ересекли гречишное поле и снова подошли к роще,
которая поворачивала сюда.
     Освещенные  солнцем,  золотились  березки.  Узорчатые тени скользили по
лицу  и  рукам.  Зинка  шла  впереди,  иногда оглядываясь на нас, и глаза ее
казались  таинственными  и  совсем зелеными. Неожиданно дорогу нам преградил
ручеек.
     Шагая  вдоль ручья, мы пересекли рощу. Впереди показалась дорога. Зинка
остановилась  на  краю  рощи.  Когда  мы  подошли,  она, выглянув на дорогу,
сказала шепотом:
     - Кажись, никого?
     - Никого, - отозвались мы с Ленькой, ничего не понимая.
     Тогда  Зинка  махнула  нам  рукой  и  нырнула  в самую гущу кустарника.
Заслоняя  лицо  от веток, мы пробирались за ней. Выкарабкавшись из зарослей,
мы  увидели  высокий  деревянный  крест, выкрашенный в голубую краску. Прямо
под  ним  разливалось  небольшое озерцо, в которое впадал веселый ручеек. От
дороги  к этому озерцу был свободный подход, и я удивилась: зачем нужно было
царапать себе лицо и руки, пробираясь через кусты?
     Крест  был убран выгоревшими бумажными цветами, и на нем, как на иконе,
висело  белое  вышитое  полотенце.  У  подножья креста, прямо в воде, стояла
деревянная  бадейка. Вся заполненная прозрачной водой, она всосалась в песок
и, казалось, росла прямо из земли.
     - Вот,  -  сказала  Зинка,  показывая  на бадейку. - Святой родник. Кто
напьется - бросает монетку. А я их оттуда достаю, - хихикнула она.
     И  в  самом  деле,  на  дне  бадейки  поблескивало  несколько  медяков.
Запустив туда руку, Зинка выудила медяки и вздохнула:
     - Что-то последнее время мало бросают... Пейте, - предложила она нам.
     Мы с Ленькой переглянулись.
     - А... у нас нет денег, - сказал Ленька.
     Зинка захохотала.
     - Так  пей,  глупый  теленок.  Кто с тебя деньги требует? Знаешь, какая
вода вкусная? Ключевая. Какая б жара ни была, а она все равно холодная.
     Ленька  зачерпнул  ладошками  воду  и  начал  пить. Я тоже. Пройдясь по
жаре,  мы  здорово  захотели пить, а вода и в самом деле была вкусная, не то
что в нашем старом прогнившем колодце.
     Не  успели  мы  как  следует  напиться,  как на дороге что-то загудело.
Выглянув,  мы  увидели  легковую  машину,  похожую на черного пузатого жука.
Машина  остановилась  как  раз  напротив  тропинки,  которая  вела к святому
роднику.  Из нее вышли двое мужчин. Один высокий, молодой, в белой рубашке с
закатанными  выше  локтя  рукавами;  второй  поменьше  ростом  и постарше, в
старой  гимнастерке,  -  видно,  шофер.  У  высокого  через  плечо на тонком
ремешке  болталась  маленькая  кожаная  сумочка. Мы залегли в кустах и стали
смотреть, что будет дальше.
     - Вот,  Федор  Иванович,  сколько  ни  езжу,  а  вкусней  этой  воды не
встречал! - сказал высокий, обращаясь к шоферу.
     Второй что-то ответил, но мы не расслышали.
     Толкая меня локтем в бок, Зинка зашептала:
     - Смотри, смотри, сейчас пить будут...
     И  в  самом деле, приезжие, наклонясь над родничком, пили воду прямо из
бадейки.
     Зинка, сопя мне прямо в ухо, шептала!
     - Как ты думаешь, бросят они что-нибудь или нет, а?
     - Не знаю, - прошептала я.
     - Дядьки,  видать,  богатые, - не унималась Зинка. - Эх, кабы полтинник
отвалили!..
     Мужчины,  напившись,  ополоснули  в  роднике  руки,  и высокий, смеясь,
вытер их о висевшее на кресте полотенце.
     Зинка  только  охнула.  Когда  они ушли, мы бросились к роднику. На дне
бадейки было пусто.
     - Вот  тебе  и на! Напились, вымылись, да еще и полотенцем вытерлись! -
возмущенно воскликнула Зинка. - Хоть бы пятак бросили!
     - Хоть бы одну копеечку, - вторил Ленька.
     Мы  выбежали  на дорогу посмотреть, куда поедут эти дядьки, но их уже и
след простыл.


"ПАДАНКИ"

     Дорогой  Зинка  рассказала, что у нее дома накоплено уже немало пятаков
и гривенников из святого родника.
     - Вот  накоплю  еще,  тогда  куплю  себе  букварь,  тетрадки  и ручку с
пером...
     - И резинку, - подсказала я.
     - Можно  и  резинку,  коли денег хватит, - согласилась Зинка. - Нынче в
школу  пойду,  а  то  прошлый год мамка не пустила, говорит: "Нет снаряжения
никакого,  так  нечего тебе там зря сидеть! Побудь дома годок, не перестарок
еще..."
     - А тебе сколько лет? - спросила я.
     - Девять уже, - сказала Зинка.
     - А  мне  скоро  восемь.  Я  тоже  в школу пойду, - сказала я не совсем
уверенно. - Букварь у меня есть, мне бы только резинку...
     - Купим! - уверенно сказала Зинка, подбрасывая на ладони медяки.
     Когда  мы вернулись на хутор, возле сараев стояла молотилка, похожая на
товарный  вагон, только поменьше. Рядом, дрожа всем железным телом, тарахтел
старенький трактор.
     От  трактора  к  молотилке бежал широкий ремень. Женщины бросали в ящик
снопы,  отгребали  солому.  По  желобку непрерывной струйкой сыпалось зерно.
Зинкина мать, подававшая снопы, увидев дочку, сердито крикнула:
     - Где  тебя  носит  целыми  днями? Есть тебе принесла, - кивнула она на
лежащий в стороне узелок.
     Развязав  узелок,  Зинка  достала  свежую  ржаную  лепешку,  намазанную
сверху  толченой  картошкой.  Мы  с Ленькой так и уставились на эту лепешку.
Отломив  половину, Зинка разделила ее на три части и протянула нам с Ленькой
по куску. Остальное снова положила в узелок.
     Лепешка  была  такая  мягкая,  с  подрумяненной  картофельной  корочкой
сверху, что нам не пришлось долго над нею трудиться.
     - Как пирожное! - заявил Ленька, облизывая пальцы.
     Зинкина  мать,  поглядывая на нас из-под надвинутого на глаза платка, с
улыбкой сказала:
     - Ешьте всю, я уже поела.
     Мы  доели  вторую половину и вприпрыжку помчались домой. Зинка побежала
с нами.
     - Что  это  вы  и  глаз не кажете? - набросилась на нас бабушка. - Мать
ушла  в правление - счетоводу помогать, а я тут хоть разорвись одна!.. А ну,
марш картошку копать!
     Втроем  мы  быстро  накопали  корзину  картошки,  но  это  было не все.
Бабушка  сказала, что нужно пойти пригнать домой Буренку, а тут Лилька с рук
не слазит.
     Ленька  заявил было, что мы сейчас пригоним, но я не согласилась: лучше
мы понянчим Лилечку, а бабушка пусть идет за Буренкой сама.
     - Нужна тебе эта Лилечка! - сердито сказал Ленька, когда бабушка ушла.
     Я  промолчала. Не признаваться же, да еще при Зинке, что я просто боюсь
бодливой   Буренки   и  готова  делать  что  угодно,  только  бы  с  нею  не
связываться.
     - Пошли в сад, - предложила я, беря Лилю на руки.
     Лиле  было  невдомек,  что  она  совсем  лишняя  в  нашей компании. Она
радостно  смеялась,  выставляя напоказ все свои четыре зуба. Последнее время
она  уже  не  ревела,  как раньше, безо всякой причины. С ее румяного личика
почти не сходила улыбка.
     Перегнувшись  через  мое  плечо, она вцепилась Леньке в ухо и с веселым
визгом  трясла  его,  как  бы  в  наказание  за  то, что брат не хотел с нею
играть.
     Ленька   вырвался   и,   сердито  сопя,  отошел  подальше.  Тогда  Лиля
ухватилась  своими  цапками-царапками  за  ветку  яблони  и  тоже тряханула.
Огромное  яблоко  ударило  Леньку  по  макушке.  Мы  с  Зинкой захохотали, а
Ленька, сморщившись, потирал ушибленное место.
     - Стойте! - заорал он вдруг.
     Мы с Зинкой в недоумении уставились на него.
     - Это  что,  паданки или нет? - сказал он, показывая на яблоки, которые
натрясла Лиля.
     - Конечно, паданки! - крикнула я обрадованно. - Угощайся, Зина!
     Позабыв  про  шишку на голове, Ленька принялся уписывать сочные румяные
яблоки.  Мы  с  Зинкой  тоже не отставали. Покончив с "паданками", двинулись
дальше.
     - А  не  угоститься  ли  нам  вот  с  этой  яблоньки?  - сказал Ленька,
останавливаясь  возле  дерева, усыпанного белыми, просвечивающимися насквозь
яблоками.
     Лиля  с  радостью  принялась  за  дело,  но  яблоки,  такие  красивые и
заманчивые с виду, оказались твердыми и кислыми.
     - Паперовка. Не созрела еще, - сказала Зинка.
     Когда  мы  вернулись  домой, бабушка уже поджидала нас. Достав из печки
миску печеных яблок, она поставила ее перед нами.
     - Ешьте.
     Мы взяли по яблоку и нехотя начали жевать.
     - Ешьте, ешьте, - сказала бабушка, - не стесняйтесь.
     Не без труда мы съели по одному яблоку.
     - Не хочется что-то, - сказала я.
     - В саду, наверно, наелись? - догадалась бабушка.
     Мы молча переглянулись.
     - Ну, признавайтесь, ели яблоки в саду? - допытывалась бабушка.
     - Только  паданки!  -  сказал  за  всех  Ленька,  глядя бабушке прямо в
глаза.  И  это  была  сущая  правда, потому что мы не сорвали сами ни одного
яблочка.


НАС ФОТОГРАФИРУЮТ

     Когда  бабушка нас отпустила, мы снова помчались смотреть молотьбу. Там
уже  грузили  на  подводу  мешки с зерном, а неподалеку возвышалась огромная
скирда  соломы.  Женщины  вилами  относили  солому  от  молотилки, а мужчины
подавали  наверх,  где  стоял здоровый, плечистый Федин отец и укладывал ее,
подравнивая по краям.
     Возле   молотилки   топтался  какой-то  незнакомый  мужчина,  босой,  в
домотканых заношенных штанах, которые он поминутно поддергивал на ходу.
     - Ну  так как, граждане колхозники, насчет молотилки? - заглядывал он в
лицо то одному, то другому.
     - И  что  ты,  Лексей,  топчешься  тут  без  толку? Председателя ищи, -
сердито сказала ему Зинкина мать.
     Отойдя от молотилки, мужчина поймал за рукав Колю и прицепился к нему:
     - Скажи, Николай, кончите вы до ночи али нет?
     - Да  как тебе сказать... Может, и кончим, - неуверенно ответил Коля. -
Вон у бригадира спроси, - кивнул он наверх, на Фединого отца.
     - А  ну его! - отмахнулся мужчина. - У него допытаешься! А мне надо еще
рожь подготовить, ежели молотилка будет.
     - А  ты  бы  наперед  подготовил,  а потом за молотилкой шел, - сказала
Зинкина мать.
     Кто-то из женщин озорно затянул:

                Как в Зареченском колхозе
                Все да жито погнило,
                Председатель все голосит,
                Что рабочих не было...

     Вокруг засмеялись.
     Мужчина  плюнул  с досады, махнул рукой и направился было в деревню, но
тут же вернулся и закричал Фединому отцу:
     - Я тебя спрашиваю, Степан, отмолотишься ты к ночи аль нет?
     Степан,  взглянув  через  плечо  на  сложенные у сараев снопы, спокойно
сказал:
     - Отмолотимся.  Гони  коней  за  молотилкой. Трактор, сам знаешь, через
речку не потянет.
     - От  те  и раз! - воскликнул мужчина. - Какие ж у меня кони? Вы бы мне
подсобили  по-соседски  молотилку  доставить,  -  попросил он срывающимся от
волнения тенорком.
     - А это уж как Егорыч решит, - сказал Степан.
     В это время верхом на Громике подъехал мой отец.
     - Вот,  Егорыч,  -  бросился  к  нему  мужчина. - Степан говорит, что к
вечеру  отмолотитесь.  Молотилку бы мне привезти надо. Сам знаешь, не на чем
у меня. Пара кляч и те заезжены до основания...
     - У нас тоже лошади заезженные, - буркнул Коля.
     Отец бросил на Колю быстрый взгляд и сказал:
     - Ну  что  ж,  Алексей  Иванович, привезем как-нибудь тебе молотилку. -
Потом,  глянув  в  худое, поросшее рыжеватой щетиной лицо мужчины, участливо
спросил: - Что, туго?
     - Не говори, Егорыч! - махнул рукой Алексей Иванович.
     - Кто это? - спросила я у Зинки.
     - Председатель зареченский, - сказала она. - Отец Павлика.
     Я  вытаращила глаза. Вот это новость! Павлик, оказывается, совсем не из
нашего колхоза! То-то его не видно последнее время.
     Я смотрела и сравнивала отца Павлика со своим.
     Высокий,  подтянутый,  в  защитных  галифе  и гимнастерке, мой отец и в
самом  деле  был похож на председателя. Неважно, что это обмундирование мама
шила  сама.  Я  помню,  как,  pacстелив  на  полу  отцовские  рваные галифе,
распоротые  по  швам,  она  выкраивала точно такие же новые. А потом шила на
машинке,  покусывая  ногти  и  украдкой вытирая слезы, когда у нее ничего не
получалось.  Отец  успокаивал  ее и говорил, что все получится, только нужно
терпение...  На  его  богатырской фигуре гимнастерка сидела красиво и ладно.
Рядом с ним отец Павлика казался совсем щупленьким и жалким.
     Как бы угадав мои мысли, Зинка сказала:
     - Жена у него померла позапрошлый год...
     Я чуть не заплакала, так жалко мне стало и Павлика, и его отца.
     - А что, они так вдвоем и живут? - спросила я.
     - Еще  девочка  есть, Танька, сестра Павлика. Четыре года ей, - сказала
Зинка.
     - Ну,  так  я  надеюсь  на  тебя,  Егорыч,  -  сказал Алексей Иванович,
подавая на прощание руку.
     В  это  время из-за бани вынырнула та самая легковая машина, которую мы
утром  видели  возле родника. Переваливаясь, как утка, она медленно поползла
к сараям.
     - Смотри-ка, те самые дядьки! - воскликнула Зинка.
     К  моему  удивлению,  вместе  с ними из машины вылезла моя мама в своем
нарядном батистовом платье.
     - Вот,  Саша, к нам в колхоз товарищ корреспондент из областной газеты.
Я  как  раз  в  правлении  была... Ну, прошлись с ним по колхозу, а потом...
поехали сюда... - сказала она.
     Отец нахмурился.
     - Сивцов, - отрекомендовался приезжий, пожимая отцу руку.
     - Кто, кто он такой? - допытывалась Зинка.
     - Ты же слышала - Сивцов, - сказал Ленька.
     - Да  я  не  про  фамилию.  Твоя  мать его как-то иначе назвала. Кор...
кор... пойдет... - силилась она вспомнить непонятное слово.
     В это время к нам подбежал запыхавшийся Федя.
     - Фу ты, не успел! - сказал он, отдуваясь.
     - Чего  не  успел? В самый раз, - успокоила его Зинка. - Вот только что
подъехали, без тебя еще ничего не начинали...
     - Да  молчи  ты, если не соображаешь, - зашептал Федя. - Я их еще возле
правления  встретил.  Они как приехали, так и полезли везде фотографировать,
а   председательша,   Елена  Сергеевна,  говорит:  "Беги,  Федя,  предупреди
Егорыча,  что из газеты приехали". Я побежал в первую бригаду, а мне сказали
-  сюда  уехал...  Пока  добежал,  а  они...  вот,  явились... - вздохнул он
огорченно.
     Между  тем  корреспондент  уже  вынул из кожаной сумочки фотоаппарат и,
покручивая его, весело говорил:
     - В  этом  году  вы по району первые с уборкой хлеба управились. Того и
гляди вообще на первое место выйдете.
     - Рано еще толковать об этом, - хмурясь, возразил отец.
     - Ничего не рано. Есть у вас такие возможности, - сказал Сивцов.
     Отец усмехнулся.
     Все собрались вокруг и, прислушиваясь к разговору, тоже улыбались.
     - Ну,  так  я  того,  пойду,  -  сказал вдруг отец Павлика, поддергивая
штаны.
     Никто не обратил на него внимания, и он незаметно ушел.
     - Оленька,  бегите  домой  переоденьтесь,  -  наклонясь ко мне, шепотом
сказала мама. - Красное платье надень, в горошек. Да умойся...
     Мы  не  стали  долго  расспрашивать,  что к чему, и помчались с Ленькой
переодеваться.
     Когда  мы  вернулись,  корреспондент,  щелкая аппаратом, фотографировал
молотьбу.
     Потом начал фотографировать колхозников, группами и в одиночку.
     Я потянула Зинку за скирду и сунула ей в руки две оранжевые ленты.
     - На, заплетись.
     - Зачем? - удивилась Зинка.
     - На всякий случай. Может, и нас сфотографируют...
     Зинка  неумело  начала  заплетать  свои  непослушные  вихрастые волосы.
Вдвоем  мы  кое-как  справились  с ними, и она стояла, как деревянная, боясь
нарушить всю эту красоту.
     Фотографироваться  нас  пока  никто  не приглашал. Нам надоело стоять и
ждать.
     - Пойдем съедем разок, - предложила Зинка.
     Забыв  про  косы, она первая полезла на скирду. Я - за ней, Ленька тоже
не  отставал.  Наверху  Зинка  подобрала  под себя платье, села и - ж-жих! -
ловко  съехала  вниз.  Не  долго  думая,  я  тоже уселась на свое горошистое
платье  и  скользнула  вслед за Зинкой. В ту же секунду я почувствовала, как
подо  мной что-то треснуло. Оказавшись на земле, вскочила и глянула сзади на
свое  платье.  Оно  было разорвано до самого низа и болталось треугольником.
Подняв  глаза, я увидела прямо перед собой корреспондента. Взглянув на нас с
Зинкой, он улыбнулся и сказал:
     - Ловко!
     Я молчала, держась за платье.
     - Давайте сфотографирую, - сказал корреспондент.
     Увидев,  что  нас  собираются  фотографировать,  не решавшийся до этого
съехать Ленька мигом оказался внизу.
     Корреспондент  поставил  нас всех под яблоней и навел аппарат. Я стояла
с  несчастным  видом,  придерживая сзади разорванное платье, и думала о том,
что дома мне непременно попадет...
     Через  несколько дней отец привез из города целую пачку фотографий. Там
были  колхозники возле молотилки, возле скирды с соломой, Коля возле лошади,
тетя  Маша на ферме, Громик, девушки с телятами и даже дед Савельич со своей
трубкой. А на одной фотографии были мы: Федя, Зинка, Ленька и я.
     У  Леньки  было  испуганное  лицо - после полета со скирды, Федя стоял,
важно  вытаращив  глаза,  а Зинкины косички торчали в стороны, как палки. Я,
казалось,  готова была заплакать: нос морщится, уголки губ опущены. Взглянув
на фотографию, мама рассмеялась:
     - Нет, вы только посмотрите, какое выражение лица у этой девчонки!
     "Интересно,  какое  бы у вас было выражение, если б вас фотографировали
с разорванным сзади платьем?" - подумала я.


КОРШУН

     Дрожат  на  холодном ветру тоненькие березки. Ветер безжалостно треплет
их  желтые  совсем реденькие косынки. И яблони стоят печальные, притихшие, с
натруженными  корявыми  сучьями.  Согнулась,  сгорбилась  потемневшая мокрая
баня.  Где-то  за  нею,  в  роще,  живет  хищный коршун. Он стрелой вылетает
оттуда  и,  распластав огромные крылья, медленно кружит над садом. Бархатная
шейка  издает  тревожный  клич, и вся ее пестрая семья рассыпается кто куда.
Самый  маленький  и пронырливый петушок, которого бабушка почему-то прозвала
Симонькой,  норовит заскочить в сарай. Там много соломенной трухи и мякины -
и  коршун  не достанет, и можно кое-чем поживиться. Рябушка, Шелковая шейка,
Белянка и остальные разбегаются по кустам.
     Все  они  ростом  почти  со  свою мать. Особенно похожа на нее Шелковая
шейка.   Только   у   нее  горлышко  перевязано  золотистой,  как  шелковой,
косыночкой,  а  сама  она  вся черная. В кустах ее почти не видно. Ничего не
высмотрев, коршун улетает.
     - Давай подкараулим его, - говорит Ленька. - А прилетит - камнем!..
     Но  я  во  двор не иду, мне некогда. Я сижу за столом и, высунув кончик
языка, усердно вывожу палочки и крючки.
     С  этой  осени  я  уже  хожу  в школу. Учительница Серафима Ивановна, у
которой  я  учусь,  очень  строгая, да и сам папа каждый вечер проверяет мою
тетрадь.  Мама наша уехала в город. Она там работает, а мы всю неделю одни с
бабушкой.  В  субботу папа на Громике привозит маму домой, и у нас праздник.
Мама  всегда привозит булку белого хлеба и "клубнику" с повидлом. "Клубника"
-  эта  такая  фарфоровая  масленка  в  виде  ягоды.  Вместо  крышки  у  нее
фарфоровый  зеленый  листочек  с  хвостиком, за который открывают. Даже наша
Лилька  знает  эту  "ягоду"  и,  увидев  ее,  всякий  раз  радостно  хлопает
ручонками.
     Теперь,  когда  мама  пошла  работать,  нам  стало  легче.  Иногда  она
привозит  сахар, хлеб и обещает купить мне скоро новое платье. Только скучно
без  нее,  особенно  Леньке,  который целыми днями сидит дома. Утром бабушка
будит  меня  чуть свет, и мы вместе с папой уходим из дому: папа - в колхоз,
а я - в школу.
     Придя  домой,  я  сажусь  за  уроки,  а Ленька вертится вокруг, ожидая,
когда я освобожусь.
     Я  пишу.  Лиля  учится  ходить.  Держась  за табуретку, она топчется на
месте,  целясь  дойти  до скамейки. Потом бросает табуретку и, быстро семеня
ножками,  мчится  вперед. Благополучно достигнув какого-нибудь предмета, она
хватается за него руками и, глядя на нас, радостно смеется.
     Одному  Леньке  нечем  заняться. Он сидит на подоконнике и во все горло
распевает свои странные