ты более спокоен, хоть об этом
             тебе не догадаться. Голоса,
             конечно же, звучат немного громче,
             чем это нужно, ну и в этом духе
             все остальное - плоские остроты,
             неловкие движения и проч.
             Вы много пьете. Постепенно все
             становится на место. В разговоре
             внезапно вы сближаетесь настолько,
             что, право, трудно этого достичь
             еще чем-либо. Прежние препоны
             вам не мешают, наступает время
             нечастой безмятежности, хотя
             вы оба понимаете, что, в общем,
             сюда вы направлялись не за этим.
             Но сам собой момент не настает,
             и, привлекая видимость момента
             себе на помощь, ты меняешь тон,
             переступая видимость черты,
             которая должна существовать,
             а значит - безусловно существует,
             но, почему-то, не вполне заметна...
             О чем я буду спрашивать тебя? -
             уж не о ней: что я о ней спрошу -
             стесняется ли света и кричит ли,
             когда кончает? - лучше расскажи
             о том, как вы заметите, что час
             довольно поздний. Суетные сборы,
             слегка скомкав последние минуты,
             оставят ощущение утраты
             (чего - не ясно), впрочем - небольшой
             и восполнимой. По дороге ты
             почувствуешь, что помнишь не процесс,
             а только факт, и что она беспечна,
             как будто не случилось ничего
             особого, или, вообще, как будто
             вы только познакомились, и с этим
             неловким ощущеньем вы проститесь
             дежурной фразой, не обговорив,
             что будет дальше. Крайне озадачен,
             ты, совершенно беспричинно злясь,
             поднимешь руку, выйдя на шоссе,
             усядешься в потертую машину
             и сигаретой угостишь таксиста,
             безмерно равнодушного к тебе.

                        -----

             Ты спрашиваешь, будет ли еще
             у вас свиданье? - Зряшные сомненья.
             Вы оба, по случайности, из тех,
             кто, лишь собрав последний матерьял,
             оставит недостроенное зданье,
             а вид его - и чертежи, прожекты -
             как правило, притягивает больше,
             чем, собственно, строительство. Порой
             картины промежуточных конструкций
             вас, может быть, насторожат, и споры
             по поводу пропорций, красок, линий
             не будут кратки... Так же иногда
             несовершенный до безумья мир
             уводит ненадежную опору
             чуть в сторону, и некуда ступить,
             и кажется, что весь дальнейший путь
             не стоит шага. Но - проходят дни,
             и вот уже опять веретено
             кружится, на коленях вьется пряжа,
             спадает кольцами без передышки,
             светило не зайдет за горизонт,
             пока рука обтачивает камень,
             и каменщику нечего сказать
             тем, кто ему пеняет на усталость... -
             Лишь бойся слов. Насупленный декабрь
             располагает к лишним откровеньям
             и, чувствуя свой собственный конец,
             все время норовит поставить точку,
             хотя строка и не завершена
             и выражает намеренье длиться -
             по поводу, без повода, всегда.
             Наверное, вам лучше бы уехать -
             куда-нибудь, хотя бы и ко мне
             в затерянный декабрьский ковчег,
             собравший, в основном, пенсионеров,
             да пару шлюх, уставших от работы
             за эту осень. Здесь довольно мило,
             но мало снега - я хотел бы снег
             и тишину, которая доступна
             лишь в совершенно неурочный час.
             Но вам теперь едва ли до меня,
             мы, может быть, увидимся в столице
             какой-нибудь страны. Ну а пока
             я остаюсь свидетелем историй,
             которые не выдуманы мной,
             но что-то в них притягивает. Право,
             я вас люблю обоих. Незаметно
             нас стало что-то вдруг объединять -
             не знаю, что. Быть может - непонятный,
             никак не уходящий вопреки
             убогим наблюдаемым событьям
             и сам собою вскормленный позыв
             к попытке воссозданья красоты -
             из ничего, без суеты, без смысла.

             1990



                  СТИХИ НА ТУАЛЕТНОЙ БУМАГЕ


       Оказавшись в краю, где слова то и дело мельчат,
       где скупые старухи шпыняют упрямых внучат,
       не зазорно воспрять, обнаружив на стенке клозета
       приготовленный тут лишь тупым провиденьем одним
       не приют для строки, но, скорее, насмешку над ним
       розоватого цвета.

       И всего-то проблем, чтоб найти подходящую дверь
       (например, от клозета) - тогда, как событья ни мерь,
       не коробит упрек, наудачу подброшенный кем-то,
       если даже язык истуканом застрянет во рту,
       под унылой строкой да не даст припечатать черту
       бесконечная лента.

       Почему-то всегда, выбирая не пряник, а кнут,
       ожидаешь финала, в который, наверное, ткнут,
       как в неструганный стол, непомерно доверчивым носом,
       но, терзая перо, над собой не сыскать топора,
       и легко рассудить, что еще небеса не пора
       озадачить вопросом.

       В удаленной глуши, где у дам несвежи парики,
       где с веселием злым ковыряют в зубах старики,
       не являет труда ни тоски не бояться, ни черта,
       тут всего-то потуг, что играть по копейке за вист,
       да кривые значки наносить на разглаженный лист
       подходящего сорта.

       Это лучшее место - в виду замороженных стен
       обретаться уютно, особенно зная, что тем,
       чем ты дорог себе, ты едва ли кому-нибудь дорог,
       от избытка надежд бережет заоконная тишь,
       и, теряя кого-то, не в пропасть с обрыва летишь,
       а катаешься с горок.

       Но, губу раскатав, от себя далеко не уйдешь,
       под тугой простыней непременно окажется еж,
       или прочая тварь, на которую сядешь с размаха,
       и случится порой в сновиденьи привычном своем
       не бумагу марать и не местным скрипеть соловьем, -
       заикаться от страха.

       Не зуди ж ты, рука, да строку не кромсай пополам -
       и от этих щедрот, знать, не много достанется нам,
       эх, до царских до врат нелегко достучаться холопу,
       нам не с меда хмелеть и не музу вести под венец -
       на бумажный рулон да найдется фигурный конец,
       как на хитрую жопу.

       1991



                    НАЧАЛО 91-го


      Брошенный недоделанным коммунистический рай
      пребывает в унынии, где-то готовят флаги
      непонятного цвета, зубы стучат о край
      спаянной на досуге полуналитой фляги -
      холодно. Эта зима неподвижна, как
      разговор, не сумевший выйти из тупика,
      сумрачные хозяева везут усыплять собак
      и становятся жестче к детям, издалека
      безобидно-лубочно выглядит дым сражений,
      не пугают картины взрывов, горящих палуб,
      жизнь похожа на книгу жалоб и предложений -
      предложения, впрочем, явно беднее жалоб.

      Происходит немногое. Все ожидают марта,
      как посла потепления, переживания
      ограничены мыслями о недостатке фарта
      в выборе места рождения и проживания.
      Все хотят новизны и покоя, хотя боятся
      и того, и другого - новых денег, безделья,
      суета становится гуще, порой двоятся
      незнакомые лица, как бы имея целью
      окончательно вас запутать, дорожный знак
      отсылает в ловушку, у светофоров - пробки,
      ожиданье тягуче, как неудачный брак,
      и рука то и дело тянется к сигнальной кнопке.

      Как уже говорилось, пестрота, в основном - во флагах,
      да, пожалуй, в военной форме, на этом фоне
      большинство населения ищет спасенья в магах,
      прорицателях, прочей шушере, в телефоне,
      разносящем дурные вести, в нелепых тратах.
      Рядовые пытливой мысли во благо слуха
      напрягают извилины в поиске виноватых -
      виноваты, конечно, евреи... В гортани сухо,
      покрасневшие веки платят за слабость сна,
      фокусировать взгляд не хочется, перспектива
      при таком рассмотрении менее, чем грустна,
      но, пожалуй, немного более, чем правдива.

      Увидевший из другого времени эти строки,
      не представив картины, лишь назовет причины
      состояния дурноты, что срывает сроки,
      облекая себя в бессильные величины,
      из которых, наверное, вовсе нельзя сложить
      нечто, что могло бы как-то помочь ославить
      это место, в котором вряд ли возможно жить,
      но которое было бы слишком легко оставить,
      или, может, просто услышит тоскливый лай
      молодой напуганной суки, до дрожи внятно
      выдающей свое нежелание лезть в трамвай,
      зная, что ее уже не привезут обратно.

      1991



                      ЭМИГРАЦИЯ


           Мне снился лес, разбитая дорога,
           ухабы за спиной
           и женщины, среди которых много
           оставленных не мной,
           уставший город, подающий голос, -
           не ведаешь - внемли, -
           как на манжете унесенный волос
           покинутой земли.

           Там вечерами не хватало света,
           туманилось к утру,
           и занавесь, отдернутая с лета,
           скорбела на ветру,
           сидели люди, в завереньях праздных
           без нужды гомоня, -
           их было много, праведных и разных,
           но не было меня.

           Там у прохожих воровали шапки
           и драпали под свист,
           и горевал, зажав рубли в охапке,
           насупленный таксист,
           был потолок обезображен следом
           настойчивых дождей,
           и каждый год оказывались бредом
           радения вождей.

           Там жил подвох, но выносили кони,
           не знавшие хлыста,
           и тихий плач не заходился в стоне
           смыкающем уста,
           там на висках не замечали пота,
           и не хватало дня -
           там при свечах заканчивали что-то,
           но не было меня.

           Мне снилось, как из старого трамвая
           сигали на ходу
           и, мудрецам беспомощно внимая,
           не верили в беду,
           и под фанфары не звучали вопли -
           я слышал немоту,
           мне снилось, как не распускали сопли,
           когда невмоготу.

           Там предвещали скорые потери
           случайные звонки,
           там на засовы запирали двери
           и вешали замки,
           и шли войска, решительны и скоры,
           и грезился набат -
           там без меня пытались стронуть горы,
           не требуя наград.

           И неудачи пригибали плечи -
           там ссорились с собой,
           сдвигали стулья и гасили свечи,
           командуя отбой,
           и отступали молча, без надрыва,
           без одури, без лжи,
           и на меня глядели незлобиво,
           сгрудившись у межи.

           А я стоял по сторону по эту,
           почти к лицу лицом,
           и слышал, как ко мне неслись советы
           держаться молодцом,
           и мчались кони, потрясая грозно
           обрывками удил,
           я тщился крикнуть, чувствовал, что поздно,
           и слов не находил.

           1991



                         ПОРТРЕТ


                 Со светло-голубой стены
                 большого вычурного замка
                 игривым выгибом спины
                 барона дразнит иностранка.

                 Небрежно щурится с холста
                 судьба бродяги, вертопраха.
                 Приходят сами на уста
                 слова, не знающие страха.

                 В ночной размеренный прибой
                 несет их лунная дорога.
                 В накидке светло-голубой
                 стоит девчонка-недотрога.

                 Набеги пенистых седин
                 томят предчувствием прилива,
                 соперник - строгий господин -
                 глядит серьезно и ревниво,

                 и обволакивает всех,
                 грозя напыщенному виду,
                 грудной неосторожный смех,
                 не вызывающий обиду.

                 Спешит движенье, осмелев,
                 не остановленное платьем,
                 недолгий нарочитый гнев
                 легко сменяется объятьем,

                 и, упреждая звездопад
                 из опрокинутого свода,
                 теряя звуки невпопад,
                 пленит безумием свобода.


                 Он представляет: города,
                 смятенье снов, видений, страсти
                 в рассветном сумраке, когда
                 над ними не имеют власти

                 остатки мысли, - чередой
                 несутся улицы, отели,
                 подносы с острою едой,
                 портьеры, смятые постели.

                 И все сливается в одно
                 событье, оставляя пятна -
                 бокала призрачное дно,
                 слова, звучащие невнятно

                 в животном стиснутом огне,
                 в короткой судороге, в крике,
                 еще - разводы на окне,
                 покоя утренние блики,

                 улыбка хитрого слуги,
                 входящего с учтивым стуком,
                 пчелы звенящие круги
                 в прохладном воздухе упругом...

                 Он видит женщину свою -
                 свою бесстыдницу, химеру
                 в несуществующем раю,
                 покорно принятом на веру,

                 не удивленную ничуть
                 пророчицу забвенья, смуты,
                 легко меняющую путь
                 неостановленной минуты.


                 Барон пересекает зал,
                 привычно выделяя взглядом
                 кривые челюсти забрал,
                 клинки, развешенные рядом,

                 свои любимые суда,
                 их паруса, канаты, реи,
                 и возвращается сюда,
                 в конец притихшей галереи.

                 Он видит женщину. Порой
                 она сердит его намеком
                 на появленье во второй
                 возможной жизни. Ненароком

                 он сам с собой вступает в спор
                 и машет узкою рукою,
                 гоня своих раздумий сор
                 из этих, отданных покою

                 владений сумрачных, грозя
                 себе, смакующему тайну
                 того, что удержать нельзя
                 простым усильем неслучайным.

                 Он просит растопить камин,
                 сидит в вечернем полумраке
                 в компании хороших вин,
                 хороших книг, большой собаки.

                 Слабеют блики амальгам,
                 угли мерцают, догорая,
                 как будто ластятся к ногам
                 среди придуманного рая.

                 1991



                      ОТРАЖЕНИЕ В ЗЕРКАЛЕ


                      В нашей комнате ночь -
                      черные два крыла,
                      уносящие прочь, -
                      с кем бы ты ни была,

                      помни меня, мой друг...
                      В царстве бетонных плит
                      рвется ветер из рук,
                      полотнище бурлит.

                      Каждый его хлопок,
                      как торопливый кнут,
                      заверяет итог
                      скоротечных минут.

                      Выхваченный окном
                      беспокойный простор
                      мечется за сукном
                      перепутанных штор.


                      Ты ребенок почти, -
                      спи, почему не спишь? -
                      лучше это прочти
                      после, а не услышь

                      в полумраке, вовне
                      всяческих ссор, ругни,
                      мы с тобой наравне
                      ненадолго - на дни,

                      на часы... Полусвет
                      проявляет черты
                      тускло, реалий нет
                      в этом мире, и ты
                      растворяешься в нем,
                      ты почти не видна. -
                      Отгородившись днем,
                      оставаясь одна,

                      помни меня, не плачь -
                      все случится опять,
                      то, что несется вскачь,
                      не повернется вспять

                      так уж просто. Поток,
                      нас влекущий вперед,
                      в этом движеньи строг,
                      и знаменье не врет

                      понапрасну, и наш
                      взласканный на слуху,
                      взятый на карандаш
                      кем-то там, наверху,

                      выдуманный побег
                      состоится, как рок,
                      как недоступный век,
                      впущенный на порог.


                      Полусвет. Посмотри -
                      отражает трюмо
                      все предметы внутри
                      этой комнаты, но

                      их отрешенный вид -
                      друг от друга, от нас -
                      почему-то корит
                      и удивляет глаз.

                      Оборотням сродни,
                      страсть позабыв и страх,
                      повисают они
                      в разных своих мирах.

                      Схваченные вдвоем,
                      неподвижны, немы,
                      каждый в мире своем
                      отражаемся мы. -

                      Стертый коврик для ног.
                      Покрывало. Кровать. -
                      Кто из нас одинок
                      больше, надо ли знать? -

                      Незакрытых дверей
                      узкий косой проем. -
                      Кто был к кому добрей,
                      мы едва ли поймем. -

                      Смятая простыня.
                      Зеркало наших снов. -
                      Ты бежишь от меня
                      по границе миров

                      к свету. - Счастливый путь.
                      Сохрани тебя бог.
                      Лишь, оступаясь чуть
                      в раздвоеньи дорог,

                      помни меня мой друг...
                      Ливнем насквозь прошит,
                      непокорно упруг,
                      ветер все ворошит

                      рваные клочья фраз -
                      тех, что не понимал
                      я, готовя для нас
                      самый лучший финал,

                      ветер ярится, тщась
                      о стекло истолочь
                      нашу скупую связь,
                      безрассудную ночь,

                      но среди пустоты
                      в подступающем дне
                      отражаешься ты,
                      возвращаясь ко мне.


                      Знаю я, что умру
                      в одиночестве - там,
                      где отыщу нору,
                      скрывшись от по пятам

                      следующей за мной
                      разномастной тоски -
                      вычурной, нутряной,
                      холодящей виски.

                      В месте печальном том