ось: всегда "смерть самых лучших
намечает и дергает по одному…". А вот плохой человек дольше живет, потому
что он мало тратится.
А с песней наоборот - песня, если она того стоит, может жить долго. Вот,
например, песня "Братские могилы" была на пластинке, в кино, в театре, и,
казалось бы, все уже отыграно, отработано, а я ею всегда начинаю концерты,
почти каждое выступление. Так что песня живет.
А бывает, что песня новая и должна звучать в каком-либо фильме, но ее там
нет: по разным причинам она не вмонтировалась в киноматериал. Мне-то, в
общем, везет: я имею возможность продлить ей жизнь - возьму спою, кто-то
запишет на магнитофон и песня разойдется. А ведь есть люди, которые
рассчитывают только на этот фильм - это их единственный шанс, чтобы потом о
них узнали и имя их как-то зазвучало. Очень талантливые ребята…
Вы, пожалуйста, извините, что я все время поднимаю руку и прерываю ваши
аплодисменты. Это по привычке, мне всегда не хватает времени, и я всегда
хочу как можно больше успеть спеть. Это не от неуважения. А вообще-то, в
этих выступлениях аплодисменты не самое главное - в этом тоже есть отличие
авторской песни от эстрадной. Ваше отношение все равно передается через
какое-то общее дыхание, через атмосферу. Я сегодня хочу вам побольше спеть:
такое настроение. Так что поберегите ладони - лучше потом будете дома детей
по головам гладить!
Среди многочисленных легенд, которые обо мне ходят, одна заключается в том,
что я якобы не люблю, когда аплодируют. Это неправда: я нормальный человек
и с уважением отношусь ко всему, что делают зрители. В принципе это есть
ваша возможность как-то меня поощрить, поблагодарить; поэтому, ради Бога,
если нравится, делайте, как хотите. Давайте мы с вами так договоримся: если
очень невмоготу, тогда аплодируйте; если можете - то сидите. В общем,
аплодисменты - это дело четвертое и пятое, как в стихотворении рифмовка.
Это неважно. Я вижу ваши глаза, я все понимаю, без аплодисментов. Еще и
поэтому я прошу зажигать свет в зале.
Хотя иногда, когда прихожу в солдатские аудитории или в какие-нибудь
однородные - знаете, где все в форме: ремесленные или еще какие другие, - я
вдруг замечаю новую для себя вещь: обычно люди хохочут, а эти давятся! И
никак! - никаких аплодисментов, ничего. Потом, оказывается, им перед
началом сказали: "Учтите, Владимир Семенович не любит, когда хлопают. Если
кто хлопнет… Понятно?!". Ну а я, значит, подумал было, что люди не поняли
ничего, не понравилось им. Потом я понял, в чем дело, и поэтому в таких
случаях перед началом всех предупреждаю (особенно солдат-первогодков):
"Ребята, вот вам перед началом сказали, что я, дескать… Но вы ведите себя,
как хотите: смейтесь, кричите - как угодно".
Вообще, всегда я призываю, чтобы на моих выступлениях люди чувствовали себя
непринужденно, свободно, раскованно и дружественно. Я не против такой
вольной атмосферы в зрительном зале. Наоборот - пожалуйста, как хотите!
Откиньтесь на спинку кресла, отдыхайте.


Я не раз слышал, как "под меня" поют...
    
Я не раз слышал, как "под меня" поют. Некоторые думают, что надо, мол,
подышать в форточку холодным воздухом, выпить холодного пива, голос
сорвать: "А-а-а!" - и будет "под Высоцкого". Во-первых, это неправда,
потому что у меня всегда был такой голос, я с ним ничего не делал и
особенно пива холодного старался не пить, и выдерживаю по пять выступлений
перед такой же аудиторией по два часа - и ничего! Я, правда, подорвал его
куревом, питьем, криком, но даже когда я был вот таким пацаном и читал свои
стихи взрослым людям, они часто говорили: "Надо же, какой маленький, а как
пьет!". Голос всегда был такой низкий - это просто строение горла такое, я
уж не знаю - от папы с мамой. Сейчас он чуть-чуть видоизменился в связи с
годами и многочисленными выступлениями… на сцене и в театре. Раньше
говорили "пропитой", а теперь из уважения говорят "с трещиной". Так что
шутки и упреки по этому поводу я слышал давно.
Мне говорят, что с моим голосом я обязательно должен был петь рок-н-ролл.
Но это вы слышали тысячу раз, таких ансамблей миллионы, поэтому рок-н-ролл
я петь не буду, а буду заниматься своим делом, которое люблю.


У меня все время идет борьба с магнитофонщиками...
    
У меня все время идет борьба с магнитофонщиками. Это не от того, что я
стесняюсь чего-то в своих песнях и опасаюсь, что вы их запишете и чего-то
там "такое" обнаружите. В общем, это современный вид литературы своего
рода: ведь если бы 150 лет назад были магнитофоны, - возможно, какие-нибудь
стихи Александра Сергеевича ( *, **) тоже были бы записаны только на
магнитофоны. Так что будем считать, что по теперешним временам это своего
рода литература. Просто раньше ее не было, а теперь она есть. Потом
появится что-нибудь другое. Может быть, будем телепатически песни друг
другу передавать: кому хочу - тому и прочитал стихотворение или спел, а он
сидит и ловит кайф. А другие все вокруг скучают. Кстати, это идея, надо
будет про это написать. Это очень хорошо.
Я не возражаю против записи. Ради бога, почему нет?! Пишите. Наоборот даже.
Я против из-за того, что вот эта атмосфера в зале непросто делается: она
делается нами обоюдно - вами и мной. И эти ваши щелчки меня всегда жутко
расстраивают, выбивают из ритма, - этого я просто не выношу. Ведь люди
приходят сюда по двум причинам: одна из них - чтобы записать, и их не
интересует, что здесь происходит в данный момент. А ведь самое главное -
это контакт, о котором я говорил.
Иногда бывает, что весь первый ряд сплошь в каких-то проводах. У каждого
по-разному кончается пленка: у одних - на 20 минут, у других - на 30,
магнитофоны-то разные. И тогда они друг с другом начинают торговаться,
дескать, ты мне, потом я тебе. Тут же меняются адресами, как сумасшедшие.
Для них неважно, что там происходит на сцене, для них главное, что они сюда
попали. Точно так же наши туристы за границей снимают впрок все, что им
показывают, ничего не видя. Потом дома выясняется, что они ничего не
видели.
Сейчас все-таки немного полегче стало, потому что появилась хорошая техника
- привозят все отовсюду, - а раньше был кошмар! Сделают плохую запись,
потом ее перепишут - есть же люди, которые с этого живут: они продают эти
записи. Я как-то слышал одну пленку на два часа, в ней было 90 песен, из
них семь моих.
Так что вот из-за чего я возражаю. Делайте хорошие записи, мне это только
поможет.
А среди многочисленных легенд и баек, которые ходят вокруг моего имени,
одна как раз и заключается в том, что я не люблю, когда меня записывают на
магнитофоны, потому что я пою нечто "такое", что и нельзя записывать.
Ничего подобного! Зачем же мне писать песни и приходить на такие вот
встречи, чтобы скрывать что-то "такое"? Что для друзей петь можно, а для
вас - нет? Никакого смысла. Я, правда, не рассчитывал на такие большие
аудитории, когда начинал писать, но все равно я потенциально отношусь к
этим аудиториям, как к своим друзьям. Даже и не потенциально, а просто как
к друзьям: я с таким же доверием рассказываю вам обо всем, о чем написал,
как и им, поэтому мне скрывать действительно нечего.
В разных городах обращаются ко мне: "Володя, помогите нам бороться с
радиохулиганами, они все время ваши песни крутят в эфир". Однажды в
Усть-Каменогорске ко мне власти обратились с этим: "Они засоряют эфир
вашими песнями!.."
Я говорю: как же я могу помочь?! Что же, я выйду в зрительный зал и скажу:
"Дорогие товарищи радиохулиганы…". И вообще - я говорю, - я сейчас обижусь
и уйду: может быть, они не моими песнями засоряют?! И они дали мне список
песен, которые больше всего этими радиохулиганами пропагандируются. Там
было несколько песен из "Вертикали" и несколько песен, которых я не знал:
они мне не принадлежали. Пелись они какими-то хриплыми голосами, с большим
количеством помех - так что разобрать, о чем там идет речь, было совершенно
невозможно.
Все мы в какой-то период нашей жизни страдаем от слухов. Я до сих пор
отмахиваюсь руками и ногами от всевозможных сплетен, которые вокруг меня
распространяются, как облака пыли, и постоянно нахожусь под огнем всех этих
разговоров. Несколько раз я уже похоронен, несколько раз "уехал", несколько
раз отсидел, причем такие сроки, что еще лет сто надо прожить. Какие-то
страшные казни мне придумывали. Мне говорят: "Но ведь бывают и хорошие
слухи!". Я думаю: "Нет. Если хорошие - это сведения, сообщения или
сюрпризы. Слухи и сплетни бывают только плохие, только чтобы гадость
сказать".
Раньше меня часто спрашивали в письмах: "Сколько лет вы сидели?". Наверное,
многие люди, услышав мои уличные песни и разные под них подделки, считали,
что родился я в лагере и долго там жил, что здесь вот у меня - нож, вот тут
- струйка крови, гитара сбоку растет и вообще - это "громадный, рыжего
цвета человек". Сейчас вроде этот слух прошел: поняли, что не сидел, или,
во всяком случае, немного. Многие сплетни и разговоры кончились, когда я
начал работать в Театре на Таганке, но иногда я такого про себя наслушаюсь,
что уши вянут. Одна девочка из Новосибирска меня спросила: "Правда, что вы
умерли?" - я говорю, - "Не знаю".
Однажды я был на концерте, где мне принесли стакан воды, а потом кто-то
взял и сообщил в определенные инстанции, что я пил водку на сцене. Это
часто бывает: всегда находятся люди в зале, которые приходят с какими-то
странными целями, провокационными или еще какими-то, - в семье не без
урода.
Вот я работаю весь вечер на полной отдаче, сейчас за кулисами я выжму
свитер и вы увидите, что это значит, когда работаешь, а не халтуришь. Идет
разговор, который требует полной сосредоточенности. А кто-то один - либо с
похмелья, либо еще с какими-то соображениями; кто с самого начала пришел,
чтобы что-нибудь "этакое" сделать, - обязательно куда-нибудь напишет. И эту
писанину где-то там будут разбирать, она найдет ход, будет двигаться и так
далее. Это часто так бывает, такая происходит несправедливость: один
написал, а полторы тысячи, которым понравилось и они просто ушли домой, все
оценив, с благодарностью в душе, никуда не напишут. Вот в чем дело-то.
Я знаю, что аудитории теперь искушенные, подготовленные, с большим
количеством полученной информации, которая на них льется отовсюду: из уст
профессоров, телевидения, радио, газет, так что, если вас что-то
заинтересует, пожалуйста, спрашивайте, ради Бога: или записками, или
кричите - как хотите. Я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы. Лучше о
творчестве, чем о личной жизни: я не буду отвечать, сколько раз я разведен,
женат и так далее, я и сам это забыл, уже не помню.
Спрашивают, почему я такой грустный. Я думаю, это вопрос не из
сентиментальности и заботы о моем здоровье, а просто люди думают, что мне
кажется, будто вы не все понимаете. Это совсем не так. Я абсолютно уверен,
что семена падают в благоприятную почву.
А грустный? А чего особенно веселиться?!


Часто пишут записки: "Расскажите кратко о себе"...
    
Часто пишут записки: "Расскажите кратко о себе". Вот это вопрос! Это мне
напоминает, как однажды во время экзаменов в школе-студии
Художественного
театрая, стоя в коридоре, получил записку от своего
товарища с просьбой принести шпаргалку. Буквально в этой записке было
написано: "Напиши краткое содержание "Дон-Кихота"". Это правда.
Просят рассказать о личной жизни. Это очень странно - я никогда ни к кому
не подхожу и об этом не спрашиваю. К нам в театр приезжают разные люди,
физики, читают лекции. И не подойду же я к Флеровуи не скажу: "Расскажите,
пожалуйста…". О личной жизни я не рассказываю.


Что я написал в последнее время за границей из песен и стихов?..
    
Что я написал в последнее время за границей из песен и стихов? Пожалуй,
ничего. И не из-за того, что мне приходилось там много ходить и болтаться.
У меня было достаточно свободного времени, чтобы работать - мне там не
писалось. Наверное, просто нужно было, чтобы что-то отложилось. А самое
главное - даже не поэтому. Я ничего не написал про Париж, например, - и
особенно не хотелось. Я не знаю, как это поэты ездят в творческую
командировку. Приедут - бах! - и цикл стихов. Мне вообще не хочется писать
стихи про то, что я там увидел, потому что не очень сильно это понимаю.
Надо пожить в стране, чтобы кое-что понять и иметь право про это написать.
А у нас, значит, поэты возвращаются и отчитываются стихами о поездке.
Андрей пишет. И Женя, когда поедет, обязательно опишет американские
впечатления в стихах. Или вот наши сценаристы пишут про Латинскую Америку,
которую не могут понять даже серьезные умы, живущие там. А наши побудут там
полгода на каких-нибудь своих киносъемках, а потом - бах! - снимают кино
про чилийцев, и наши литовские актеры их играют и так далее. Я, честно
говоря, этого не понимаю. Может быть, кто-то и может так, но мне подобное в
голову никогда не приходило и не хотелось этим заниматься.
Почему-то все люди, выступая по телевидению, стараются казаться умнее, чем
они есть на самом деле. Всегда есть котурны во время этих передач. И даже
самые уважаемые мною поэты, писатели или актеры, которых я жутко люблю,
когда они играют на экране, в таких передачах почему-то не умнее, но
чуть-чуть другие, чем они есть. А ведь самое интересное узнать, какие они
на самом деле.
Я очень надеюсь, что из-за того, что у меня есть такой частный контакт со
зрительным залом и с моими друзьями дома, я смогу избегнуть этого
недостатка и сойти с этих хотурнов, чтобы у каждого из зрителей осталось
обо мне истинное, естественное, сиюминутное впечатление.


По поводу картины "Место встречи изменить нельзя"...
    
По поводу картины "Место встречи изменить нельзя" я не буду давать
интервью. И не потому, что мне нечего сказать, - не выманите, не выудите, я
ушлый человек. Если вы обратили внимание, я вообще никаких интервью не даю.
Поначалу они не хотели, теперь уже я не хочу - потому что журналисты всегда
натягивают, перевирают. Они почему-то всем одинаково дают выражаться - все
у них получаются такие умные. Они почему-то думают, что их язык - это язык
интеллигентов, поэтому в их интервью, обратите внимание, все одинаково
говорят. Поэтому, обещаю вам, что вы не прочтете ни одной строчки о моем
отношении к Жеглову. Все видно по тому, как я его сыграл. Я свое сделал, а
оценивать дело не мое, а ваше и критиков.
Этот фильм мы делали с друзьями, кланом. Мы работали с режиссером - это мой
давнишний, ближайший друг, с которым я начинал: мы "Вертикаль" с ним
делали. Я получил удовольствие от работы, не то чтобы удовольствие, а
купался в некоторых моментах роли. И больше ничего не скажу.


Я написал много песен о летчиках и моряках...
    
Я написал много песен о летчиках и о моряках. Мне пока не удалось написать
о космонавтах, хотя меня и очень просили. Хотя бы немного приблизиться к
такому подвигу - это же высокая задача. Все понятно - люди знали, на что
шли, и надо, чтобы близко было к этому. Я сечас слышу: "Он полетел… сказал:
"Поехали!"" - это все понятно, он так действительно сказал, но зачем же
рифмовать то, что было. Нужно найти какой-то философский смысл у этих
вещей, и когда это придет, я напишу. А так - на заказ - не получается. И
дело не в том, что все они были в прошлом летчиками…


Еще вопрос: о личной жизни...
    
Еще вопрос: о личной жизни, семье, счастье, карьере и долге. Семья - это
очень хорошо, счастье - еще лучше, карьера тоже не мешает, долг -
безусловно.


О чем я мечтаю?..
    
О чем я мечтаю? Ни о чем. Это я после школы мечтал - сыграть. А сейчас - о
чем мечтал, то и сыграл. Современника сыграть не мечтаю - чем Чехов ( *,
**) хуже? Меня роль не волнует. Я хочу самовыразиться в роли, прожить, как
в последний раз.


Спрашивают, каких недостатков я не прощаю...
    
Спрашивают, каких недостатков я не прощаю. Их много, не хочу перечислять.
Но жадность… и отсутствие твердой позиции у человека, что ведет за собой
очень много других пороков, когда он сам не знает не только того, чего он
хочет от жизни, а когда он не имеет своего мнения или не может
самостоятельно рассудить о предмете, о людях, о смысле жизни; когда он
повторяет то, что ему когда-то понравилось, чему его научили, либо когда он
просто неспособен к самостоятельному мышлению.


Я больше ценю в человеке творца, чем исполнителя...
    
Я больше ценю в человеке творца, чем исполнителя, и поэтому не люблю
актерскую профессию в чистом виде, потому что это профессия исполнительская
и дамская - не в обиду будет сказано женщинам, ибо для женщин это профессия
замечательная: всегда хорошо, красиво одеты, хорошо выглядят, поклонники и
так далее. Но хорошо быть хорошей актрисой. А для мужчины все-таки в ней
много отрицательных черт. Во-первых, это самая низшая ступень театрального
искусства; всегда над тобой режиссер, потом автор, потом директор, потом
начальство в министерстве, потом… Господь Бог. А актер - где-то там, внизу.
Ему говорят: "Подите принесите…". Но у нас в Театре на Таганке дело обстоит
немножечко по-другому, потому что в нашем театре больше демократизма и мы
можем давать советы генералу во время боя, и он, если ему что нравится,
берет. Так что актер принимает участие в постановке.
Многие из наших актеров - музыкально образованные люди, играют на разных
инструментах, пишут музыку, стихи, прозу и инсценировки, есть среди нас и
профессиональные композиторы. И из-за того, что так много вложено в это
дело авторства актеров, то есть использовано их творческое хобби, - от
этого дело становится дороже. Это всегда так: чем больше вкладываешь в
дело, в человека, в ребенка, в любимую девушку - всегда становится дороже и
ближе и это дело, и человек. Так в этом мире случилось: больше отдаешь -
ценнее становится. Нормальному человеку свойственно больше отдавать, чем
брать. Делать подарки приятней, чем получать, - правда, если есть
возможность.
Поэтому у нас интересно работать, и правда эта летит через рампу, и когда
вы придете в театр, вы убедитесь, что у нас никто не халтурит и не
позволяет себе играть спустя рукава - только на технике. Всегда это - с
потом, с кровью. Вы видите святой актерский пот и видите, что вам отдают
все, что возможно, с полной отдачей, с напряжением всех физических и
духовных сил. И из-за этого тоже так трудно попасть в наш театр, потому что
так в нем играют.


В мужчине ценю...
    
В мужчине ценю сочетание доброты, силы и ума. Когда я надписываю фотографии
пацанам, подросткам и даже детям - хотя это к делу не относится, -
обязательно пишу ему: "Вырасти сильным, умным и добрым". А женщине я
написал бы: "Будь умной, красивой и доброй".


Спрашивают, кем я себя преимущественно считаю...
    
Спрашивают, кем я себя преимущественно считаю: поэтом, актером или
композитором.

Мне трудно ответить на этот вопрос. Я думаю, что сочетание тех жанров и
элементов искусства, которыми я занимаюсь и пытаюсь сделать из них синтез,
- может быть, это какой-то новый вид искусства. Ведь каждое время дает
новые виды. Не было же магнитофонов в XIX веке, была только бумага. А
сейчас появилось телевидение. Так что я не могу вам впрямую ответить на
этот вопрос. Может быть, все это будет называться в будущем каким-то одним
словом. И тогда я вам скажу: "Я себя считаю этим-то". Но сейчас пока этого
слова нет.


Я больше всего ценю аудиторию студенческую, морскую или летчицкую...
    
Я больше всего ценю аудиторию студенческую, морскую или летчицкую, потому
что они каждый раз рискуют, уходя туда; а другие очень долго без берега,
без дома, это тоже накладывает отпечаток на их души, они более подвижны; а
почему люблю студенческую аудиторию, объяснять даже не надо.
Люблю выступать перед физиками и моряками; не знаю почему, но вот так
получилось: физики и моряки. Выступать в Черноголовке, в Дубне, в
Серпухове, в Обнинске мне было очень интересно, потому что одновременно мне
кое-что показывали. Я много бывал у моряков - пел на военных и гражданских
кораблях, во всяких морских клубах, - и как не странно, несмотря на такие
рассто