в  "мерседеса" покинули машину, чтобы отвести душу на
незадачливом  пьянчуге.  Спица  первым   подошел  к  несчастной  "шестерке",
стоившей   примерно  столько,  сколько   разбитый  фонарь  и  помятый  капот
"мерседеса",  и рукояткой  пистолета со злобой  врезал по  лобовому  стеклу,
покрыв его паутиной трещин.
     Из машины ударил негромкий выстрел.  Пуля, проделав маленькую дырочку в
переносице бандита,  разнесла на выходе  весь  его затылок, разбросав вокруг
сгустки крови и мозга.
     И тут  же  пошел  задним  ходом  "кадиллак", медленно удаляясь от места
происшествия. Мимо него справа проскочил "ниссан" и  резко затормозил метрах
в десяти от места столкновения.
     Из передней дверцы "шестерки"  снова  выросла -- теперь  уже совершенно
трезвая --  фигура водителя. Это был Боцман с "Калашниковым" в руках. Только
теперь Борода и Шрам, суетливо оглядываясь, полезли за оружием. Одновременно
захлопали  выстрелы  Боцмана  и  Дока,  успевшего  покинуть  место пассажира
"ниссана" и тоже вступить в игру.
     "Кадиллак" все еще двигался  задним ходом, в машине таджиков, казалось,
ничего  не происходило:  не  открывались дверцы,  не опускались  стекла,  не
менялась скорость движения. Только горящие фары ярко освещали всю арену.
     Из-за распахнутой левой дверцы "ниссана" в лоб  гостям глядел "калаш" с
подствольником.  Пастух,  почти  не  защищенный  со  спины  от  выстрелов из
"мерседеса", спокойно целился в них из гранатомета с колена.
     Борода  и  Шрам  упали под перекрестным огнем, не  успев даже выхватить
оружие.  Быстрее  всех  среагировал  водитель  "мерса",  который только  что
обогнул машину, используя единственный шанс уйти из-под обстрела, он  нырнул
в переднюю дверцу cejbe-го автомобиля.
     Тогда  Пастух повернул  "Калашникова" в сторону  "мерседеса" и выдержал
паузу,  чтобы  дать Боцману  укрыться от  осколков  в  "шестерке".  Водитель
"мерса" успел за это время захлопнуть за собой дверцу и тронуть автомобиль с
места. Однако он не успел или не догадался закрыть заднюю распахнутую дверь,
и,  прежде  чем  она  захлопнулась  от  стартового  рывка,  в  щель  влетела
подствольная граната. Пастухов и Док  присели за дверцы "ниссана",  когда во
все стороны полетели осколки и горящие лохмотья обивки "мерседеса".
     "Кадиллак" в этот момент наконец развернулся и дал полный газ.
     Контрольных выстрелов не делали, в этом не было необходимости. Ненужное
больше оружие полетело на асфальт. Вся операция заняла двадцать пять секунд.
     Кварталом дальше Боцман пересел в "ниссан".  Еще через два квартала они
притормозили  в  темном месте, из  машины выскочил  Док и сорвал с  номерных
знаков "ниссана" наклейки с напечатанными на ней  фальшивыми номерами. Через
семь минут  после акции  автомобиль  Пастухова влился в  густой поток машин,
двигавшихся по направлению к центру города. Засечь их было уже невозможно.
     Все в "ниссане" молчали. Боцман вяло произнес:
     -- Похоже, мы им напрочь сорвали большую криминальную сделку.
     Док, закуривая, отозвался:
     -- А  ведь  таджики  специально выгнали  шофера,  садясь  возле казино,
держали  дистанцию  между  машинами.  Они  были  настороже  и  не собирались
вступать в чужую драку.
     --  Надо  было  и  их  тоже...  Тремя  бандитами стало  бы  меньше,  --
скептически заметил Боцман.
     -- А мы что, занялись истреблением преступного мира? -- возразил Док.
     -- В общем-то, мы с Мухой -- практически да, и даже на профессиональной
основе, -- заявил Боцман, имея в виду свое охранное агентство.
     -- Только не вздумай в свой отчет о проделанной работе включить Спицына
и его хлопцев...
     Пастухов в  этот вялотекущий  спор не вмешивался, думал о своем.  Через
некоторое  время  разговор  переключился на  совершенно будничные  предметы.
Никто больше не хотел обсуждать происшедшее.
     * * *
     Сергей, доставив  ребят  по  местам,  возвращался в родное  Затопино  в
шестом часу  утра. Проезжая мимо храма отца Андрея, двери в который были еще
затворены, он подумал, что следовало бы снова поставить семь свечей за своих
ребят  --  живых  и мертвых. Но,  конечно, не  сейчас,  когда руки в  еще не
остывшей за ночь крови...
     Может быть, завтра.
     Завидев на  оговоренном  месте ранних  рыбаков, Сергей под®ехал  к ним.
Мишка Чванов и Костик Васин исправно поджидали его -- с рыбацкими снастями и
готовым уловом. Разговаривать ни о чем не хотелось, и ребята, с  которыми он
когда-то  учился  у в школе и  которые  воспряли  духом после  беспробудного
деревенского пьянства, когда он открыл свой цех, ребята, которые подготовили
ему сегодня  ночью  алиби, наверное, почувствовав  тяжелое  настроение этого
загадочного человека, ни о чем  его не расспрашивали. И  знать они не хотели
его разгадок, чуя их темную силу,  да  и зачем, если  они навсегда  поверили
ему?
     Уже дома,  лежа в чистой постели, Сергей думал об этих днях и последней
ночи. В голове шевелились тяжелые, холодные, как рыбы в Чесне, мысли: "Мы --
профессиональные воины. Мы с Боцманом и Доком быстро и хладнокровно перебили
четырех человек, которые даже не успели поднять оружие и выстрелить в ответ.
Это сделал я и мои ребята, выполнявшие мою команду. Муха и Артист успокоили,
судя  по докладу,  еще  семерых. Но  почему  я так решил? Потому что я  знаю
правила игры этих уголовников, вернее, знаю, что у них нет правил.
     Но отчего же так тяжело на душе?
     Гапон, Спица, Шрам, Борода, боевики, подручные. Если собрать всю кровь,
которую пролили эти выродки, можно было бы затушить пожар в их автомобилях и
утопить  их самих.  Они-то не моргнув глазом убили бы водителя "шестерки" за
разбитую  фару или  покалечили бы его и  заставили  продать квартиру,  чтобы
рассчитаться за  свою паршивую  престижную тачку.  Разве  не надо этих новых
хозяев стрелять, как бешеных собак, --  стрелять буквально, как это  сделали
мы этой ночью?
     Но почему же  так  тяжело  на  душе? Не потому  ли, что  я играл  по их
воровским правилам -- без всяких правил?
     На  исповедь  надо сходить  тебе,  воин.  После  боя  надо  сходить  на
исповедь, раз уж остался жив..."
     Глава четвертая. Управление по планированию специальных мероприятий
     Полковник  Голубков  сидел  в  кабинете  у своего  непосредственного (и
единственного)  начальника  генерала  Нифонтова.  Яркое солнце  било в  щели
жалюзи, покрывая пол полосками света.  Голубкова заслуженно,  хотя и  скупо,
хвалили,  что  наводило  его  на  мрачноватые  предчувствия,   ибо  баловать
подчиненных  было  не   в  правилах  генерала.  По-видимому,  он   собирался
подсластить какую-то неприятную пилюлю.
     -- Случилось что-нибудь, Александр Николаевич? -- не выдержал Голубков.
     Нифонтов  --   начальник   Управления   по   планированию   специальных
мероприятий --  и полковник Голубков, которого  он взял к себе руководителем
оперативного  отдела, работали вместе  уже почти три года,  хорошо  понимали
друг друга  и едва ли  не с первых месяцев  перешли на "ты", хотя и называли
друг друга по имени-отчеству.
     -- Кофе будешь, Константин Дмитриевич? -- отозвался генерал.
     -- Чай.
     -- Правильно. Один кофе, один чай, -- сказал он в селектор.
     Голубков  сидел возле  самого стола  начальника,  разложив  оперативные
документы. Не только круг задач, но даже  само существование управления было
глубокой тайной, не известной ни журналистам, ни большинству государственных
деятелей. Однако  полковник  чувствовал,  что не  состояние оперативных  дел
будет сегодня главным  предметом разговора.  Слишком неторопливо вел  беседу
генерал,  обычно  жестко  экономивший  свое   время   и  время  подчиненных.
По-видимому, дело будет  касаться  щекотливых кадровых вопросов или  его  --
Голубкова -- личного служебного соответствия.
     Постучав, вошел лейтенант-порученец и  поставил  два тонких  стакана  в
металлических вагонных подстаканниках, как любил генерал.  Подождав, пока он
скроется за дверью, Нифонтов начал, прихлебнув кофе:
     -- Что у нас с группой Пастухова? Вот оно что.
     -- Группа  в  порядке.  Мы не  привлекали ее  к  работе  больше четырех
месяцев. Что-нибудь не так?
     -- Ребята ценные, не спорю, -- тяжело сказал Нифонтов, -- но, по-моему,
Пастухова стало сильно заносить. Агентство "Набат" -- их контора?
     -- Да. Правда, Пастухов там ни при чем, а владельцы -- Дмитрий Хохлов и
Олег Мухин.
     --  Стало  быть, Боцман  и  Муха.  --  Нифонтов  задумчиво  побарабанил
пальцами по столу. -- Ты слышал, что в агентстве был взрыв?
     --  Так  точно,  предполагаю,  что  это  спицынская  группировка  мстит
Боцману. Он только что сдал МВД четырех членов банды.
     -- Ты,  видимо, не  читал еще утреннюю  милицейскую сводку,  Константин
Дмитриевич.
     -- Читал, -- признался Голубков.
     -- Покрываешь своих?
     -- Никак  нет,  товарищ генерал.  --  Голубков поднялся  из-за стола  и
перешел на официальный тон. -- Я далеко не  уверен,  что расстрел спицынской
верхушки --  их  рук  Дело.  С местными бандитами  в казино были  таджикские
авторитеты,  они  что-то  затевали  и могли перейти дорогу  кому угодно. Так
что,, возможно, Пастухов ко всему этому совершенно не причастен. Я собирался
проверить и доложить. ^
     Генерал махнул рукой:
     --  Да не  становись  ты  в  позу.  Я  вполне  тебе  доверяю,  присядь,
пожалуйста. -- Нифонтов  заглянул в опустевший стакан из-под кофе. --  Мы не
занимаемся милицейскими делами, и нас не волнует судьба десятка уголовников,
давно заслуживших  пулю. Но если  Пастухов решается  на подобные, м-м, акции
возмездия непосредственно  в столице,  то  складывается впечатление, что его
группа  становится  не  просто  чрезмерно  самостоятельной, а выходит из-под
контроля управления.
     Это был не первый их разговор о лучшей оперативной группе, привлекаемой
управлением.  Этим   "вольным  стрелкам",  практически  наемникам  полковник
Голубков  и  управление   не  раз   доверяли  в  высшей  степени  опасную  и
конфиденциальную  работу,  которую   по  ряду  причин   не  могли  выполнять
официальные  службы.  Впрочем,  для  таких  щекотливых  дел  и  существовало
управление.
     --  Пастухов обладает жесткой оперативной хваткой и хорошим  чутьем. Он
всегда действовал в наших интересах, Александр Николаевич.
     -- Из каких побуждений? Деньги?
     Блестящий  офицер  спецназа,  Пастухов  вместе  со  своей  группой  был
несправедливо  и жестоко разжалован и уволен  из армии в самый разгар первой
чеченской  кампании. Потом он долгое  время  работал по заданиям управления,
но, кажется, снова тучи сгущались над его головой.
     -- Нет, деньги -- не в первую очередь, -- убежденно заявил Голубков. --
Он просто хорошо оценивает ситуации, сочетая личную и общую пользу, но мы не
раз убеждались,  что основная внутренняя мотивация действий Пастухова и всей
его группы -- обостренное чувство долга.
     -- Перед кем, Константин Дмитриевич? Вот вопрос. Ты в состоянии на него
ответить? Голубков промолчал.
     -- Ты  профессионал и должен  сознавать, что Пастухов  с увольнением из
армии потерял  внутреннюю  опору,  --  жестко продолжал Нифонтов. --  Он сам
затрудняется  определить, кому  или  чему  он служит.  Вроде  бы  внешне  он
придерживается удобной формы: он наемник, который время от времени выполняет
задания  нашего  управления. Но всякий  раз,  получая  приказ --  или,  если
хочешь, заказ, -- он подвергает его  некой  собственной оценке и,  выполняя,
привносит  некоторые коррективы  сообразно своим  неопределенным и  размытым
ценностям, которые с большим трудом поддаются рациональному анализу.  Посуди
сам,  в  одном случае он поступает  сообразно  неписаному кодексу офицерской
чести,  а в другом, как  прошлой  ночью, хладнокровно  расстреливает  больше
десяти человек.
     -- Я не уверен  в его авторстве,  -- упрямо повторил  Голубков, отдавая
себе  отчет в том, что действительно  пытается  защитить Пастухова, в чем-то
заведомо становясь на его сторону.
     --  Напрашивается вывод, что наметился определенный  моральный  дрейф в
его сознании. Теперь он все больше выступает в качестве защитника "своих" --
и к этим "своим" он относит очень узкий круг людей, которым доверяет лично.
     -- Ну что ж, могу сказать, что управление входит в этот круг, -- твердо
заявил Голубков. -- Я не верю,  что Пастухов мог  провести  такую масштабную
акцию, не поставив управление в известность.
     -- Во-первых, не управление, а лично полковника Голубкова,  который для
Пастухова  является  моральным  гарантом  его действий. А во-вторых,  спрошу
тебя: надолго  ли  он останется лояльным?  Если  он предпринимает самосуд  в
интересах  своих  друзей,  значит, он не доверяет нам. Что, если в  какой-то
момент  Пастухов  решит,  что управление  действует  не в  русле его  личных
ценностей?   Каковы   будут   его  поступки?   Вы  готовы   взять   на  себя
ответственность?
     -- Да, готов, -- сказал Голубков, -- иначе я давно бы расстался с идеей
использования группы Пастухова. Он профессиональный военный, русский  офицер
-- несмотря  на разжалование, -- который  выполнит любой  наш приказ.  Кроме
того"  если  мы  хотим  иметь высококвалифицированную  группу,  способную  к
инициативным и самостоятельным действиям, мы должны не только мириться, но и
поддерживать  ее  относительную независимость  и готовность  к  принятию  ее
членами ответственных решений.
     Генерал покачал головой:
     --  Сойди  с  трибуны,  Константин  Дмитриевич,  ты  начальству  лекцию
читаешь.  Мы должны  их в узде держать, твердо контролировать их,  иначе они
таких дров  наломают  со  своей  хваленой самостоятельностью...  И,  похоже,
наломали. Устроить такую бойню в центре Москвы!
     Голубков мог бы заметить (про  себя,  конечно), что проведению подобных
акций Пастухова обучило государство и не  раз  потом требовало применять это
умение  на  практике. Но генерал прав:  если  Голубков  стал вести  войну от
своего имени, его песенка спета.
     --  Вы  приняли  какое-то  решение  относительно  Пастухова,  Александр
Николаевич? Генерал поднял удивленный взгляд:
     -- В таком случае я не рассусоливал бы с тобой, теряя время, а отдал бы
приказ, который ты бы в точности  выполнил. Ценность  этой группы достаточно
велика, и я хочу сохранить эту группу -- именно  в  силу ее инициативности и
надежности.  Еще  проще  скажу:  в  силу  ее  результативности.  Но  я  вижу
опасность. Если  Пастухов возомнил  себя самостоятельной силой, то  придется
делать неприятные выводы. И второе. Подобные действия демаскируют эту хорошо
законспирированную группу. Из МВД один человек сообщил мне, что они пытаются
сейчас  вычислить  авторов  акции, и среди прочих  вариантов  уже прозвучало
слово "Набат".
     -- Понял, Александр Николаевич.
     -- Проверь причастность Пастухова  к сегодняшним; событиям. В целом МВД
вполне  довольно  "Набатом"   и  отдельно  тем,  что  Спицын  доигрался.   У
спицынских,  кстати, недавно была жаркая схватка с солнцевскими, да и другие
группировки  они нередко затрагивали. Так  что списать  эту войну гангстеров
есть на кого.
     Голубков  понял; генерал нисколько не сомневается в  том,  будто только
Пастух мог так коротко  и жестко разобраться с держащей в страхе  пол-Москвы
бандитской группировкой.
     -- Разрешите идти, Александр Николаевич?
     -- Иди,  Константин Дмитриевич, работай, Однако время  зря  не трать, И
учти, в  ФСБ и МВД кое-кто  дорого бы дал за такую группу. Это чудо куда как
похлеще их доморощенного суперкиллера Слоника. А в случае засветки перед МВД
группа  Пастухова теряет для нас практическую  ценность --  это во-первых  и
главное.  А  во-вторых,  то,  что  я  уже  сказал: вышедший  из-под контроля
Пастухов, который занимается в столице личным "джихадом", также обесценивает
для нас свою бригаду.
     --  Я  им покажу, сукиным детям, "джихад",  --  в  сердцах  пробормотал
Голубков, выходя из кабинета.
     * * *
     После  того   как  за  последние   десять  лет   промышленность  района
благополучно угомонилась  и  стоки окрестных заводиков поубавились,  в Чесну
понемногу стала возвращаться рыба. Кризис во всем пошел Чесне на пользу: вот
и удобрения с полей, которые раньше применялись немерено, теперь, на радость
этой рыбе, перестали мутными потоками стекать в  реку  после  каждого дождя.
Даже раки, которые, как известно, водятся только в чистой воде, снова изрыли
обрывистый правый берег своими глубокими норами.
     Вот на воскресших-то волнах Чесны и качался этим ранним утром катерок с
двумя рыбаками.
     -- Выгребай, Константин  Дмитриевич, вон  он, мой  поплавок,  -- указал
Пастухов на пенопластовый буек, которым было помечено прикормленное место.
     Полковник  Голубков, который  вчера  вечером неожиданно  позвонил ему и
напросился в  Затопино на рыбалку, откладывавшуюся "на  лучшие  времена" уже
сколько лет, сильно заработал веслами.
     -- Тише на веслах, -- негромко сказал Пастухов. -- Лещ шума не любит.
     -- Отвык, -- оправдался полковник.
     Пастухов, понятное дело, нисколько не верил в то, что настали  те самые
"лучшие  времена",  когда  у  полковника  управления  может  освободиться на
рыбалку в водах Чесны целое утро.
     Сейчас  он, не торопя Голубкова с разговором, налаживал на борту катера
какой-то мудреный аппарат с экраном, крутил ручки настройки.
     -- Что это? -- поинтересовался Голубков.
     -- Сам посмотри, Константин Дмитриевич, -- отозвался Сергей.
     Голубков тихо положил весла и  перебрался к экрану, на котором виднелся
контур речного дна и темные силуэты подлещиков, поклевывавших прикормку.
     --  Дорого  отдал?  --  поинтересовался  Голубков, покачав  головой. --
Игрушка.
     Они заякорились над  подводным склоном, и силуэты рыбешек исчезли с тут
же зарябившего экрана.
     -- Тише, ушла рыба, распугали...
     -- Вернется, --  успокоил гостя Сергей,  разматывая снасть. -- Игрушка,
понятное  дело,  не моя. Мои ребята  рыбу бредешком добывают. Не те времена,
чтобы удочкой баловаться для успокоения  души.  А  это фирменный эхолот  для
рыбаков. -- Пастухов посмотрел на бирку. -- "Лоренс-Игл" называется. Один из
клиентов хранит у меня все снасти и эту игрушку в придачу. Иногда приезжает.
     Настроившись на глубину, закрепили в пазах удочки, приготовили подсачик
и стали ожидать, поглядывая на экран, когда вернется распуганная рыба.
     -- О чем предстоит беседа? -- в лоб спросил Пастухов.
     Голубков, прекрасно понимая, что разговор будет очень нелегким, ответил
вопросом на вопрос:
     -- Сергей Сергеевич, тебе нечего мне сообщить?
     --  Если  б  было  --  я позвонил  бы немедленно,  --  спокойно ответил
Пастухов.
     -- Расстрел Спицы и остальных -- ваше дело? -- прямо спросил  Голубков.
-- Или ты полагаешь, что это управления не касается?
     -- Именно так я и полагаю.
     -- Почему, позволь тебя спросить?
     --  Потому что  до тех пор,  пока  я не  сообщил вам  об  этом,  вы  не
являетесь соучастниками или укрывателями преступника, -- размеренно об®яснил
Пастухов.
     Поплавок его удочки нырнул, Пастухов  резко дернул в  сторону, а затем,
перебирая  руками   леску  и  аккуратно  укладывая  ее  на  воду,  чтобы  не
запуталась, вытянул подлещика, подхватив его у поверхности подсачиком.
     Что ж,  такое место для тяжелого разговора позволяло избежать тягостных
пауз и в то же время давало возможность для спокойного формулирования фраз.
     --  Стало  быть,  осознаешь себя  преступником?  --  спросил  Голубков,
принимая из его рук рыбу и отправляя ее в садок, привязанный за бортом.
     -- Юридически, -- внес ясность Пастухов.
     -- "Набат"  находится под подозрением в  связи с этим происшествием, --
сообщил Голубков.
     Пастухов принял это к сведению, но упрямо сказал:
     -- Я не прошу у управления помощи.
     -- Будешь участвовать в войне против московских гангстеров?
     -- Почему бы и нет?