т пальцы и
хмурится.  Петя  склонил  набок голову и, высунув кончик языка, тоже усердно
срисовывал цифры.
     - Павлик! - позвала я шепотом.
     Он  обернулся.  Я  скорчила  ему  рожу,  показывая,  что  он  ничего не
соображает  и поэтому так долго копается. Петя взглянул на меня и засмеялся.
Павлик покраснел и отвернулся.
     К   концу   урока   Вера   Петровна   задала   третьему   классу  учить
стихотворение, а сама начала проверять у нас примеры.
     - Ну, ребята, кто решил? - спросила она.
     Все подняли руки. И я тоже.
     - Первый столбик прочитает... - Она обвела взглядом весь наш ряд.
     "Я  прочитаю,  я..."  -  мысленно  твердила  я, глядя на нее умоляющими
глазами.
     - Оля Лещук, - сказала Вера Петровна.
     Я вскочила, бросив на Павлика победоносный взгляд, и затараторила:
     - Два  -  крестик  -  один - две черточки, четыре - крестик - три - две
черточки...
     Дружный  смех  не  дал  мне  дочитать  столбик.  Ничего  не  донимая, я
замолчала. Взглянула на Веру Петровну и увидела, что она тоже улыбается.
     - Оля  у  нас  сегодня первый день, и ничего нет смешного, если она еще
не умеет решать. Садись, Оля, я тебе потом объясню, - сказала она.
     Я села.
     - Это тебе не в куклы играть, - хихикнул Петька.
     Я  закусила губу, стараясь не заплакать. Особенно стыдно мне было перед
Павликом.  Он  читал  первый  столбик примеров, и все у него было правильно.
Оказывается,   цифры   надо   было  сложить  или  отнять,  чтобы  сколько-то
получилось.  А  я просто списала, и у меня не получилось нисколько. Зато и у
Петьки,  к  моему  великому  удовольствию, от восьми отнять три вышло шесть.
Разве так бывает? Даже я сообразила, что это неправильно.
     - А это тебе не хлеб с маслом есть, - отплатила я ему.
     Но  Петька  нисколько  не  смутился.  Он  достал  из  кармана новенькую
резинку,  стер  шестерку  и  вместо нее написал цифру пять. Я просто глаз не
могла отвести от резинки, которую он положил на парту.
     - Петь, а Петь, давай поменяемся, - сказала я, кивнув на резинку.
     - А что дашь? - оживился он.
     Я вытащила из парты пенал.
     - Хочешь два пера?
     Петька  взял  перья,  осмотрел  их  со всех сторон и, положив на место,
презрительно сказал:
     - Барахло...
     - Бери уж и "сердце" в придачу, - вздохнула я.
     Петька почиркал моим "сердцем" по бумаге и задумчиво произнес:
     - Цвет какой-то...
     Мне показалось, что сейчас он согласится.
     - Знаешь,  -  прошептала  я,  -  если  достать  еще  синий  карандаш  и
покрасить сверху по желтому, то получится зеленый. Вот увидишь.
     Прикидывая что-то в уме, Петька молчал.
     - А может, на карандаш поменяемся? - сказала я.
     Скосив глаза, Петька безошибочно определил:
     - Старый он...
     - Твоя  резинка  тоже  не новая. У нее один уголок уже стерт, - сказала
я.
     Петька  запустил  руку  в  карман,  и у него на ладони появилась вторая
резинка, совершенно новенькая.
     - Ух  ты,  жадина!  - сказала я. - Если бы у меня было две резинки, а у
тебя ни одной, я бы тебе просто так отдала...
     Петька ухмыльнулся.
     На переменке ко мне подошел Павлик и несмело сказал:
     - Хочешь, я покажу, как складывать и отнимать?
     Я  отмахнулась.  В голове у меня засела мысль, как раздобыть резинку, и
мне было не до примеров.
     - Павлик, у тебя есть резинка? - спросила я.
     Павлик покачал головой.
     - У  Петьки  две, да он не дает, - вздохнула я. - А ты дал бы, если б у
тебя было две?
     - Хоть бы одна, так я ее пополам перерезал бы, - сказал Павлик.
     Вторым  уроком в третьем классе было рисование, и я пересела туда. Вера
Петровна  взглянула  на  меня,  улыбнулась и ничего не сказала. Я нарисовала
дом с трубой, из которой вился кудрявый дым.
     Дом  получился немножко кривой, потому что рисовать прямо длинные палки
очень  трудно  даже и в третьем классе. И снова я вспомнила про резинку: ну,
просто невозможно учиться в школе без резинки!
     На  следующий  урок меня переманили к себе девочки из второго класса. У
них   была   книжка  для  чтения  с  интересными  картинками.  Весь  урок  я
рассматривала картинки.
     Но  когда  на  последнем уроке в четвертом классе появился глобус, я не
выдержала и сразу же перешла в четвертый.
     Серафима  Ивановна,  которая учила четвертый и второй классы, взглянула
на  меня  строго.  Она  рассказывала  ребятам, что глобус имеет форму земли.
Наша  земля  на  самом  деле  тоже круглая. Слегка поворачивая глобус рукой,
учительница  показывала,  какие  и где есть моря и земли. Я сидела, подперев
щеку  рукой,  и,  не  отрываясь, смотрела на глобус. Он мне вовсе не казался
похожим  на  землю.  Когда  Серафима Ивановна его поворачивала, он скрипел и
кряхтел  так,  словно ему было тяжело стоять на своей единственной тоненькой
ножке.
     Как  только Серафима Ивановна ушла на другой ряд, я дотронулась до него
пальцем.  Он  вздрогнул.  И тут, не выдержав, я завертела его изо всей силы.
Замелькали  голубые,  бурые  и  зеленые  пятна. Все перемешалось: и земля, и
вода. Я улыбалась, а глобус просто визжал от удовольствия.
     Это веселое занятие прервал сердитый голос Серафимы Ивановны.
     - Вот  что,  милочка, - сказала она, - я вижу, тебе скучно, пойди лучше
поиграй в коридоре...
     Но  в  коридоре  было  еще  скучнее.  Из  классов доносилось монотонное
гудение.  Огромная  муха  жужжала  и  билась  в  оконное  стекло. Я стояла и
скребла подоконник пером, пока оно не сломалось вовсе.
     Только  я  принялась  за  рондо, как урок кончился, и ребята высыпали в
коридор.
     Ко мне подошел Петька.
     - Хочешь,  давай  меняться?  -  сказал  он.  - Я тебе резинку, а ты мне
пенал и... все остальное...
     Я  взглянула  на  его  аккуратненький  чубчик,  на  хромовые сапожки и,
ничего не говоря, направилась к Павлику.
     - Вот,  возьми.  Мне  не  нужно,  -  сказала  я,  подавая  ему  пенал и
тетрадки.
     Дома мать, узнав о моих "школьных успехах", огорченно сказала:
     - Глупая ты у меня, совсем глупая...
     - Неглупая,  -  сказала  я обиженно. - Попробовала бы ты учиться, когда
ничего нет... даже резинки...
     Зато отец, когда ему рассказали обо мне, рассмеялся.
     - Ничего,  дочка,  - сказал он, - четыре класса в один день - не так уж
плохо...
     - Четыре класса и коридор, - уточнила бабушка.
     Я  хотела  было сказать, что она в школе не училась и поэтому ничего не
понимает, но, вспомнив про молоко, промолчала.
     Кашу  из  тыквы  в  тот  день  мы все же ели с молоком. Я не знала, где
бабушка его взяла, но была рада, что все так обошлось.


ДРАКА

     За  школой  был  овраг,  в  который  свозили  мусор. По краям его росли
тонкие  и гибкие лозы. Свешиваясь вниз, они как бы старались прикрыть свалку
своими ветвями.
     Овраг был любимым местом ребят.
     Мы,  словно  грачи,  налетали  на  эти  кусты и качались на них, как на
качелях.  Было  радостно  и  немного страшно, когда тонкие, но прочные ветки
лозы  раскачивались  над  обрывом.  Мы  уже  знали,  который  куст удобный и
крепкий,  а  который  нет.  На  некоторых  прутья  росли так, что можно было
сидеть,  как в кресле, и раскачиваться, не боясь сорваться вниз. А на других
приходилось  держаться  покрепче  и  то  и дело с опаской поглядывать на дно
оврага,  усыпанное  битым стеклом, щепками, кирпичами. Поэтому ребята всегда
спешили захватить место получше.
     Петька  мне  сказал,  что раз мой отец - председатель, то я здесь самая
главная и все мне должны уступать.
     Я заважничала.
     Когда  бы  я ни появилась возле оврага, мое место тут же освобождалось.
Завидев меня, ребята беспрекословно слезали и перебирались на другой куст.
     И  вот  однажды на "своем" месте я застала Зинку. Увидев меня, она даже
не  шелохнулась.  Я растерянно остановилась. Зинка раскачивалась, не обращая
на  меня  ровно  никакого внимания, и ветер трепал ее белые волосы и пестрое
платье. Она щурила свои зеленоватые глаза и весело смеялась.
     - Слезай! - потребовала я. - Это мое место.
     - Ты что, купила его? - фыркнула Зинка.
     Я  оглянулась,  ища  поддержки,  но  ребята молчали. Миролюбивый Павлик
предложил  мне  свое место, однако я не соглашалась и требовала, чтобы Зинка
немедленно слезала. Меня поддержал Петька.
     - Это ее место, слышишь? Слезай лучше, - сказал он храбро.
     - Замолчи, кулацкий подпевала! - сердито крикнула Зинка.
     В  ту же секунду я прыгнула на нее и, схватив за волосы, потащила вниз.
Зинка одной рукой держалась за куст, а второй тоже вцепилась в мою челку.
     Мы  молча таскали друг друга за волосы, куст под нами качался и трещал.
И  вдруг  я почувствовала, как ветер засвистел у меня в ушах, а потом больно
стукнулась коленом о что-то твердое и острое.
     Приподнявшись,  я  увидела  Зинку.  Она  стояла рядом на четвереньках и
выжидательно смотрела на меня, готовая снова дать отпор.
     Но  мне уже было не до драки. Руки горели, из разбитого колена сочилась
кровь, и я, едва сдерживая слезы, полезла наверх.
     Не  успели  мы  с Зинкой отряхнуться, как я увидела своего отца. Он шел
прямо к нам.
     - Ну,  будет!..  -  сказал  Петька  и на всякий случай юркнул за чью-то
спину.
     - Что случилось? - спросил отец, оглядывая нас с Зинкой.
     - Свалились, - сказала Зинка, отряхиваясь.
     - Да-а,   свалились!   Она   ей  не  хотела...  -  начал  было  Петька,
высовываясь вперед.
     - Замолчи, никто тебя не спрашивает, - прошипела я.
     Взглянув  на  отца,  я  не выдержала и опустила глаза. Он стоял и молча
смотрел  на  меня.  Я чувствовала, что не права, и мне было стыдно. Выручила
Зинка.
     Пригладив  свои  торчащие  во все стороны волосы и отряхнув платье, она
беззаботно сказала:
     - Ничего  страшного.  Вот  только  куста  жаль - сломали... Хороший был
куст...
     Обведя ребят внимательным взглядом, отец, словно оправдываясь, сказал:
     - Руки  все не доходят придумать вам что-нибудь получше. - Он кивнул на
свалку. - Вот погодите, будет у нас хлеб, а потом и все остальное...
     Когда  он  ушел, я взглянула на Зинку, и мне захотелось подойти к ней и
сказать что-нибудь хорошее, может быть, даже попросить прощения.
     Я  уже  было  шагнула  к  ней,  но Зинка отвернулась, показывая, что не
желает со мной знаться.
     Прихрамывая, я поплелась домой, и на душе у меня было скверно.


ДЕЛА НЕВАЖНЫЕ

     Бабушка,  увидав  меня  после  сражения  в  овраге, всплеснула руками и
запричитала:
     - Ой,  да  что  это за девчонка растет! Хуже мальчишки! Живого места на
ней нет...
     Ворча,  она  промыла  мне  колено  и  завязала  чистой белой тряпочкой.
Тряпочка  мне  понравилась, я решила, что она пригодится для другой цели, и,
не долго думая, сняла.
     Колено  перевязано  носовым  платком.  Побаливает. Я даже хромаю. Не от
боли, конечно, а просто мне так нравится.
     Бабушка  возится  в  темном  коридорчике возле нашей комнаты. Там у нее
примус и все хозяйство. Мама куда-то ушла, и в комнате я да Рыска.
     Рыска  лежит  на  старом  мамином  халате, зевает и жмурится. Видно, ей
тоже  скучно. Сначала, когда ее привезли, она металась по незнакомой комнате
и  жалобно  мяукала. Потом нашла мамин халат и улеглась. Теперь лежит на нем
целыми днями и только ночью выбегает во двор.
     Я  брожу  из  угла  в  угол  и никак не придумаю, чем бы заняться. Вещи
стоят как попало. Никто почему-то не разбирает их и не приводит в порядок.
     Вдруг  я  вижу  в окно, как Ленька с Зинкой идут к школе. Ленька что-то
горячо  и  быстро  говорит, размахивает руками и даже, заглядывая ей в лицо,
забегает  вперед.  Это  с  моим  заклятым врагом, с Зинкой! Они остановились
возле  школы  и  кого-то  ждут.  Я  вижу,  как к ним подходит третьеклассник
конопатый  Федя.  Федя  -  Зинкин  друг.  Он  живет где-то далеко на хуторе.
Молчаливый  и  солидный не по возрасту, Федя не станет заниматься пустяками.
Наверно,  у  них  серьезные  дела. И Ленька с ними. Они о чем-то совещаются.
Потом все трое уходят.
     Возле  школы  вертится  Павлик. Он поглядывает на наше окно, в надежде,
что  я  выйду.  Но я нарочно не выхожу. Раз меня все бросили, не нужен мне и
Павлик. Пусть поглядывает. Я отхожу от окна и начинаю играть с куклой.
     Сначала  просто  так,  от  нечего  делать  шью  ей  кофточку из тряпки,
которой  было  завязано  колено. Пошить кукле кофточку проще простого. Можно
даже  без  иголки.  Взять  тряпочку,  сложить  ее пополам и еще раз пополам.
Потом  резать  прямо  и  направо. Выйдут рукава. Посредине, вверху прорезать
дырочку  для головы - и кофточка готова. Бока зашивать не обязательно, можно
подвязать пояском.
     Кофточка  у  меня  получилась  на  славу. Моя старая, начинающая лысеть
кукла  в  ней  просто  помолодела.  Мне  сразу  же  захотелось  нарядить  ее
по-настоящему.  Я разыскала черный шелковый лоскут, и из него вышла отменная
юбка,  узкая  и  длинная.  Дело  портила  только  плешь  на куклиной голове.
Непременно  нужна  шляпа. И вдруг я вспомнила про мамину соломенную шляпку с
прозрачной  розочкой.  Найти  шляпку  было недолго, но обнаружилось, что она
великовата.  Я  принялась  за дело. Шляп я никогда не шила и даже не видела,
как  их  шьют.  Но это не беда - была бы охота, а научиться можно всему. Мне
порядком  пришлось  повозиться, зато моя кукла обзавелась шляпой. Настоящей,
соломенной  и  даже  с  розочкой! Голова у куклы болталась во все стороны, и
розочка нежно покачивалась.
     Вообще  в своем новом наряде она стала похожа на барышню. Рядом с ней я
выглядела  просто  замарашкой. Тогда мне в голову пришла еще одна интересная
мысль.  Я  полезла  в  бабушкину  корзину  и  вытащила  два  платка: черный,
шерстяной, и беленький в черную крапинку.
     Белый  я сложила пополам, потом еще раз пополам. Чик, чик - рукава, чик
- прорез для головы, и кофточка готова.
     Черный  резать не пришлось - я его просто обернула вокруг себя. Когда я
глянула  в  зеркало,  то с огорчением заметила, что вырез для головы немного
великоват  и  кофточка  спадает с плеч. Но это пустяки, а в общем-то я очень
нарядная,  не  хуже  своей куклы. Я только хотела показаться в окно Павлику,
как  вдруг увидела маму. Она шла домой. Не успев снять свой наряд, я юркнула
под  кровать. С замиранием сердца прислушивалась, как бабушка докладывала ей
о моих синяках. Войдя в комнату, мама сказала:
     - Ну, покажись, героиня, как ты разукрасилась?
     Я  сидела  под  кроватью и боялась дышать. Бабушка, оглянувшись вокруг,
сразу определила, где я. Она нагнулась и ловко вытащила меня на свет.
     Я  уже  не казалась себе такой нарядной. "Кофта" совсем съехала с плеч,
хвост  "юбки"  волочился.  Известное  дело,  какой  бывает  вид,  когда тебя
вытащат  из-под  кровати.  Взглянув  на  меня и на обрезки соломенной шляпы,
валявшиеся на полу, мама всплеснула руками:
     - Что это такое?
     - Мамочка,  ведь ты ее все равно не стала бы носить здесь, в деревне...
- сказала я жалобно.
     И тут на меня грозно двинулась бабушка.
     - А  платки  тоже,  по-твоему,  в деревне не нужны? - сказала она, тыча
пальцем мне в плечо.
     Наказанная,  я  стояла  в  углу  и  горько  плакала.  Бабушка ходила по
комнате и все никак не могла успокоиться.
     - И  где  твоя  голова  была, когда ты все это делала? - отчитывала она
меня.
     Голова моя была на месте! Куда она могла деться?


НА ХУТОРЕ

     В  школе  мы, оказывается, жили временно. Однажды снова пришли подводы,
на  них  погрузили все наши вещи, и мы поехали. Ехали недолго. Еще не успела
скрыться  деревня, как мы увидели впереди какие-то постройки. Из-за поворота
выглянула  крошечная избушка с одним оконцем, похожая на старушку, присевшую
отдохнуть  у  дороги.  Дальше  громоздились  длинные  сараи  с растрепанными
соломенными   крышами   и   открытыми   настежь  дверями.  Немного  поодаль,
окруженный  яблонями,  стоял  дом  с  желтыми ставнями. Большой и старый, он
смотрел неприветливо.
     Внутри  тоже  было  пусто  и  мрачно,  и  только в первой половине дома
стояла огромная печь да в углу висела голубая с позолотой икона.
     Увидев ее, бабушка заворчала:
     - Тьфу ты, господи, кому она тут нужна?
     Наша  бабушка,  хоть  и  поминала бога на каждом шагу, верить в него не
верила  и  не  терпела ни икон, ни попов. Она тут же хотела снять икону, но,
захлопотавшись с вещами, забыла.
     Пока  разгружались,  почти  совсем  стемнело,  и мы с Ленькой не успели
ничего  толком рассмотреть. Бабушка зажгла лампу и стала собирать ужин. Мама
стелила  постели.  Мы  с  Ленькой сидели притихшие и боязливо посматривали в
угол,  где висела икона. Бог на ней был строгий, недобрый, с пустыми глазами
и  постным  лицом.  Когда  поужинали и легли спать, мне все казалось, что он
косится  на  нас,  и  я  долго не могла уснуть. Ночные шорохи наполняли дом.
Где-то  жалобно повизгивала ставня, скреблась под полом мышь, и таинственные
тени  таились по углам. Я залезла с головой под одеяло, свернулась клубком и
лежала так, пока не уснула.
     Утром  мы увидели, что все вокруг побелело. Крыльцо было седым от инея.
Трава  возле  сарая  переливалась  перламутром. Пожелтевшие яблоневые листья
свернулись в трубочки.
     Когда  солнце  растопило  эти морозные украшения, мы с Ленькой побежали
обследовать наши владения.
     Маленькая  избушка у дороги оказалась баней. В ней была печь, сложенная
из  камней,  и  скамьи  вдоль  стен.  Пахло  вениками  и  дымом. Несмотря на
полумрак,  в бане не было страшно. Зато сараи пугали своей неприветливостью.
Сквозь  открытые  двери в одном из них мы тоже увидели большущую закопченную
печь,  а  второй  был  пустой,  с  гладким земляным полом, по которому ветер
гонял остатки соломы.
     За  сараями  мы  обнаружили  веселый  ручеек.  Прозрачный и быстрый, он
перекатывался  по  камешкам  и  бежал  к березовой роще, которая вставала за
дорогой.  За рощей виднелись крыши колхозных построек. Ленька долго стоял и,
приложив  козырьком  руку  ко  лбу, вглядывался в сторону деревни. Но, кроме
крыш и жиденьких дымков над ними, ничего не было видно.
     Когда  мы возвращались, я вдруг увидала какие-то бурые снопы, сложенные
в  бабки. Это была не рожь, а что-то непонятное, на толстых, не успевших еще
засохнуть  стеблях, с почерневшими листьями. Присмотревшись внимательней, мы
увидели,  что  это  вовсе не листья, а стручки. Я разломила один стручок - и
из него выкатились зеленоватые, сочные бобы.
     - Гм, - сказал Ленька, - интересно, чей это боб?
     - Да, чей это боб? - повторила я.
     Ленька сложил ладони рупором и громко крикнул:
     - Чей бо-о-б?
     Я повернулась в другую сторону и тоже заорала:
     - Чей бо-о-о-б?
     Никто  нам  не отвечал, и мы, не раздумывая больше, принялись угощаться
бобами, у которых не было хозяина.
     - Правда, хорошо здесь? - сказала я, ощипывая стручки.
     Ленька  молча  жевал  бобы  и  все  поглядывал  в  сторону  деревни.  Я
обозлилась:
     - Что, по Зинке своей скучаешь?
     Запихивая шуршащие стручки в карман, Ленька солидно сказал:
     - Ты дура. У меня там дела остались незаконченные.


ЗАМОРОЗКИ

     Когда  осенние  ветры насквозь продули рощу, колхозные дома стали видны
и  с  нашего  крыльца. На бледном фоне выгоревшего за лето неба они казались
нарисованными  черным  карандашом.  Становилось  холодно.  За  ночь  молодые
морозы  разукрашивали  все вокруг легкими узорами. Даже солома, разбросанная
по двору, переплеталась за ночь в замысловатые серебристые рисунки.
     Раз  в  день мы выходили погулять, полакомиться бобами, а больше сидели
дома.  Расплюснув носы о стекло, смотрели на дорогу или приставали к бабушке
с разными вопросами.
     - Бабушка, а что такое "кулацкий подпевала"? - спросил однажды Ленька.
     - Некогда мне, видишь - печь растапливаю, - отмахнулась бабушка.
     - Ага,  не  знаешь!  Сама  не  знаешь,  -  заявил  Ленька,  - поэтому