ждать.  В зале было довольно холодно, и я набросила пальто. "Хорошо Зинке, -
с  завистью  подумала  я,  -  она в своем волчьем костюме не замерзнет". Но,
взглянув на нее, я увидела, что она вся дрожит.
     - Ты чего? - удивилась я.
     - С-страшно, - призналась Зинка. - А ты разве не боишься?
     Мне  почему-то  вовсе  не  было страшно, и я беспокоилась больше за то,
как  бы  там  без нас не открыли магазин. Когда я сказала об этом Зинке, она
тоже заволновалась.
     - Надо сбегать посмотреть, - сказала она.
     - Давай ты, - предложила я, - а то мне пальто одевать не хочется.
     Зинка  положила  рядом  со  мной на стул волчью маску и, сунув в карман
рубль, побежала.
     Через несколько минут она влетела в зал и, едва переводя дух, сказала:
     - Понимаешь... собаки, увязались за мной, еле ноги унесла...
     Представив  себе, как она мчалась по улице в своем вывернутом наизнанку
кожухе,  в котором должна была изображать волка, а за ней неслась целая стая
собак, я не выдержала и громко расхохоталась.
     На нас зашикали.
     - А магазин закрыт, - наклоняясь ко мне, прошептала Зинка.
     Мы сидели в зале довольно долго, и нас никто не вызывал на сцену.
     - Может,  там  уже  открыли,  -  сказала Зинка, которой, как и мне, это
мысль не давала покоя.
     - Пойду  посмотрю,  - решила я и, быстро надев пальто, не застегиваясь,
выскользнула из клуба.
     Собаки  не  обратили  на  меня  никакого  внимания,  зато  люди  начали
оглядываться.  Заметив,  что  на  меня смотрят, я пошире распахнула пальто и
шла, гордо поглядывая на прохожих.
     Книжный  магазин был по-прежнему закрыт, но мой необычный костюм придал
мне  смелости,  и я решила непременно выяснить, откроют его сегодня или нет.
Повертевшись возле двери, я постучала.
     - Скажите,  пожалуйства,  когда  будет  открыто? - спросила я, когда ко
мне вышел вчерашний дяденька.
     - Завтра, - сказал он.
     - А... сегодня не откроете? - допытывалась я.
     - Нет.
     Я  тоскливо  посмотрела на захлопнувшуюся за ним дверь и медленно пошла
назад.  Возле  церкви,  где  стояла  бабка  с грушами, задержалась и, разжав
ладошку,  нерешительно  взглянула  на  пригревшийся  в  руке  серый бумажный
комок.  Осторожно  развернула  его  и  начала разглаживать мокрыми пальцами,
стараясь  придать  бедному  рублю  более  солидный  вид.  И  вдруг  одна его
половинка  как-то незаметно отползла в сторону и, соскользнув с моей ладони,
плавно  опустилась на тротуар. Я ахнула, бросилась ее поднимать. Потом и так
и  этак  прикладывала  разорванные половинки одну к другой, но ничего у меня
не получалось. Вместо рубля на ладони лежали два жалких клочка.
     - Ну-ка, покажи, - услыхала я вдруг.
     Подняв  глаза,  я  увидела  бабку, торговавшую грушами. Она внимательно
рассматривала обе половинки.
     - Ишь, как его... разделали... - сказала она неодобрительно.
     - Вот...  только сейчас... порвался, а то был совсем целый, - сказала я
чуть не плача.
     - Ну  ладно, куда тебе сыпать-то? - спросила бабка, пряча обе половинки
в карман.
     Я  уставилась  на  нее,  еще  не  веря  неожиданному  счастью.  И вдруг
сообразила,  что  она  не  шутит,  сдернула  с головы свою красную шапочку и
подставила бабке.
     В  клуб  я  влетела  вся  сияющая  и  довольная,  что  все  так  хорошо
кончилось.  Но  Зинка,  к  моему великому огорчению, и не думала радоваться.
Взглянув  на  мерзлые  дички  с  торчащими  в разные стороны хвостиками, она
поджала губы и молча отвернулась.
     - Так ведь сегодня не откроют! - доказывала я ей. - Я узнавала...
     - Ну и что? - уставилась на меня Зинка.
     Уже чувствуя, что сделала глупость, я смущенно сказала:
     - И  потом,  ведь  он  совсем  порвался...  пополам. Нам бы за него все
равно ничего не дали...
     - Бабке небось дадут, - сказала Зинка.
     Я  еще  хотела что-то сказать, но в это время подбежала Катя и сказала,
что  мама  велела  нам идти на сцену. Я сунула шапку с грушами под пальто и,
прижимая ее локтем, двинулась за Зинкой.
     В  маленькой  комнатке  за  сценой  мама подозвала какого-то паренька с
гармошкой.
     - Может, ты им подыграешь, Саша? Им выступать скоро...
     Саша  солидно  кивнул  и,  усевшись на стул, растянул меха гармони. При
первых  звуках  знакомой  песни  мое  сердце  радостно дрогнуло. Я запела, и
вдруг...  умолкла на полуслове, растерянно поглядывая вокруг. Вместо звонкой
песни  изо  рта у меня вырывались какие-то булькающие звуки, как будто горло
было  заткнуто  дырявой  пробкой. Откашлявшись, я попробовала еще раз, но...
результат был тот же.
     - Ой!  - испуганно схватилась я за живот, чувствуя, как вместе с шапкой
из-под полы пальто поползли груши.
     И в ту же секунду они с деревянным стуком рассыпались по комнате.
     Маша  с  Катей  удивленно  вытаращили  глаза,  Зинка  нахмурилась,  а я
стояла,  опустив  голову, и сосредоточенно рассматривала торчащие вверх носы
собственных валенок.
     - Так.  Все  ясно.  Можете  идти  домой,  - с убийственным спокойствием
сказала мама.
     Подавленные  и несчастные, мы вышли на улицу. Все было кончено. Зинка в
своем  вывернутом  наизнанку  кожухе хмуро молчала. Позади шествовали верные
Маша  с Катей. У Кати в руках была ненужная уже волчья маска. Маша несла мою
корзиночку, которую дед Сашка сплел для Красной Шапочки.
     - Вот, я собрала, - протягивая мне корзиночку, сказала Маша.
     Скосив глаза, я увидела в корзиночке груши.
     - Можешь взять себе, - сказала я.
     Корзиночка  мне  была теперь не нужна, а груши я просто ненавидела, как
будто  они  одни  были  виноваты во всем случившемся. И вообще мне казалось,
что я самая несчастная девчонка на всем свете.
     И  вдруг прямо перед собой я увидела Устеньку. Она стояла на тротуаре в
своем белом пушистом платке и, глядя на нас, улыбалась.
     - Устенька!  -  бросилась  я  к  ней,  и горячие слезы посыпались ей на
руки.
     - Ты чего это? - заглядывая мне в глаза, удивленно спросила Устенька.
     Не  в  силах произнести ни слова, я плакала все громче и громче. Когда,
наконец,  Зинка рассказала, что случилось, Устенька, закусив губу, несколько
минут молчала.
     - А  нельзя  ли  вместо  песни  -  танец?  -  сказала она вдруг. - Ведь
танцевать и без голоса можно.
     - Я... "веревочку" не умею, - всхлипывала я.
     - Ну, это пустяки, - сказала Устенька. - Давайте попробуем...
     Мы  зашли  за  чей-то сарай и принялись за дело. Слезы мои высохли, и я
старалась так, что только снежные вихри разлетались во все стороны.
     - Раз,  два,  три,  четыре!  Раз,  два, три, четыре, - хлопая в ладоши,
считала Устенька.
     Зинка  в своем полушубке запарилась так, что у нее на лбу выступил пот.
Маша  с  Катей  сосредоточенно  и строго следили за нашей работой. Прибежала
чья-то  огромная тощая собака и, вытянув морду, несколько минут в недоумении
смотрела   на   нас.   Потом  возле  нас  остановилась  старушка,  постояла,
повздыхала и ушла.
     Мы,  не  обращая  ни на кого внимания, все плясали и плясали. И вдруг я
почувствовала,  что  злополучная  "веревочка", которую я дома никак не могла
научиться  делать, получилась. Ноги мои не мешали одна другой и, несмотря на
усталость, летали легко и складно.
     Потом  мы  во весь дух мчались в Дом культуры. Впереди бежала Устенька,
поминутно  оглядываясь  и подбадривая нас взглядом. Мы с Зинкой старались не
отставать,  а позади семенили Маша с Катей. Катя прижимала к себе оскаленную
волчью  морду,  а  у  Маши  в  руках была корзиночка с грушами, которые она,
боясь  рассыпать,  придерживала  рукой.  Вслед  нам оборачивались удивленные
прохожие, а растревоженные собаки провожали нас громким лаем.
     В  клубе  мы  с  Зинкой  стояли  у  порога  и  напряженно смотрели, как
Устенька,  отозвав  маму  в сторону, что-то горячо ей говорила. Наконец мама
обернулась  и  кивнула  нам.  Мы едва успели раздеться и немного отдышаться,
как  на сцене объявили, что исполняется танец "Красная шапочка и злой Волк".
Уже  знакомый  нам  Саша  улыбаясь  растянул  меха гармони, и мы вылетели на
сцену.  Я неслась, не чуя под собой ног от страха, а Зинка-волк топала возле
меня  вприсядку.  Потом  она,  склонив голову набок, наступала на меня, а я,
делая  "веревочку",  испуганно  пятилась  назад  и  защищалась  рукой  от ее
страшной  оскаленной  пасти.  В зале послышались возгласы одобрения. Мельком
глянув  туда,  я  успела  заметить  в  первом  ряду  Машу  и  Катю  с широко
раскрытыми  восхищенными  глазами  и  улыбающуюся  маму. Мне вдруг стало так
легко  и  радостно,  что  я,  наперекор  злому  волку,  вырвалась  вперед  и
закружилась,  размахивая  корзиночкой с грушами, которую мне впопыхах сунула
Катя. За сценой взволнованная Устенька, сложив ладони рупором, шептала:
     - Волк, волк, уходи первым... Слышишь, волк?
     Зинка  кивнула и начала отходить. Она петляла вокруг меня, удаляясь все
дальше,  и,  наконец, зарычав на прощание, скрылась совсем. В зале раздались
дружные  аплодисменты.  Нас  с  Зинкой вызывали, требовали повторить, но мы,
смущенные  и счастливые, только раскланивались и убегали за кулисы. При всем
своем  желании  мы  не могли повторить этого танца, потому что его и не было
вовсе.  Мы  танцевали  как  умели  и  как  подсказывала  нам Устенька и наша
фантазия.
     Вечером мы уезжали.
     Возле  калитки  стояла  наша хозяйка, вышедшая нас провожать, а рядом с
ней  Маша  и Катя. У Кати под мышкой была зажата волчья маска, которую Зинка
ей подарила. Катя собиралась показать ее ребятам в садике.
     Приехавший  за  нами  дед  Сашка  топтался  возле  саней, устраивая там
что-то  поудобнее.  И  вдруг,  когда он уже взялся за вожжи, я выпрыгнула из
саней,  бросилась  к  Маше  и  сунула ей в руки свою крошечную корзиночку, с
которой  выступала.  (Груши  мы  еще  раньше разделили на всех и съели, даже
Зинка  не  отказалась  от  своей  порции.)  Усевшись  в сани, я первым делом
пощупала  карман,  где лежало мое сокровище - двенадцать цветных карандашей,
среди  которых был даже розовый. Такая же точно коробка покоилась у Зинки за
пазухой. Это была наша премия, которую мы получили за танец.
     Прижавшись  друг  к  дружке,  мы  с  Зинкой перебирали в памяти события
прошедшего  дня.  Таяли  в снежной дымке городские огни, и я радовалась, что
мы едем домой.


ВЕСЕННИЙ ПЕРЕЗВОН

     Нынешняя  весна  совсем  не  была похожа на ту, которую мы встречали на
хуторе.  Там  она  пришла  к  нам с нежным перезвоном капель, с искринками в
засахаренном  снегу, мягкая, тихая, немного задумчивая. Мы с Ленькой одиноко
бродили  вокруг  дома,  с  тоской  поглядывая  на потемневшие крыши деревни.
Казалось,  что там, в деревне, настоящая весна, а до нас дошли только слабые
ее отголоски.
     Зато  сейчас мы были в центре весенних событий. Весна хлынула в деревню
сразу,  со  всех  сторон,  наполняя  ее  хрустом прозрачных сосулек, скрипом
телег, хлюпаньем воды под ногами и звонкими голосами людей.
     У  нас  в  доме  она  появилась в образе Таньки со сбившимся платком на
голове и мокрыми до колен ногами.
     - Господи! - всполошилась бабушка. - Ведь она вовсе простудится...
     Танька  всегда  ходила простуженная, поминутно вытирала рукавом нос, но
никогда  не  простуживалась  "вовсе".  И  мама,  и  бабушка  пытались за нею
присматривать,  сушили ей валенки, отогревали на печке, но приручить ее было
невозможно.  Она,  как  дикий  зверек, смотрела на всех искоса и чувствовала
себя  хорошо  только тогда, когда ее оставляли в покое. Ее отец, худой, весь
заросший   рыжеватой  щетиной,  носился  по  деревне  в  своих  расползшихся
сапогах. Он все хлопотал, чтобы Заречье присоединили к нашему колхозу.
     - Ведь  не  о  себе я стараюсь, о людях, - доказывал он. - Нам одним не
подняться - пропадем...
     Встретив по дороге Таньку, он останавливался и растерянно говорил:
     - Ну куда ты идешь? Ведь мокрая вся. Сидела бы лучше дома...
     - Не буду я одна дома сидеть, - угрюмо отвечала Танька.
     - Иди  хоть  к  кому-нибудь в дом, побудь там, - говорил он, беспомощно
оглядываясь по сторонам. - К Елене Сергеевне пойди или к Павлику в школу.
     - Ладно,  -  соглашалась  Танька  и  направлялась  в  школу,  но  потом
передумывала, поворачивала в другую сторону и снова шла по своим делам.
     Наш  Ленька  все  чаще  присоединялся  к  ней,  и  они с утра до вечера
бродили по деревне.
     Вечером,  забравшись  к  отцу на колени и обхватив его рукой за шею, он
просил:
     - Папка,  прими  в  наш  колхоз  Таньку  с  Павликом, а то они пропадут
совсем...
     Отец  терпеливо  и серьезно объяснял, что, если б это зависело от него,
он  бы давно принял. Но ведь в колхозе есть правление, и как оно решит - еще
неизвестно, потому что не все согласны.
     - А кто там у вас, в этом правлении? - вмешивалась в разговор я.
     - Тетя Маша, Коля, Федин отец... - перечислял папа.
     - И они против? - удивлялась я.
     - Видишь  ли,  -  говорил  отец,  -  наш  колхоз сам едва начал на ноги
становиться, вот некоторые и боятся, что Заречье его снова назад потянет...
     - Значит, пусть они там, в Заречье, пропадают?! - возмутилась я.
     - Танька  вот  возьмет  простудится  и  умрет! Что тогда? - дрожащим от
обиды голосом воскликнул Ленька.
     Отец задумчиво ходил по комнате.
     - Пропасть, конечно, мы им не дадим, - сказал он.
     Его  ответ  меня  почему-то  не  успокоил,  и  я  весь вечер просидела,
обдумывая все эти дела.
     "Ну  как  же  это  так,  что наш отец, такой справедливый и сильный, не
может  им  помочь?  Ну, хотя бы Таньке, Павлику и Алексею Ивановичу. Ведь им
так   плохо  живется!  И  неужели  ничего  нельзя  сделать,  чтоб  им  стало
полегче?.."
     И  вдруг  мне в голову пришла одна мысль, которой я решила поделиться с
Зинкой.  Назавтра  мы  с нею шептались во время занятий, и Серафима Ивановна
пригрозила  выставить  нас  за  дверь.  На  четвертом уроке она привела свою
угрозу в исполнение.
     Очутившись  на  улице,  мы  нисколько  не  огорчились - ради того дела,
которое мы задумали, можно было и пострадать.
     Мы  отыскали  Таньку  и,  утопая в грязи, отправились в Заречье. Дорога
мне  показалась  не  близкой,  и я удивилась, как это такая маленькая Танька
каждый день ходит в нашу деревню.
     В  Заречье  старые  почернелые  избы  смотрели  на  нас  подслеповатыми
окошками,  и  только один бывший кулацкий дом возвышался над ними. Казалось,
он  высосал из них все краски, оставив один серый цвет, потому и стоит такой
светлый  и  нарядный.  На  улице  было  пустынно,  и даже весеннее солнце не
скрашивало унылого вида.
     Когда  мы  вошли  в