ечению.
Заскрипит ли в повороте,
 Затрещит в водовороте -
 я не слушаю,
 То разуюсь, то обуюсь,
 На себя в воде любуюсь, -
 брагу кушаю.
И пока я наслаждался,
 Пал туман и оказался
 в гиблом месте я, -
 И огромная старуха
 Хохотнула прямо в ухо,
 злая бестия.
Я кричу, - не слышу крика,
 Не вяжу от страха лыка,
 вижу плохо я,
 На ветру меня качает...
 "Кто здесь?" Слышу - отвечает:
 "Я, Нелегкая!
Брось креститься, причитая, -
 Не спасет тебя святая
 Богородица:
 Кто рули и весла бросит,
 Тех Нелегкая заносит -
 так уж водится!"
И с одышкой, ожиреньем
 Ломит, тварь, по пням, кореньям
 тяжкой поступью,
 Я впотьмах ищу дорогу,
 Но уж брагу понемногу -
 только по сто пью.
Вдруг навстречу мне - живая
 Колченогая Кривая -
 морда хитрая.
 "Не горюй, - кричит, - болезный,
 Горемыка мой нетрезвый, -
 слезы вытру я!"
Взвыл я, ворот разрывая:
 "Вывози меня, Кривая, -
 я на привязи!
 Мне плевать, что кривобока,
 Криворука, кривоока, -
 только вывези!"
Влез на горб к ней с перепугу, -
 Но Кривая шла по кругу -
 ноги разные.
 Падал я и полз на брюхе -
 И хихикали старухи
 безобразные.
Не до жиру - быть бы живым, -
 Много горя над обрывом,
 а в обрыве - зла.
 "Слышь, Кривая, четверть ставлю -
 Кривизну твою исправлю,
 раз не вывезла!
Ты, Нелегкая, маманя!
 Хочешь истины в стакане -
 на лечение?
 Тяжело же столько весить,
 А хлебнешь стаканов десять -
 облегчение!"
И припали две старухи
 Ко бутыли медовухи -
 пьянь с ханыгою, -
 Я пока за кочки прячусь,
 К бережку тихонько пячусь -
 с кручи прыгаю.
Огляделся - лодка рядом, -
 А за мною по корягам,
 дико охая,
 Припустились, подвывая,
 Две судьбы мои - Кривая
 да Нелегкая.
Греб до умопомраченья,
 Правил против ли теченья,
 на стремнину ли, -
 А Нелегкая с Кривою
 От досады, с перепою
 там и сгинули!
  # 001

 1977     Письмо в редакцию телевизионной передачи "Очевидное -
невероятное" из сумасшедшего дома с Канатчиковой дачи

Дорогая передача!
 Во субботу, чуть не плача,
 Вся Канатчикова дача
 К телевизору рвалась, -
 Вместо чтоб поесть, помыться
 Уколоться и забыться,
 Вся безумная больница
 У экрана собралась.
Говорил, ломая руки,
 Краснобай и баламут
 Про бессилие науки
 Перед тайною Бермуд, -
 Все мозги разбил на части,
 Все извилины заплел -
 И канатчиковы власти
 Колят нам второй укол.
Уважаемый редактор!
 Может, лучше - про реактор?
 Про любимый лунный трактор?!
 Ведь нельзя же! - год подряд:
 То тарелками пугают -
 Дескать, подлые, летают;
 То у вас собаки лают,
 То руины - говорят!
Мы кое в чем поднаторели:
 Мы тарелки бьем весь год -
 Мы на них собаку съели, -
 Если повар нам не врет.
 А медикаментов груды -
 В унитаз, кто не дурак.
 Это жизнь! И вдруг - Бермуды!
 Вот те раз! Нельзя же так!
Мы не сделали скандала -
 Нам вождя недоставало:
 Настоящих буйных мало -
 Вот и нету вожаков.
 Но на происки и бредни
 Сети есть у нас и бредни -
 Не испортят нам обедни
 Злые происки врагов!
Это их худые черти
 Бермутят воду во пруду,
 Это все придумал Черчилль
 В восемнадцатом году!
 Мы про взрывы, про пожары
 Сочиняли ноту ТАСС...
 Тут примчались санитары -
 Зафиксировали нас.
Тех, кто был особо боек,
 Прикрутили к спинкам коек -
 Бился в пене параноик
 Как ведьмак на шабаше:
 "Развяжите полотенцы,
 Иноверы, изуверцы!
 Нам бермуторно на сердце
 И бермутно на душе!"
Сорок душ посменно воют -
 Раскалились добела, -
 Во как сильно беспокоят
 Треугольные дела!
 Все почти с ума свихнулись -
 Даже кто безумен был, -
 И тогда главврач Маргулис
 Телевизор запретил.
Вон он, змей, в окне маячит -
 За спиною штепсель прячет, -
 Подал знак кому-то - значит,
 Фельдшер вырвет провода.
 Нам осталось уколоться -
 И упасть на дно колодца,
 И пропасть на дне колодца,
 Как в Бермудах, навсегда.
Ну а завтра спросят дети,
 Навещая нас с утра:
 "Папы, что сказали эти
 Кандидаты в доктора?"
 Мы откроем нашим чадам
 Правду - им не все равно:
 "Удивительное рядом -
 Но оно запрещено!"
Вон дантист-надомник Рудик -
 У него приемник "грюндиг", -
 Он его ночами крутит -
 Ловит, контра, ФРГ.
 Он там был купцом по шмуткам
 И подвинулся рассудком, -
 К нам попал в волненье жутком
 С номерочком на ноге.
Прибежал, взволнован крайне, -
 Сообщеньем нас потряс,
 Будто - наш научный лайнер
 В треугольнике погряз;
 Сгинул, топливо истратив,
 Весь распался на куски, -
 Двух безумных наших братьев
 Подобрали рыбаки.
Те, кто выжил в катаклизме,
 Пребывают в пессимизме, -
 Их вчера в стеклянной призме
 К нам в больницу привезли -
 И один из них, механик,
 Рассказал, сбежав от нянек,
 Что Бермудский многогранник -
 Незакрытый пуп Земли.
"Что там было? Как ты спасся?" -
 Каждый лез и приставал, -
 Но механик только трясся
 И чинарики стрелял.
 Он то плакал, то смеялся,
 То щетинился как еж, -
 Он над нами издевался, -
 Сумасшедший - что возьмешь!
Взвился бывший алкоголик,
 Матерщинник и крамольник:
 "Надо выпить треугольник!
 На троих его! Даешь!"
 Разошелся - так и сыпет:
 "Треугольник будет выпит! -
 Будь он параллелепипед,
 Будь он круг, едрена вошь!"
Больно бьют по нашим душам
 "Голоса" за тыщи миль, -
Зря "Америку" не глушим,
 Зря не давим "Израиль":
 Всей своей враждебной сутью
 Подрывают и вредят -
 Кормят, поят нас бермутью
 Про таинственный квадрат!
Лектора из передачи!
 Те, кто так или иначе
 Говорят про неудачи
 И нервируют народ!
 Нас берите, обреченных, -
 Треугольник вас, ученых,
 Превратит в умалишенных,
 Ну а нас - наоборот.
Пусть - безумная идея,
 Не решайте сгоряча.
 Отвечайте нам скорее
 Через доку главврача!
 С уваженьем... Дата. Подпись.
 Отвечайте нам - а то,
 Если вы не отзоветесь
 Мы напишем... в "Спортлото"!
  # 002

 1977     Палач

Когда я об стену разбил лицо и члены
 И все, что только было можно, произнес,
 Вдруг сзади тихое шептанье раздалось:
 "Я умоляю вас, пока не трожьте вены.
При ваших нервах и при вашей худобе
 Не лучше ль чаю? Или огненный напиток?
 Чем учинять членовредительство себе,
 Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток. -
Он сказал мне, - приляг,
 		 Успокойся, не плачь, -
 Он сказал, - я не враг,
 Я - твой верный палач.
Уж не за полночь - за три,
 Давай отдохнем.
 Нам ведь все-таки завтра
 Работать вдвоем".
"Чем черт не шутит, что ж, - хлебну, пожалуй, чаю,
 Раз дело приняло приятный оборот,
 Но ненавижу я весь ваш палачий род -
 Я в рот не брал вина за вас - и не желаю!"
Он попросил: "Не трожьте грязное белье.
 Я сам к палачеству пристрастья не питаю.
 Но вы войдите в положение мое -
 Я здесь на службе состою, я здесь пытаю,
Молчаливо, прости,
 Счет веду головам.
 Ваш удел - не ахти,
 	 Но завидую вам.
Право, я не шучу,
 Я смотр делово:
 Говори, что хочу,
 Обзывай хоть кого. -
Он был обсыпан белой перхотью, как содой,
 Он говорил, сморкаясь в старое пальто, -
 Приговоренный обладает, как никто,
 Свободой слова, то есть подлинной свободой".
И я избавился от острой неприязни
 И посочувствовал дурной его судьбе.
 Спросил он: "Как ведете вы себя на казни?"
 И я ответил: "Вероятно, так себе...
Ах, прощенья прошу, -
 Важно знать палачу,
 Что, когда я вишу,
 Я ногами сучу.
Да у плахи сперва
 Хорошо б подмели,
 Чтоб, упавши, глава
 Не валялась в пыли".
Чай закипел, положен сахар по две ложки.
 "Спасибо!" - "Что вы? Не извольте возражать!
 Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать,
 А грязи нет - у нас ковровые дорожки".
Ах, да неужто ли подобное возможно!
 От умиленья я всплакнул и лег ничком.
 Потрогав шею мне легко и осторожно,
 Он одобрительно поцокал языком.
Он шепнул: "Ни гугу!
 Здесь кругом стукачи.
 Чем смогу - помогу,
 Только ты не молчи.
Стану ноги пилить -
 Можешь ересь болтать,
 Чтобы казнь отдалить,
 Буду дольше пытать".
Не ночь пред казнью, а души отдохновенье!
 А я - уже дождаться утра не могу,
 Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу,
 Я крикну весело: остановись, мгновенье!
"...И можно музыку заказывать при этом,
 		Чтоб стоны с воплями остались на губах".
 Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам,
 Но есть в коллекции у них и Оффенбах.
"Будет больно - поплачь,
 Если невмоготу". -
 Намекнул мне палач.
 Хорошо, я учту.
Подбодрил меня он,
 Правда, сам загрустил -
 Помнят тех, кто казнен,
 А не тех, кто казнил.
Развлек меня про гильотину анекдотом,
 Назвав ее карикатурой на топор:
 "Как много миру дал голов французский двор!.."
 И посочувствовал наивным гугенотам.
Жалел о том, что кол в России упразднен,
 Был оживлен и сыпал датами привычно,
 Он знал доподлинно - кто, где и как казнен,
 И горевал о тех, над кем работал лично.
"Раньше, - он говорил, -
 Я дровишки рубил,
 Я и стриг, я и брил,
 И с ружьишком ходил.
Тратил пыл в пустоту
 И губил свой талант,
 А на этом посту
 Повернулось на лад".
Некстати вспомнил дату смерти Пугачева,
 Рубил - должно быть, для наглядности, - рукой.
 А в то же время знать не знал, кто он такой, -
 Невелико образованье палачево.
Парок над чаем тонкой змейкой извивался,
 Он дул на воду, грея руки о стекло.
 Об инквизиции с почтеньем отозвался
 И об опричниках - особенно тепло.
Мы гоняли чаи -
 Вдруг палач зарыдал -
 Дескать, жертвы мои
 Все идут на скандал.
"Ах, вы тяжкие дни,
 Палачева стерня.
 Ну за что же они
 Ненавидят меня?"
Он мне поведал назначенье инструментов.
 Все так не страшно - и палач как добрый врач.
 "Но на работе до поры все это прячь,
 Чтоб понапрасну не нервировать клиентов.
Бывает, только его в чувство приведешь, -
 Водой окатишь и поставишь Оффенбаха, -
 А он примерится, когда ты подойдешь,
 Возьмет и плюнет - и испорчена рубаха".
Накричали речей
 Мы за клан палачей.
 Мы за всех палачей
 Пили чай - чай ничей.
Я совсем обалдел,
 Чуть не лопнул, крича.
 Я орал: "Кто посмел
 Обижать палача!.."
Смежила веки мне предсмертная усталость.
 Уже светало, наше время истекло.
 Но мне хотя бы перед смертью повезло -
 Такую ночь провел, не каждому досталось!
Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,
 Согнал назойливую муху мне с плеча...
 Как жаль, недолго мне хранить воспоминанье
 И образ доброго чудного палача.
  # 003

1977     Упрямо я стремлюсь ко дну…
      Упрямо я стремлюсь ко дну,
Дыханье рвется, давит уши.
Зачем иду на глубину?
Чем плохо было мне на суше?
Там, на земле, - и стол, и дом.
Там - я и пел, и надрывался.
Я плавал все же, хоть с трудом,
Но на поверхности держался.
Линяют страсти под луной
В обыденной воздушной жиже,
А я вплываю в мир иной, -
Тем невозвратнее, чем ниже.
Дышу я непривычно - ртом.
Среда бурлит - плевать на среду!
Я погружаюсь, и притом -
Быстрее - в пику Архимеду.
Я потерял ориентир,
Но вспомнил сказки, сны и мифы.
Я открываю новый мир,
Пройдя коралловые рифы.
Коралловые города...
В них многорыбно, но не шумно -
Нема подводная среда,
И многоцветна, и разумна.
Где ты, чудовищная мгла,
Которой матери стращают?
Светло, хотя ни факела,
Ни солнца мглу не освещают.
Все гениальное и не-
Допонятое - всплеск и шалость -
Спаслось и скрылось в глубине!
Все, что гналось и запрещалось...
Дай Бог, я все же дотону,
Не дам им долго залежаться.
И я вгребаюсь в глубину,
И все труднее погружаться.
Под черепом - могильный звон,
Давленье мне хребет ломает, -
Вода выталкивает вон
И глубина не принимает.
Я снял с острогой карабин,
Но камень взял - не обессудьте! -
Чтобы добраться до глубин,
До тех пластов - до самой сути.
Я бросил нож - не нужен он:
Там нет врагов, там все мы люди,
Там каждый, кто вооружен,
Нелеп и глуп, как вошь на блюде.
Сравнюсь с тобой, подводный гриб,
Забудем и чины, и ранги.
Мы снова превратились в рыб,
И наши жабры - акваланги.
Нептун - ныряльщик с бородой,
Ответь и облегчи мне душу:
Зачем простились мы с водой,
Предпочитая влаге сушу?
Меня сомненья - черт возьми! -
Давно буравами сверлили:
Зачем мы сделались людьми?
Зачем потом заговорили?
Зачем, живя на четырех,
Мы встали, распрямили спины?
Затем - и это видит Бог, -
Чтоб взять каменья и дубины.
Мы умудрились много знать,
Повсюду мест наделать лобных,
И предавать, и распинать,
И брать на крюк себе подобных!
И я намеренно тону,
Ору: "Спасите наши души!"
И, если я не дотяну,
Друзья мои, бегите с суши!
Назад - не к горю и беде,
Назад и вглубь - но не ко гробу!..
Назад - к прибежищу, к воде,
Назад - в извечную утробу!
Похлопал по плечу трепанг,
Признав во мне свою породу...
И я выплевываю шланг
И в легкие пускаю воду.
  # 004

 1977     Про глупцов

Этот шум - не начало конца,
 Не повторная гибель Помпеи -
 Спор вели три великих глупца:
 Кто из них, из великих, глупее.
Первый выл: "Я физически глуп, -
 Руки вздел, словно вылез на клирос. -
 У меня даже мудрости зуб,
 Невзирая на возраст, не вырос!"
Но не приняли это в расчет -
 Даже умному эдак негоже:
 "Ах, подумаешь, зуб не растет!
 Так другое растет - ну и что же?.."
К синяку прижимая пятак,
 Встрял второй: "Полно вам, загалдели!
 Я - способен все видеть не так,
 Как оно существует на деле!"
"Эх, нашел чем хвалиться, простак, -
 Недостатком всего поколенья!..
 И к тому же все видеть не так -
 Доказательство слабого зренья!"
Третий был непреклонен и груб,
 Рвал лицо на себе, лез из платья:
 "Я - единственный подлинно глуп, -
 Ни про что не имею понятья".
Долго спорили - дни, месяца, -
 Но у всех аргументы убоги...
 И пошли три великих глупца
 Глупым шагом по глупой дороге.
Вот и берег - дороге конец.
 Откатив на обочину бочку,
 В ней сидел величайший мудрец, -
 Мудрецам хорошо в одиночку.
Молвил он подступившим к нему:
 Дескать, знаю - зачем, кто такие, -
 Одного только я не пойму -
 Для чего это вам, дорогие!
Или, может, вам нечего есть,
 Или - мало друг дружку побили?
 Не кажитесь глупее чем есть, -
 Оставайтесь такими, как были.
Стоит только не спорить о том,
 Кто главней, - уживетесь отлично, -
 Покуражьтесь еще, а потом -
 Так и быть - приходите вторично!..
Он залез в свою бочку с торца -
 Жутко умный, седой и лохматый...
 И ушли три великих глупца -
 Глупый, глупенький и глуповатый.
Удивляясь, ворчали в сердцах:
 "Стар мудрец - никакого сомненья!
 Мир стоит на великих глупцах, -
 Зря не выказал старый почтенья!"
Потревожат вторично его -
 Темной ночью попросят: "Вылазьте!"
 Все бы это еще ничего,
 Но глупцы состояли у власти...
И у сказки бывает конец:
 Больше нет у обочины бочки -
 В "одиночку" отправлен мудрец.
 Хорошо ли ему в "одиночке"?
  # 005

 1977     Реальней сновидения и бреда…

Реальней сновидения и бреда,
 Чуднее старой сказки для детей -
 Красивая восточная легенда
 Про озеро на сопке и про омут в сто локтей.
И кто нырнет в холодный этот омут,
 Насобирает ракушек, приклеенных ко дну, -
 Ни заговор, ни смерть того не тронут;
 А кто потонет - обретет покой и тишину.
Эх, сапоги-то стоптаны, походкой косолапою
 Протопаю по тропочке до каменных гольцов,
 Со дна кружки блестящие я соскоблю, сцарапаю -
 Тебе на серьги, милая, а хошь - и на кольцо!
Я от земного низкого поклона
 Не откажусь, хотя спины не гнул.
 Родился я в рубашке - из нейлона, -
 На шелковую, тоненькую я не потянул.
Спасибо и за ту на добром слове:
 Ношу - не берегу ее, не прячу в тайниках, -
 Ее легко отстирывать от крови,
 Не рвется - хоть от ворота рвани ее - никак!
Я на гольцы вскарабкаюсь, на сопку тихой сапою,
 Всмотрюсь во дно озерное при отблеске зарниц:
 Мерцающие ракушки я подкрадусь и сцапаю -
 Тебе на ожерелье, какое у цариц!
Пылю по суху, топаю по жиже, -
 Я иногда спускаюсь по ножу...
 Мне говорят, что я качусь все ниже,
 А я - хоть и внизу, а все же уровень держу!
Жизнь впереди - один отрезок прожит,
 Я вхож куда угодно - в терема и в закрома:
 Рожден в рубашке - Бог тебе поможет, -
 Хоть наш, хоть удэгейский - старый Сангия-мама!
Дела мои любезные, я вас накрою шляпою -
 Я доберусь, долезу до заоблачных границ, -
 Не взять волшебных ракушек - звезду с небес сцарапаю,
 Алмазную да крупную - какие у цариц!
Навес бы звезд я в золоченом блюде,
 Чтобы при них вам век прокоротать, -
 Да вот беда - заботливые люди
 Сказали: "Звезды с неба - не хватать!"

Ныряльщики за ракушками - тонут.
 Но кто в рубашке - что тому тюрьма или сума:
 Бросаюсь головою в синий омут -
 Бери меня к себе, не мешкай, Сангия-мама!..
Но до того, душа моя, по странам по Муравиям
 Прокатимся, и боги подождут-повременят!
 Мы в галечку прибрежную, в дорожки с чистым гравием
 Вобьем монету звонкую, затопчем - и назад.
А помнишь ли, голубушка, в денечки наши летние
 Бросили в море денежку - просила ты сама?..
 А может быть, и в озеро те ракушки заветные
 Забросил Бог для верности - сам Сангия-мама!..
  # 006

 1977     Говорят в Одессе дети…

Говорят в Одессе дети
 О каком-то диссиденте:
 Звать мерзавца - Говнан Виля,
 На Фонтане, семь, живет,
 Родом он из Израиля
 И ему девятый год.
  # 007

 1977     Притча о Правде и Лжи
(В подражание Булату Окуджаве)

Нежная Правда в красивых одеждах ходила,
 Принарядившись для сирых, блаженных, калек, -
 Грубая Ложь эту Правду к себе заманила:
 Мол, оставайся-ка ты у меня на ночлег.
И легковерная Правда спокойно уснула,
 Слюни пустила и разулыбалась во сне, -
 Грубая Ложь на себя одеяло стянула,
 В Правду впилась - и осталась довольна вполне.
И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью:
 Баба как баба, и что ее ради радеть?! -
 Разницы нет никакой между Правдой и Ложью,
 Если, конечно, и ту и другую раздеть.
Выплела ловко из кос золотистые ленты
 И прихватила одежды, примерив на глаз;
 Деньги взяла, и часы, и еще документы, -
 Сплюнула, грязно ругнулась - и вон подалась.
Только к утру обнаружила Правда пропажу -
 И подивилась, себя оглядев делово:
 Кто-то уже, раздобыв где-то черную сажу,
 Вымазал чистую Правду, а так - ничего.
Правда смеялась, когда в нее камни бросали:
 "Ложь это все, и на Лжи одеянье мое..."
 Двое блаженных калек протокол составляли
 И обзывали дурными словами ее.
Стервой ругали ее, и похуже чем стервой,
 Мазали глиной, спускали дворового пса...
 "Духу чтоб не было, - на километр сто первый
 Выселить, выслать за двадцать четыре часа!"
Тот протокол заключался обидной тирадой
 (Кстати, навесили Правде чужие дела):
 Дескать, какая-то мразь называется Правдой,
 Ну а сама - пропилась, проспалась догола.
Чистая Правда божилась, клялась и рыдала,
 Долго скиталась, болела, нуждалась в деньгах, -
 Грязная Ложь чистокровную лошадь украла -
 И ускакала на длинных и тонких ногах.
Некий чудак и поныне за Правду воюет, -
 Правда, в речах его правды - на ломаный грош:
 "Чистая Правда со временем восторжествует, -
 Если проделает то же, что явная Ложь!"
Часто разлив по сто семьдесят граммов на брата,
 Даже не знаешь, куда на ночлег попадешь.
 Могут раздеть, - это чистая правда, ребята, -
 Глядь - а штаны твои носит коварная Ложь.
 Глядь - на часы твои смотрит коварная Ложь.
 Глядь - а конем твоим правит коварная Ложь.
  # 008

1977     Летела жизнь
      Я сам с Ростова, а вообще подкидыш -
Я мог бы быть с каких угодно мест, -
И если ты, мой Бог, меня не выдашь,
Тогда моя Свинья меня не съест.
Живу - везде, сейчас, к примеру, - в Туле.
Живу - и не считаю ни потерь, ни барышей.
Из детства помню детский дом в ауле
В республике чечено-ингушей.
Они нам детских душ не загубили,
Делили с нами пищу и судьбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Я сам не знал, в кого я воспитаюсь,
Любил друзей, гостей и анашу.
Теперь чуть что, чего - за нож хватаюсь, -
Которого, по счастью, не ношу.
Как сбитый куст я по ветру волокся,
Питался при дороге, помня зло, но и добро.
Я хорошо усвоил чувство локтя, -
Который мне совали под ребро.
Бывал я там, где и другие были, -
Все те, с кем резал пополам судьбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетела с выхлопом в трубу.
Нас закаляли в климате морозном,
Нет никому ни в чем отказа там.
Так что чечены, жившие при Грозном,
Намылились с Кавказа в Казахстан.
А там - Сибирь - лафа для брадобреев:
Скопление народов и