средь оконец-отдушин
             ты придумал себе,
                                как схватился за круг,
             все невзгоды навзничь
                                     опрокинувший звук -
             будто колокола
                             по ее, по твоей
                                            зазвонили по душам.


             Зазвучали басы,
                               да не вызвали дрожь,
             если в нотах разброд,
                                    то мелодия - ложь,
             никому,
                      кроме, разве, себя самого,
                                        не поставишь в вину ты,
             что в украденный миг,
                                    как в отпущенный срок,
             не рискнув напрямик,
                                   уложиться не смог,
             потоптался и сник,
                                 на пустые слова
                                           растранжирив минуты.


             Вот такие дела.
                              Знать, не выдался толк,
             расстарался оркестр,
                                   да обиженно смолк,
             невесомой рукою
                              взмахнул дирижер,
                                          да остался не понят,
             и настала пора
                              возвращаться тебе
             по знакомой тропе
                                 к надоевшей судьбе,
             в торопливые дни,
                                где ни колокол, ни
                                          телефон не зазвонит.


             Это будет плохой,
                                неудачливый год,
             он недобро начнется,
                                   нескоро пройдет,
             отхлестает пургой по лицу
                                        и дождливым
                                             закончится летом,
             и тогда, подустав
                                 от неловких утех,
             победивший не в том,
                                    позабывший не тех,
             променявший покой
                                 на безрадостный смех,
                                         ты напишешь об этом.


             Исчеркаешь листы,
                                самозванец-творец,
             и поверишь в себя,
                                 отыскав наконец
             выраженье теплу,
                               что когда-то судьба
                                           ненароком воздала,
             но прочистив гортань
                                    и сподобившись спеть,
             захлебнешься строкой,
                                    порываясь успеть,
             и сорвешься на крик,
                                   все увидя, как есть,
                                          да, увы, запоздало.


             Стисни зубы на год,
                                  это может помочь
             в безвременье,
                              когда надвигается ночь
             без надежды на сон,
                                  как вопрос,
                                   на который не будет ответа,
             и в густой темноте,
                                  как в чердачной пыли,
             заскорузлой на вдох,
                                   дотерпи, не скули,
             лишь рукой разотри
                                  основания скул,
                                         онемевших к рассвету.

             1988



                         ЧАЕПИТИЕ


              Словно кошки в подземелиях по трупам,
              привиденья пробираются по трубам,
              тупиками, по заржавленным темницам
              нескончаемой угрюмой вереницей.
              Пробираются холодными ночами,
              нелюбимы домовыми-сволочами,
              разбредаясь с тихим шелестом змеиным
              по квартирам, как по дремлющим руинам.
              Объясняясь междометьями, да знаками,
              выползают на линолеум из раковин,
              бродят кухнями, остатки примечая
              недопитого хозяевами чая,
              и беседуют, усевшись полукругом
              в лунном свете неподатливо-упругом.

              Так в провалах торопливых сновидений
              возникает чаепитье привидений -
              изощренность, что окупится едва ли,
              разговор, что безнадежно переврали,
              панихида по усохшему лобзанью
              в дивной местности забытого названья,
              где стремленья неподвластны повеленью,
              где желания не учатся смиренью,
              где, порывом неосознанным придушены,
              обстоятельства пасуют перед душами...
              Ночь по дому рассылает причитанья,
              сожаленья принимают очертанья,
              утро близится, и кажется бесплодным
              все содеянное призракам бесплотным.

              Так чужбина привораживает искоса,
              так, испробовав пленительного искуса,
              злые дети, знаменитые с младенчества,
              принимают государства за отечества,
              так стыдиться уготовано хранящему,
              как религию, тоску по настоящему,
              так забвенье, потакающее тлену,
              подбирается бессилию на смену.

              1989



                       В БАРЕ


           Они слегка покачивались, вторя
           мелодии, плывущей вдалеке,
           а к ним уже подкрадывалось горе
           в коротком невидимке-парике,

           он встал и потянулся к сигаретам,
           и подошел, и попросил огня,
           и я хотел сказать ему об этом,
           но мужество покинуло меня.

           Они сидели, все еще не видя
           угрюмых сил, уже подавших знак,
           она - разлуку в фальши и обиде,
           а он - безумье, разрушенье, мрак,

           они ушли, улыбками своими
           других за равнодушье извиня,
           и мне хотелось выбежать за ними,
           но мужество покинуло меня.

           Я их не знал, но грозное скрещенье
           походки, черт, оцепененья глаз
           не оставляло шанса на прощенье,
           творя исход, не терпящий прикрас.

           Я их не знал, но трудно ошибиться,
           попав под гнет весомости улик -
           когда судьбу определяют лица,
           бессилен ум и выбор невелик.

           1989



                           ПОХОД


               Гарнизонный клуб. Офицер весел.
               Он звонит жене. - За окном ветер
               будоражит ветви. Октябрь. Осень. -
               "Дорогая, мы выступаем в восемь."

               Городская площадь. Поток звуков.
               Отставной полковник в кругу внуков.
               Невысокий чин в стороне, справа
               со слезой в монокле. Восторг. Слава.

               Безупречный строй. Офицер молод.
               На руке небрежно лежит повод.
               Чуть хрустит мундир с золотой строчкой.
               Улыбаясь, машут жена с дочкой.

               Восемь дней похода. Дожди. Ссоры.
               "Подтянуться всем, впереди горы."
               Подтекает лед на крутом склоне.
               По размытым тропам скользят кони.

               Неприятель рядом. "В дозор. Тихо." -
               Эх, познавший кровь да хлебнет лиха...
               От дыханья спящих дрожит воздух
               под холодным небом в слепых звездах.

               Утро зябко. Дрожь бередит тело.
               "Отдохнули, братцы? Теперь в дело."
               Голосит труба громовым слогом.
               Замирает сердце. "Вперед. С Богом."

               Разобщенность действа. В чужом прахе
               копошится злоба, изгнав страхи.
               Из отдельных схваток растет битва.
               Обжигает веки клинка бритва.

               Горячит пальба, теребит фразу.
               "Через грудь навылет. Конец. Сразу."
               Под полой шинели блестит что-то.
               Полевая сумка. Письмо. Фото.

               Гарнизонный клуб. Духота. Слухи.
               Наговор старухи с серьгой в ухе.
               Атмосфера духов, теней, аур.
               "Ей, наверно, очень пойдет траур."

               Беспорядок в доме. Разгул горя.
               Затекают плечи, судьбе вторя.
               За оконной рамой томит стужа.
               "Вы, верните мне моего мужа."

               Ненавистный город. Вранье. Рожи.
               От прилипших глаз тяжело коже,
               а молчащий дом - и того хуже.
               "Вы, верните мне моего мужа."

               Гарнизонный штаб. Коридор. Стойка.
               Худосочный писарь строчит бойко.
               Из под черной ленты ползет строчка.
               Перевод каретки. Абзац. Точка.

               1992



                     СИНЕМАТОГРАФ


             "Ты можешь досмотреть кино," -
             слова взошли, собой скрывая,
             как шум последнего трамвая,
             все то, что было решено.

             Избыток штор сминает свет,
             экран сияет, драма длится,
             недобрым радостям вослед
             герои сумрачны, и лица

             полны предчувствия, бледны
             от тяжких снов, на лицах ересь,
             надежды скрылись, разуверясь,
             и в полумраке не видны.

             Она - у столика, среди
             своих предметов. Рукотворство
             туманит жесткие следы
             обиды, похоти, притворства.

             Последний штрих - лихой смутьян -
             уже лежит, сочатся светом
             глаза, привыкшие к победам,
             как метрополии - к смертям.

             Она выходит. Крупный план.
             Порочно все - улыбка, тело...
             Она жила, любила, пела,
             но мало этого, экран

             спешит за драмой. Лица, лица...
             Слетает краска, блещет суть,
             уже нельзя остановиться,
             замедлить шаг, уйти, свернуть.

             Срывают ткани - грубо, грубо,
             уже не стыдно, шепчут губы,
             надрывно подавая знак
             бессилия. Упадок. Мрак.

             Глубокий тон. Развязка рядом.
             Какая музыка! Альков
             и дом, и стены брызжут ядом,
             еще совсем немного слов,

             и - выстрел. Выверенный звук,
             благая исповедь, минута
             высоких дум. Скорбящий круг.
             Глаза героев почему-то

             слегка косят по сторонам,
             и зеркала у изголовья
             цвета, замаранные кровью,
             беспечно отражают нам.

             Озноб. Нельзя умерить дрожь,
             в мозгу, подернутом дремотой,
             когда накатывает ложь
             безгрешной, безупречной нотой.

             Нельзя простить. Когда вранье
             плутает в поисках истока,
             любая истина жестока
             и настороже воронье.

             Смешны надежды и тоска,
             глупы предчувствия, печали -
             конец содержится в начале
             и ждет с ухмылкой у виска.


             Старенье драмы. Пустота,
             прохлада, строгость кабинета.
             Набрякли горечью уста
             и обезлюдели приметы.

             Потом - кабак, угар, уют
             оплывших свеч в тумане винном,
             гуляки ссорятся, блюют,
             и шлюшка в возрасте невинном

             идет, не поднимая глаз...
             Конец смешон, убого-жалок,
             как комсомолец-перестарок,
             как перестарок-ловелас.


             Уже за полночь. Катит вдаль
             трамвай, выстукивая стансы.
             Экран погас, конец сеанса.
             Я не прощен. Немного жаль.

             Из сумрака пустых аллей,
             из старых лип в бугристых порах
             под вереницы фонарей
             придут реалии, в которых

             растает фарс, в себе самом
             не видя каверзных мгновений
             рожденья лишних откровений,
             с досадой принятых умом.

             И будет мниться, что в плену
             обид, застывших полукругом,
             в бреду, записанном в вину,
             нельзя насытиться друг другом.

             Как длинноногий пилигрим,
             упрек проникнет за кулисы,
             ресницы дрогнут у актрисы,
             но слезы не испортят грим.

             1989



                        ПУСТЫЕ ГОДЫ


                        Пустые годы -
                        разлад, распад,
                        под треск колоды
                        крапленых карт
                        несутся мимо
                        на зависть нам,
                        неуловимы,
                        подобно снам.

                        Хранит преданье
                        былой испуг -
                        почти рыданья
                        короткий звук,
                        ухмылку моды
                        дурных мастей -
                        пустые годы
                        моих страстей.

                        Преданья смутны,
                        а память - ложь,
                        упомнить трудно
                        про них, но все ж
                        ошметья пошло-
                        порожних лет
                        как будто - в прошлом,
                        как будто - нет...

                        А годы мчались
                        плечом к плечу,
                        ввергая в хаос
                        своих причуд,
                        мелькали тени,
                        застили глаз
                        крылом видений,
                        потоком фраз.

                        Зазвало время
                        в рисковый путь,
                        иное бремя
                        сдавило грудь -
                        иной породы,
                        иных кровей -
                        пустые годы
                        любви моей.

                        Ее скрижали
                        кольцом вериг
                        минуты сжали,
                        сдавили в миг,
                        сковав острожной
                        трясиной пут -
                        безумий ложных,
                        нелепых смут.

                        Померкли стекла,
                        сменили цвет,
                        эмаль поблекла
                        на крыльях лет,
                        потуги сдали,
                        и ветер стих,
                        не чуя дали,
                        комкая стих.

                        И всем в угоду -
                        в тиши, в глуши -
                        пустые годы
                        моей души
                        шагали споро,
                        давясь судьбой,
                        в пучинах спора
                        с самим собой.

                        Не видя прока,
                        я знал конец,
                        я стал пророком,
                        я был мудрец,
                        сменялись вехи,
                        волнуя кровь,
                        я был в успехе,
                        но как-то вновь

                        пропели трубы,
                        сминая стон,
                        немного грубо,
                        но где-то в тон,
                        лукавы краски,
                        да ведьмин глаз
                        подобьем сказки
                        смутили враз.

                        Плачу без сдачи -
                        жалеть не след,
                        пошла удача -
                        и масть, и цвет,
                        я выйду в черву -
                        простой закон,
                        ну, кто там первый, -
                        давай на кон...

                        Смотрите, эй вы -
                        презрев гроши,
                        танцуют эльфы
                        моей души,
                        пылают свечи,
                        горят кресты -
                        Вот так-то лечат
                        от пустоты...

                        Вот так-то лечат,
                        смиряют дух,
                        приходит вечер,
                        но голос глух,
                        свербит в пол-уха
                        словесный дым,
                        и муза - шлюха -
                        идет с другим.

                        Бескровна юдоль,
                        и, нечем крыть, -
                        редеет удаль,
                        нищает прыть,
                        и срок расписан,
                        размечен срок
                        по компромиссам
                        убогих строк.

                        Пустые годы,
                        ну где вы, где -
                        залог свободы,
                        позыв к беде,
                        я был умнее -
                        такой пустяк -
                        ужель сумею
                        прожить и так?

                        Пустые годы,
                        оставьте след -
                        каприз погоды,
                        неяркий свет,
                        опять во сне я,
                        и явь пресна,
                        и сон грустнее
                        желанья сна.

                        1989



                           ПОЭТ


                     Он подошел к тем
                     черновикам тем,
                     в коих пророк-враль
                     нарисовал даль,
                     где, унося боль,
                     реки текут вдоль
                     чуждых брегов-стран,
                     свой изогнув стан.

                     Он преуспел в том,
                     выхватив свой тон
                     из череды снов,
                     из колготни слов,
                     и присмирел век
                     на берегах рек,
                     и, описав круг,
                     мир подобрел вдруг.

                     Но от реки вглубь
                     душит строка, жжет,
                     мир нехорош, глуп,
                     и доброта лжет.
                     Воздух тяжел, крут,
                     валят ветра с ног -
                     знать, невелик труд,
                     хоть тороплив слог.

                     А над рекой свет,
                     на облаках спят
                     те, чей куплет спет -
                     их непокой свят.
                     Непобежден стих,
                     неомрачен сан -
                     перед лицом их
                     он невесом сам.

                     А на висках пот,
                     год обогнал год,
                     чтоб отыскать миг -
                     ропот, мятеж, крик,
                     и завершить бег
                     на берегах рек,
                     и оборвать смех,
                     опередив всех.

                     1989



                      БЕЛЫЙ ПАРОХОД


               Ничего не сдвинулось в природе,
               берега, невинные вполне,
               шумный бал на белом пароходе
               обрамляют, нежась на волне.

               Осознав законченность прелюдий,
               обозначив хаосом уют,
               старые, изношенные люди
               по нарядной палубе