ли на Герге.
   - Что вы испугались? - сказала им мать. - Это же венгерский мальчик, он
любит вас.
   И она объяснила Герге:
   - Это старший - Янчи. А младший - Ферм.
   - Пойдемте, - приветливо сказал им Герге. - Я покажу вам мою саблю.
   Трое ребят очень скоро подружились.
   - А ты, священник, - спросил Балинт Терек, присев на скамейку, - что же
ты будешь делать без прихода?
   Отец Габор пожал плечами.
   -  Да  уж  как-нибудь  проживу.  В  крайнем  случае  буду  вести  жизнь
отшельника.
   Балинт Терек задумчиво покручивал усы.
   - Ты знаешь по-турецки?
   - Знаю.
   - И по-немецки тоже?
   - Два года школярил на немецкой земле.
   - Так вот что я тебе скажу.  Собери-ка  свои  пожитки  да  переезжай  в
Сигетвар. Вернее, не в Сигетвар, а в Шомодьвар. Через  несколько  дней  мы
переберемся туда. Там и будешь жить. У моей жены есть  священник-папист  -
так почему же мне не иметь священника новой веры! А через год-другой  дети
подрастут, и я отдам их на твое попечение, чтобы ты учил их.
   Приходский священник удивленно вытаращил глаза.
   - Ваша милость, а как же я?
   - И ты их будешь учить. Ты выучишь их латыни, а он -  турецкому  языку.
Поверь, добрый мой пастырь, для  спасения  души  турецкий  язык  столь  же
важен, как и латынь.
   Он взглянул на сыновей, которые вместе с Герге бегали друг  за  дружкой
вокруг яблони. Все трое разрумянились и заливались веселым смехом.
   - Я отниму у Добо этого мальчика, - сказал Балинт  Терек,  улыбаясь.  -
Быть может, он пригодится мне  в  качестве  третьего  воспитателя.  И  как
знать, он, чего доброго, окажется лучше вас обоих, вместе взятых.


   Король Янош умер. Сын его еще был младенцем. Венгры остались без вождя.
В стране происходило то, что  изображалось  на  гербах,  где  разгневанные
грифы тянутся за качающейся между ними короной.
   Умы венгров были  смущены.  Никто  не  знал,  чего  страшиться  больше:
владычества турок-басурман или немцев-христиан.
   Немецкий император Фердинанд наслал на Буду своего генерала -  дряхлого
мямлю Роггендорфа.  Турецкий  султан  сам  стал  во  главе  войска,  чтобы
водрузить стяг с полумесяцем над венгерским королевским замком.
   Шел 1541 год.




ЧАСТЬ ВТОРАЯ. БУДЕ ХУДО, ПРОПАЛА БУДА


1

   Августовской лунной ночью вверх по мечекской  дороге  ехали  рысью  два
всадника. Один из них - бритый, худой, в черном плаще, очевидно священник.
Второй - длинноволосый барич, едва достигший шестнадцати лет.
   За ними трусил на коне слуга - высокий, длинноногий парень  с  коротким
туловищем.
   Он, быть может, потому и казался таким высоким, что сидел не в седле, а
на двух туго набитых мешках. За  спиной  у  него  висела  большая  кожаная
торба, или, как мы называем  сейчас,  сума.  Из  нее  торчали  три  палки,
похожие  на  рукоятки  каких-то   инструментов.   Одна   из   них   иногда
поблескивала: это было длинноствольное ружье.
   У обочины дороги раскинула ветви дикая груша в  два  обхвата,  наверное
такая же старая, как сама мечекская дорога. Там всадники свернули в лес.
   Священник разглядывал дерево.
   - Это самое?
   - Да, - ответил юноша. - Когда я был маленьким, здесь жила сова. С  тех
пор дупло, наверно, стало больше, и в нем можно спрятаться одному, а то  и
двоим.
   Встав на седло, он уцепился за ветку и одним махом взобрался на дерево.
   Потыкал саблей трухлявый ствол.
   Спустился в дупло.
   - И вдвоем поместимся! - воскликнул он весело. - Даже сидеть можно.
   Выбравшись из дупла, он слез с дерева и соскочил на траву.
   Священник скинул плащ.
   - Что ж, тогда приступим к работе.
   Священник был отец Габор. А юноша - Гергей Борнемисса.
   С тех пор как мы расстались с ними, прошло восемь лет.  Священник  мало
изменился, только спаленные брови отросли  у  него  да,  пожалуй,  похудел
немного. Бороду и усы он брил.
   Зато очень изменился мальчик. За эти восемь  лет  он  вырос,  возмужал.
Правда, черты лица у него все еще не определились; он был не красив  и  не
уродлив. Такими бывают обычно пятнадцатилетние  подростки.  Волнистые  его
волосы, по моде того времени, были отпущены до плеч.
   Слуга вынул из торбы две лопаты и кирку. Одну  лопату  взял  священник,
другую - Гергей.
   Они принялись копать яму на самой середине дороги.
   Слуга поставил оба мешка на землю и вернулся  к  лошадям.  Снял  с  них
уздечки, спутал ноги - пусть попасутся  кони  на  густой  росистой  лесной
травке.
   Потом и он взялся за работу. Опростал  свою  объемистую  кожаную  суму,
вынув оттуда хлеб, фляги, ружья, и стал загребать в нее каменистую  землю,
которую выбрасывали из ямы священник и Гергей. Затем слуга высыпал землю в
придорожную канаву, а к яме принес большие, увесистые камни.
   Не прошло и часу, как высокий парень стоял уже по пояс в вырытой яме.
   - Довольно, Янош, - сказал священник, - давай теперь сюда мешки.
   Слуга притащил оба мешка.
   - Не клади ружье на траву - роса! - заметил ему священник  и  продолжал
распоряжаться: - Возьми кирку. Рой канаву от ямы вон до той груши.  Здесь,
на дороге, канавку делай глубиной в локоть. А когда в траве будешь копать,
можно и помельче. Дерн поднимай осторожно. Мы обратно положим  его,  чтобы
ничего не было заметно.
   Покуда слуга рыл канаву, господа опустили в яму оба мешка.
   В мешках был зашитый в кожу порох.
   Его затоптали, завалили большими камнями, насыпали между камнями мелкие
камешки, землю, затем все утрамбовали.
   А слуга тем временем прорезал канавку  до  самого  дерева,  выложил  ее
камнями, протянул запальный шнур,  прикрыл  его  промасленным  полотном  и
плоскими камешками, чтобы он не намок в случае дождя.
   - Ну, -  весело  сказал  слуга,  -  теперь-то  я  уж  знаю,  что  здесь
готовится!
   - Что же, Янош?
   - Здесь кто-то взлетит на небо.
   - А как ты думаешь, кто?
   - Кто? Нетрудно угадать: завтра проедет здесь турецкий султан. Кому  же
быть!
   - Не завтра, а уже сегодня, - ответил священник, взглянув на светлеющее
небо.
   Он вытер платком мокрое от пота лицо.
   Когда восходящее солнце озарило дорогу, на ней уже не было и следов  ни
ямы, ни канавки.
   Священник бросил кирку.
   - Теперь, Янош, садись на коня и гони, сын мой, на вершину  Мечека,  до
того места, откуда видна вся дорога.
   - Понял, ваше преподобие.
   - Мыс Гергеем приляжем от дохнуть здесь, за деревом, шагах в двадцати -
тридцати. А ты на горе жди прибытия турок. Как увидишь  первого  всадника,
сразу скачи сюда и разбуди нас.
   Разыскав в лесу местечко, густо поросшее травой, они расстелили плащи и
тут же оба заснули.



2

   К полудню галопом примчался слуга.
   - Идут! - крикнул он еще издали. - Страх,  какая  огромная  рать  идет!
Идут, идут, как волны! Тысячи верблюдов и повозок. Несколько всадников уже
проскакали вперед по дороге.
   Священник обернулся к школяру.
   - Что ж, тогда поедем обедать к твоему приемному отцу.
   - К господину Цецеи?
   - Да.
   Школяр удивленно взглянул на священника. Видимо, удивился и слуга.
   Священник улыбнулся.
   -  Мы  пришли  на  день   раньше.   Не   понимаешь?   Это   же   только
квартирмейстеры. Они едут впереди и ставят лагерь, разбивают шатры,  чтобы
к приходу турецкой рати в Мохач ей был готов и ужин и кров.
   - Что ж, тогда поедем к господину Цецеи! - весело сказал Гергей.
   Они спешились у речки  и  как  следует  вымылись.  Юноша  нарвал  букет
полевых цветов.
   - Для кого это, Герге?
   - Для моей жены, - улыбнулся юноша.
   - Для жены?
   - А это мы так называем маленькую Эву Цецеи. Ведь она будет моей женой.
Мы с ней выросли вместе, потом ее отец усыновил меня.  И  когда  бы  я  ни
приехал к ним, они всегда говорят: "Поцелуй Эву".
   - Надеюсь, ты делал это охотно?
   - Еще бы! Ведь личико у нее как белая гвоздика.
   - Но из этого еще не следует, что ты должен считать ее своей женой.
   - Отец Балинт сказал, что Эву предназначили мне в жены. Так Цецеи  и  в
завещании распорядился, и за дочкой он отдаст мне деревню в приданое.
   - Стало быть, старый священник выдал тебе тайну.
   - Нет. Он только предупредил, чтобы я был достоин своего счастья.
   - А ты будешь счастлив с этой девушкой?
   Юноша улыбнулся.
   - Вы,  учитель,  как  посмотрите  на  нее,  так  больше  и  не  станете
спрашивать, буду ли я счастлив с ней.
   Конь Гергея загарцевал и ринулся вперед.
   - Она такая девушка, такая... - сказал юноша, осадив коня, - ну, совсем
как белая кошечка!
   Священник, усмехнувшись, пожал плечами.
   Они въехали в лесную чащу. Пришлось спешиться. Гергей пошел впереди. Он
знал, что за чащобой укрывается деревушка.
   Только они съехали вниз, в долину, как из  домиков  выбежали  несколько
женщин.
   - Герге! Ну да, Герге приехал! - радостно восклицали они.
   Гергей махал шапкой, кланяясь налево и направо.
   - Добрый день, тетя Юци! Добрый день, тетя Панни!
   - А господ-то нет дома! - крикнула одна из женщин.
   Гергей понурился, осадил коня.
   - Что вы сказали, тетушка?
   - Нет их. Уехали.
   - Куда же?
   - В Буду.
   Гергей обомлел.
   - Все уехали?
   Глупая детская мечта! Он  надеялся,  что  ему  ответят:  "Нет,  барышня
осталась дома". А ведь можно было знать заранее, что скажут совсем другое.
   - Конечно, все. И даже священник наш уехал с ними.
   - А когда?
   - После дня святого Дердя.
   - Но в доме-то есть кто-нибудь?
   - Турок.
   Гергей, расстроенный, обернулся к священнику.
   - Они уехали в Буду. Монах Дердь  уже  давно  подарил  им  свой  дом  в
Буде... Но я не понимаю, как они мне-то ничего  не  сказали:  ведь  я  был
здесь на масленице.
   - Так где же мы пообедаем?
   - Турок здесь.
   - Какой турок?
   - Цецеевский турок: Тулипан. Он у них здесь ведает всем... Но вот мы  и
у кладбища. Дозвольте мне зайти на минутку.
   За домом виднелось кладбище, окруженное кустами сирени. Оно занимало не
больше места, чем сама усадьба. Кругом одни лишь деревянные кресты,  да  и
то сколоченные кое-как из не очищенных от коры  веток.  Имени  нет  ни  на
одном.
   Юноша  поручил  коня  слуге,  а  сам  торопливо  пошел   на   кладбище.
Остановился у покосившегося деревянного креста, положил на могилу  полевые
цветы и преклонил колени.
   Священник тоже сошел с коня, опустился на колени рядом с  мальчиком  и,
подняв глаза к небу, начал громко молиться:
   - Владыка живых и мертвых, воззри  на  нас  с  высот  небес,  упокой  в
селениях праведных душу доброй матери, чей тленный прах лежит здесь, пошли
счастье сироте, преклонившему колени у ее могилы. Аминь!
   Он прижал к себе мальчика и поцеловал.
   Барский дом стоял почти напротив кладбища. Полная, румяная женщина  уже
распахнула ворота и, глядя на приезжих, приветливо улыбалась им.
   - Добрый день, тетушка Тулипан! - сказал ей Гергей. - А где же ваш муж?
   Ведь открывать ворота входило в обязанности Тулипана.
   - Он пьян, - ответила женщина, стыдясь и досадуя.
   - Правда пьян?
   - Он вечно пьян. Куда ни спрячь ключ  от  погреба,  все  равно  найдет.
Нынче положила под валек - и там нашел.
   - А вы бы, тетушка Тулипан, не прятали ключ. Пил  бы  он  вволю  -  так
столько бы не пил.
   - Какое там! Ведь он пьет без удержу. Пьет и пьет, а работать не хочет,
проклятый!
   И в самом деле, на циновке под тутовым деревом сидел смуглый человек  в
крестьянской одежде. Около него стоял зеленый  обливной  кувшин  с  вином.
Пьянчуга не допился еще до того, чтобы у него можно  было  отнять  кувшин.
Угощал он вином и сынишку - шестилетнего босоногого  мальчика,  такого  же
черноглазого, как и отец. Только у Тулипана глаза всегда словно  улыбались
каким-то тайным проказам.
   Это был тот самый турок, которого  Цецеи  помиловал,  услышав,  что  он
умеет играть в шахматы. Впоследствии, правда,  выяснилось,  что  играть  с
Тулипаном нет смысла, но для работы по дому он пригодился. Особенно хорошо
умел он стряпать, ибо отец его служил поваром у какого-то  паши.  Женщинам
турок полюбился за то, что  научил  их  готовить  плов,  береки  [турецкие
слоеные пирожки с мясом или с творогом] и  варить  шербет.  Они  частенько
шутили и дурачились с ним. А Цецеи турок полюбился за то, что вырезал  ему
деревянную руку, да еще такую, у которой были  и  пальцы.  Натяни  на  нее
перчатку - и никто не скажет, что  рука  деревянная.  Приладив  эту  руку,
старик прежде всего попытался стрелять  из  лука.  Он  велел  притащить  с
чердака огромный лук, и ему  удалось  деревянной  рукой  натянуть  тетиву.
Тогда он назначил турка своим слугой.
   Как раз в ту пору у одной молодицы погиб муж. Турок  сдружился  с  нею,
потом взял в жены, предварительно, конечно, крестившись.  И  стал  Тулипан
таким добрым венгром, будто и родился на венгерской земле.
   Увидев Гергея и священника, он встал  и  по-турецки  скрестил  руки  на
груди. Попытался даже поклониться.  Но,  побоявшись,  что  вместо  поклона
свалится и расквасит себе нос, он в знак почтения лишь покачнулся.
   - Эх, Тулипан, - укоризненно сказал Гергей, - все пьешь и пьешь?
   - Моя пить должен, - ответил Тулипан серьезно, и только в глазах у него
блеснул лукавый огонек. - Ой, двадцать пять лет турок быть -  и  не  пить!
Такой горе надо запить!
   - Но если ты пьян, так кто же нам сварит обед?
   - Жена сварит, - сказал Тулипан и ткнул большим пальцем в сторону жены.
- Она состряпает и лапшу с творогом. Уж куда лучше!
   - Но мы хотим плова!
   - И плов сготовит. Она умеет.
   - А где же барин?
   - В Буде. Письмо пришел. Туда  наша  господин  поехала.  Дом  получила.
Красивый барышня наш сидит в доме, как роза в садике.
   Школяр обернулся к священнику.
   - Что же станется с ними, если турки возьмут Буду?
   - Э-э! - вскинулся священник. - Этому  не  бывать!  Скорей  вся  страна
погибнет, чем Будайская крепость падет. Никакому врагу еще не удавалось ее
занять.
   Но так как Гергей по-прежнему смотрел на него с тревогой, он добавил:
   - Страну охраняет народ, а Будайскую крепость - сам господь бог!
   Тулипан отпер двери дома. Из комнат  пахнуло  пряным  запахом  лаванды.
Турок распахнул и окна.
   Священник вошел.  Взгляд  его  остановился  на  развешанных  по  стенам
портретах.
   - Это и есть Цецеи? - указал он на портрет воина в шлеме.
   - Да, - ответил Гергей, - только теперь уж волосы у него не  черные,  а
седые.
   - А эта косоглазая женщина?
   - Его жена. Не знаю, была  ли  она  косоглазой,  когда  с  нее  портрет
писали, но только теперь она не косит.
   - Угрюмая, должно быть, женщина.
   - Нет. Скорее веселая. Я ее матушкой зову.
   Юноша, чувствовавший себя как дома, предложил священнику стул  и,  весь
сияя, показывал ему ветхую мебель.
   - Поглядите, учитель: вот здесь всегда сидит Вицушка, когда шьет.  Ногу
ставит на эту скамеечку. Отсюда она смотрит в окно на закат, и тогда  тень
от ее головки падает на  эту  стену.  Эту  картину  нарисовала  она  сама.
Плакучая ива и могила, а бабочек я нарисовал. А  вот  на  этом  стуле  она
сидит обычно так: локотком обопрется  на  стол,  голову  склонит  набок  и
улыбается, да так шаловливо, как еще свет не видывал.
   - Ладно, ладно, - ответил священник устало. - Сын мой,  поторопи  их  с
обедом.



3

   Легли они поздно вечером.
   Священник сказал, что должен написать несколько  писем,  а  поэтому  не
ляжет в одной комнате с Гергеем. Гергей тоже взял  бумагу,  чернильницу  и
примостился возле сальной свечки. Сперва он нарисовал на  бумаге  красивую
незабудку, потом написал своей кошечке, как  он  был  удручен,  не  застав
никого в доме, и спросил, почему не известили  его  об  отъезде;  если  же
известили, то письмо, очевидно, затерялось.
   В те времена на венгерской земле почты не было. Переписывались  друг  с
другом только знатные люди. Тот, кто хотел послать письмо из Буды, скажем,
в Эреглак, должен был позаботиться и о доставке своей грамотки.
   Затем Гергея одолел сон, и он растянулся  на  лавке,  покрытой  волчьей
шкурой.
   Не замычи на рассвете корова под окном, он, может быть, не проснулся бы
до позднего утра.
   Гергей уже отвык от этого - ни в  Шомодьваре,  ни  в  Сигетваре,  ни  в
других поместьях Балинта Терека коровы под окном не мычали. Гергея  вместе
с хозяйскими детьми будили всегда слуги, а после завтрака их  уже  ждал  в
саду священник с книжкой.
   Школяр сел в постели и протер глаза. Вспомнил, что нынче ему  предстоит
необычный урок: надо  отправить  в  рай  турецкого  султана.  Он  встал  и
постучался в дверь соседней комнаты.
   - Учитель! Светает. Поедемте!
   Ответа нет. В комнате темно.
   Юноша откинул одну ставню, затем отворил окно,  затянутое  промасленным
полотном.
   Постель священника была пуста.
   На столе белело несколько писем.
   Гергей с удивлением оглянулся.
   - Что такое? - пробормотал он. - Постель не тронута...
   Он поспешно вышел из комнаты. Во дворе тетушка Тулипан, босая и в одной
нижней юбке, выгоняла из хлева свинью.
   - Тетушка Тулипан, где отец Габор?
   - Да еще в полночь ушел, как только луна поднялась.
   - И Янош с ним?
   - Нет, Янош здесь. Священник пошел один, пешком.
   Гергей вернулся в комнату в  полном  смятении.  Догадываясь  о  замысле
учителя, он бросился к столу.
   Одно письмо лежало незапечатанным. Обращение было написано  решительным
почерком, крупными буквами:
   "Мой милый сын Гергей!"
   Это ему. Юноша подошел с письмом к окну. Казалось, будто чернила еще не
совсем просохли на бумаге.
   Гергей читал:

   "Почин  в  нашем  решении  твой  -  стало  быть,  твоя  заслуга,   если
коронованный дикий зверь полетит сегодня в преисподнюю.  Но  замысел  твой
таит и опасность. Поэтому, сын мой, исполнение его предоставь мне.
   Ты любим и молод. Твои знания, находчивость  и  отвага  могут  принести
отчизне большую пользу.
   Возле письма ты найдешь мешочек, а  в  нем  турецкое  кольцо.  Это  мое
единственное сокровище. Я предназначил его тому, кого люблю  больше  всех.
Дарю его тебе, сын мой.
   И библиотека моя тоже принадлежит тебе. Когда тучи уйдут с  неба  нашей
родины, ты почитывай иногда книги. Но сейчас в руке венгра должна быть  не
книга, а сабля.
   Оружие мое передай Балинту Тереку, собрание камней - Яношу, гербарий  -
Фери. Пусть они выберут и из книг себе по одной на память. А также передай
им, пусть они будут такими же отважными патриотами,  как  их  отец,  пусть
никогда не становятся сторонниками басурман, а вместе с тобой положат  все
силы на восстановление  национального  королевства.  Впрочем,  им  я  тоже
напишу. В этих трех письмах вся моя душа. Я отдал ее вам троим.
   Когда я уходил, ты спал, сын мой. Я поцеловал тебя.
   Священник Габор".

   Гергей, окаменев, смотрел на письмо.
   Смерть?.. Это  слово  еще  непонятно  пятнадцатилетнему  юноше.  Гергею
представлялось только одно: у него на  глазах  турецкого  султана  взрывом
разносит на куски, и в дыму, в пламени клочья его тела взлетают в воздух.
   Юноша сунул в карман мешочек с  кольцом,  письмо  и  вышел.  Поспешными
шагами направился через двор к Тулипанам.
   - Тулипан!  -  окликнул  он  турка,  который  лежал,  развалившись  под
навесом. Затем продолжал по-турецки: - Сохранилась у вас турецкая одежда?
   - Нет, - ответил Тулипан, - жена сшила из нее себе и детям поддевки.
   - И чалмы нет?
   - Из нее жена рубашонок нашила детям. Чалма-то была из тонкого полотна.
   Школяр сердито шагал взад и вперед под навесом.
   - Что ж мне делать? Посоветуйте! Нынче здесь по дороге пройдет турецкое
войско вместе с султаном. А мне хочется поглядеть на султана.
   - На султана?
   - Ну да.
   - Это можно.
   Глаза Гергея засверкали.
   - Правда? А как же?
   - Возле самой дороги стоит скала. И даже не одна, а две -  друг  против
друга. Заберитесь на вершину, прикройте голову ветками  -  и  увидите  всю
рать.
   - Тогда, Тулипан, одевайтесь скорей и  пойдемте  со  мной.  Жена  пусть
соберет нам еды в торбу. Можете взять с собой и флягу.
   При слове "фляга" Тулипан оживился. Быстро