ера был пронизывающий;  он  почувствовал
озноб и вернулся в машину.
     Он  поехал  в  пансионат  "Вирджиния",  где  остановился    профессор
Плейшнер, - тот написал об  этом  в  открытке:  "Вирджинский  табак  здесь
отменно хорош".  В "Вирджинии" было пусто: почти все постояльцы  уехали  в
горы.  Кончался лыжный сезон, загар был в эти недели  каким-то  особенным,
красно-бронзовым, и долго  держался,  поэтому  все  имевшие  мало-мальскую
возможность отправлялись в горы: там еще лежал снег.
     - Могу я передать  профессору  из  Швеции,  я  запамятовал  его  имя,
несколько книг? - спросил он портье.
     - Профессор из Швеции сиганул из окна и умер.
     - Когда?
     - Третьего дня, кажется, утром.  Пошел такой, знаете ли, веселый и  -
не вернулся.
     - Какая жалость!..  А мой друг,  тоже  ученый,  просил  передать  ему
книги. И забрать те, которые были у профессора.
     - Позвоните в полицию. Там все его вещи. Они отдадут ваши книги.
     - Спасибо, - ответил Штирлиц, - я так и сделаю.
     Он проехал по улице, где находилась явка.  На  окне  стоял  цветок  -
сигнал тревоги. Штирлиц все понял. "А я считал его трусом", - вспомнил он.
Он вдруг представил себе, как профессор выбросился из  окна  -  маленький,
тщедушный и тихий человек.  Он подумал: какой же ужас испытал  он  в  свои
последние секунды, если решился  покончить  с  собой  здесь,  на  свободе,
вырвавшись из Германии.  Конечно, за ним шло гестапо. Или они устроили ему
самоубийство, поняв, что он будет молчать?..



        15.3.1945 (18 часов 19 минут)

     Как только Кэт с детьми уснула в номере отеля,  Штирлиц,  приняв  две
таблетки  кофеина  -  он  почти  совсем  не  спал  эти  дни,  -    поехал,
предварительно созвонившись, на встречу с пастором Шлагом.
     Пастор спросил:
     - Утром я не смел говорить о своих.  А теперь я не могу не говорить о
них: что с сестрой?
     - Вы помните ее почерк?
     - Конечно.
     Он  протянул  пастору  конверт.  Шлаг  прочитал  маленькую   записку:
"Дорогой брат, спасибо  за  ту  великодушную  заботу,  которую  ты  о  нас
проявил.  Мы теперь живем в горах и не знаем, что такое ужас бомбежек.  Мы
живем в крестьянской семье, дети помогают ухаживать за коровами; мы сыты и
чувствуем  себя  в  полной  безопасности.  Молим  бога,  чтобы  несчастья,
обрушившиеся на твою голову, скорее кончились. Твоя Анна".
     - Какие несчастья? - спросил пастор. - О чем она?
     - Мне пришлось сказать ей, что вы арестованы...  Я был у нее  не  как
Штирлиц, но как ваш прихожанин.  Здесь адрес - когда все кончится,  вы  их
найдете. Вот фотография - это вас должно убедить окончательно.
     Штирлиц протянул  пастору  маленькое  контактное  фото  -  он  сделал
несколько кадров в горах, но было пасмурно, поэтому качество  снимка  было
довольно посредственным. Пастор долго рассматривал фото, а после сказал:
     - В общем-то, я верю вам даже и без этой  фотографии...  Что  вы  так
осунулись?
     - Бог его знает. Устал несколько. Ну? Какие еще новости?
     - Новости есть, а вот  дать  им  оценку  я  не  в  силах.  Либо  надо
перестать верить всему  миру,  либо  надо  сделаться  циником.  Американцы
продолжают переговоры с СС. Они поверили Гиммлеру.
     - Какими вы располагаете данными? От кого вы их получили? Какие у вас
есть документы? В  противном  случае,  если  вы  пользуетесь  лишь  одними
слухами, мы можем оказаться жертвами умело подстроенной лжи.
     - Увы, - ответил пастор, - я бы очень хотел верить, что американцы не
ведут переговоры с людьми Гиммлера.  Но вы читали то, что  я  уже  передал
вам.  А теперь это... - и он протянул Штирлицу несколько  листков  бумаги,
исписанных убористым, округлым почерком.
     "В о л ь ф. Здравствуйте, господа.
     Г о л о с а. Здравствуйте, добрый день.
     Д а л л е с.  Мои коллеги прибыли сюда  для  того,  чтобы  возглавить
переговоры.
     В о л ь ф.   Очень  рад,  что  наши   переговоры   пойдут   в   столь
представительном варианте.
     Г е в е р н и ц.    Это    сложно    перевести   на   английский    -
"представительный вариант"...
     В о л ь ф (смеясь).  Я смог установить хотя бы, что господин Геверниц
на этой встрече исполняет роль переводчика...
     Д а л л е с.  Я думаю, пока что нет нужды  называть  подлинные  имена
моих коллег.  Однако могу сказать,  что  и  на  меня,  и  на  моих  друзей
произвело самое благоприятное впечатление то  обстоятельство,  что  высший
чин СС, начав  переговоры  с  противником,  не  выдвигает  никаких  личных
требований.
     В о л ь ф. Мои личные требования - мир для немцев.
     Н е з н а к о м ы й  г о л о с. Это ответ солдата!
     Д а л л е с. Что нового произошло у вас за это время?
     В о л ь ф.  Кессельринг вызван в ставку фюрера. Это самая  неприятная
новость.
     Д а л л е с. Вы предполагаете...
     В о л ь ф.  Я не жду ничего хорошего  от  срочных  вызовов  в  ставку
фюрера.
     Д а л л е с.  А по нашим данным, Кессельринг  отозван  в  Берлин  для
того, чтобы получить новое назначение - командующим западным фронтом.
     В о л ь ф. Я слышал об этом, но данные пока что не подтвердились.
     Д а л л е с. Подтвердятся. В самое ближайшее время.
     В о л ь ф.  В таком случае, может быть,  вы  назовете  мне  преемника
Кессельринга?
     Д а л л е с.  Да. Я могу назвать его преемника. Это генерал-полковник
Виттинхоф.
     В о л ь ф. Я знаю этого человека.
     Д а л л е с. Ваше мнение о нем?
     В о л ь ф. Исполнительный служака.
     Д а л л е с.   По-моему,  ныне  такую   характеристику   можно   дать
подавляющему большинству генералов вермахта.
     В о л ь ф. Даже Беку и Роммелю?
     Д а л л е с. Это были истинные патриоты Германии.
     В о л ь ф.  Во всяком случае, у меня  прямых  контактов  с  генералом
Виттинхофом не было.
     Д а л л е с. А у Кессельринга?
     В о л ь ф.  Как заместитель Геринга  по  люфтваффе  фельдмаршал  имел
прямой контакт почти со всеми военачальниками ранга Виттинхофа.
     Д а л л е с. А как бы вы отнеслись к нашему предложению отправиться к
Кессельрингу  и  попросить  его  капитулировать  на    западном    фронте,
предварительно получив согласие Виттинхофа на одновременную капитуляцию  в
Италии?
     В о л ь ф. Это рискованный шаг.
     Д а л л е с. Разве мы все не рискуем?
     Н е з н а к о м ы й  г о л о с.  Во  всяком  случае,  ваш  контакт  с
Кессельрингом на западном фронте помог бы  составить  ясную  и  конкретную
картину - пойдет он на капитуляцию или нет.
     В о л ь ф.  Он согласился на это в Италии,  почему  он  изменит  свое
решение там?
     Д а л л е с. Когда вы сможете посетить его на западном фронте?
     В о л ь ф. Меня вызывали в Берлин, но я отложил поездку, поскольку мы
условились о встрече...
     Д а л л е с.  Следовательно, вы можете вылететь в Берлин сразу же  по
возвращении в Италию?
     В о л ь ф. В принципе это возможно... Но...
     Д а л л е с.   Я  понимаю  вас.  Действительно,  вы  очень  рискуете,
вероятно, значительно больше всех нас.  Однако иного выхода в  создавшейся
ситуации я не вижу.
     Н е з н а к о м ы й  г о л о с. Выход есть.
     Г е в е р н и ц.   Вы  инициатор  переговоров,   но   вы,   вероятно,
пользуетесь определенной поддержкой в  Берлине.  Это  позволит  вам  найти
повод для визита к Кессельрингу.
     Д а л л е с.  Если прежде всего вас волнует  судьба  Германии,  то  в
данном случае она, в определенной мере, находится в ваших руках.
     В о л ь ф. Конечно, этот довод не может оставить меня равнодушным.
     Д а л л е с.  Можно считать, что вы отправитесь на западный  фронт  к
Кессельрингу?
     В о л ь ф. Да.
     Д а л л е с.   И  вам  кажется  возможным  склонить  Кессельринга   к
капитуляции?
     В о л ь ф. Я убежден в этом.
     Д а л л е с. Следовательно, генерал Виттинхоф последует его примеру?
     В о л ь ф. После того, как я вернусь в Италию.
     Г е в е р н и ц.  И  в  случае  каких-либо  колебаний  Виттинхофа  вы
сможете повлиять на события здесь?
     В о л ь ф.  Да. Естественно, в случае надобности вам будет необходимо
встретиться с генералом Виттинхофом - здесь или в Италии.
     Д а л л е с.  Если вам покажется это  целесообразным,  мы  пойдем  на
такой контакт с Виттинхофом.  Когда  можно  ждать  вашего  возвращения  от
Кессельринга?
     В о л ь ф. Я стучу по дереву.
     Д а л л е с. Я стучу по дереву.
     Н е з н а к о м ы й  г о л о с. Мы стучим по дереву.
     В о л ь ф.  Если все будет хорошо, я вернусь через неделю  и  привезу
вам и Виттинхофу точную дату капитуляции войск рейха на  западе.  К  этому
часу капитулирует наша группа в Италии.
     Г е в е р н и ц.   Скажите,   сколько  заключенных  томится  в  ваших
концлагерях?
     В о л ь ф.  В концлагерях рейха в Италии находится несколько десятков
тысяч человек.
     Д а л л е с. Что с ними должно произойти в ближайшем будущем?
     В о л ь ф. Поступил приказ уничтожить их.
     Г е в е р н и ц.  Этот приказ может быть  приведен  в  исполнение  за
время вашего отсутствия?
     В о л ь ф. Да.
     Д а л л е с.  Можно предпринять какие-то  шаги,  чтобы  не  допустить
исполнения этого приказа?
     В о л ь ф.  Полковник Дольман останется вместо меня. Я верю ему,  как
себе. Даю вам слово джентльмена, что этот приказ исполнен не будет.
     Г е в е р н и ц.  Господа, пойдемте на террасу, я вижу,  готов  стол.
Там будет приятнее продолжать беседу, здесь слишком душно..."



        16.3.1945 (23 часа 28 минут)

     Ночью Кэт с детьми уезжала в Париж.  Вокзал был пустынный, тихий. Лил
дождь.  Сонно попыхивал паровоз. В мокром  асфальте  расплывчато  змеились
отражения фонарей.  Кэт все время плакала, потому что только сейчас, когда
спало страшное напряжение этих дней, в глазах ее, не исчезая ни на минуту,
стоял Эрвин. Он виделся ей все время одним и тем же - в углу за радиолами,
которые он так любил чинить в  те  дни,  когда  у  него  не  было  сеансов
радиосвязи с Москвой...


     Штирлиц сидел в маленьком вокзальном кафе возле большого  стеклянного
окна - отсюда ему был виден весь состав.
     - Мсье? - спросила толстая улыбчивая официантка.
     - Сметаны, пожалуйста, и чашку кофе.
     - С молоком?
     - Нет, я бы выпил черный кофе.
     Официантка принесла ему кофе и взбитую сметану.
     - Знаете, - сказал Штирлиц, виновато улыбнувшись, - я не  ем  взбитую
сметану.  Это у меня с детства.  Я  просил  обыкновенную  сметану,  просто
полстакана сметаны.
     Официантка сказала:
     - О, простите, мсье...
     Она открыла прейскурант и быстро полистала его.
     - У нас сметана восьми сортов, есть и взбитая,  и  с  вареньем,  и  с
сыром, а вот просто сметаны у нас нет.  Пожалуйста, простите меня. Я пойду
к повару и попрошу его придумать что-нибудь для вас. У нас не едят простую
сметану, но я постараюсь что-нибудь сделать...
     "У них не едят простую сметану, - подумал Штирлиц. - А у нас  мечтают
о простой  корке  хлеба.  А  здесь  нейтралитет:  восемь  сортов  сметаны,
предпочитают взбитую.  Как, наверно,  хорошо,  когда  нейтралитет.  И  для
человека, и для государства...  Только когда пройдут годы, вдруг  до  тебя
дойдет, что, пока ты хранил нейтралитет и ел взбитую  сметану,  главное-то
прошло мимо.  Нет, это страшно -  всегда  хранить  нейтралитет.  Какой,  к
черту, нейтралитет? Если бы мы не сломили Гитлера под Сталинградом, он  бы
оккупировал  эту  Швейцарию  -  и  тю-тю  нейтралитет  вместе  со  взбитой
сметаной".
     - Мсье, вот простая  сметана.  Она  будет  стоить  несколько  дороже,
потому что такой нет в прейскуранте.
     Штирлиц вдруг засмеялся.
     - Хорошо, - сказал он, - это неважно. Спасибо вам.
     Поезд медленно тронулся. Он смотрел во все окна, но лица Кэт так и не
увидел: наверное, она забилась в купе, как мышка, со своими малышами.
     Он проводил глазами ушедший состав и поднялся из-за стола. Сметану он
так и не с®ел, а кофе выпил.


     Молотов вызвал посла Великобритании сэра Арчибальда Кэрра в Кремль  к
восьми часам вечера. Молотов не стал приглашать посла США Гарримана, зная,
что Кэрр - опытный кадровый разведчик и вести с ним разговор  можно  будет
без той доли излишней эмоциональности, которую обычно вносил Гарриман.
     Трижды сдавив большим  и  указательным  пальцами  картонный  мундштук
"Казбека", Молотов закурил: он слыл заядлым курильщиком, хотя  никогда  не
затягивался.  Он был подчеркнуто сух с Кэрром, и острые темные  глаза  его
поблескивали из-под  стекол  пенсне  хмуро  и  настороженно.  Беседа  была
короткой: Кэрр,  просмотрев  ноту,  переданную  ему  переводчиком  наркома
Павловым, сказал, что он незамедлительно  доведет  ее  текст  до  сведения
правительства его величества.


          "Подтверждая получение Вашего письма... по поводу переговоров  в
     Берне  между  германским  генералом  Вольфом  и  офицерами  из  штаба
     фельдмаршала  Александера,  я  должен    сказать,    что    Советское
     правительство в данном деле видит не недоразумение, а нечто худшее.
          Из  Вашего  письма  от  12  марта,  как  и  приложенной  к  нему
     телеграммы от 11 марта фельдмаршала Александера Об®единенному  штабу,
     видно, что германский генерал Вольф и сопровождающие его лица прибыли
     в Берн для ведения с представителями англо-американского командования
     переговоров о капитуляции немецких войск  в  Северной  Италии.  Когда
     Советское  правительство  заявило  о  необходимости  участия  в  этих
     переговорах  представителей   советского    военного    командования.
     Советское правительство получило в этом отказ.
          Таким  образом,  в  Берне  в  течение  двух  недель  за   спиной
     Советского Союза, несущего на  себе  основную  тяжесть  войны  против
     Германии,  ведутся  переговоры  между  представителями    германского
     военного командования, с одной стороны, и представителями английского
     и американского командования  -  с  другой.  Советское  правительство
     считает это совершенно недопустимым...

                                                               В. Молотов"


     Реакция Бормана на  донесение  Штирлица  о  подробностях  переговоров
Вольфа и Даллеса была  неожиданной  -  он  испытывал  мстительное  чувство
радости.  Аналитик, он сумел понять, что его радость была  похожа  на  ту,
которая свойственна завистливым стареющим женщинам.
     Борман верил в психотерапию.  Он почти никогда не принимал  лекарств.
Он  раздевался  донага,  заставлял  себя  входить  в  состояние  транса  и
устремлял  заряд  воли  на  больную  часть   организма.    Он    вылечивал
фолликулярную ангину за день, простуду переносил на ногах; он умел  лечить
зависть, переламывать в себе тоску - никто и не знал, что он с юности  был
подвержен страшным приступам ипохондрии.  Так же он умел  лечить  и  такую
вот, остро вспыхнувшую в нем, недостойную радость.
     -  Это  Борман,  -  сказал  рейхслейтер  в  трубку,  -  здравствуйте,
Кальтенбруннер. Я прошу вас приехать ко мне - незамедлительно.
     "Да, - продолжал думать Борман, - действовать надо  осторожно,  через
Кальтенбруннера. И Кальтенбруннеру я ничего не скажу. Я только попрошу его
повторно вызвать Вольфа в Берлин; я скажу Кальтенбруннеру, что  Вольф,  по
моим сведениям,  изменяет  делу  рейхсфюрера.  Я  попрошу  его  ничего  не
передавать моему другу Гиммлеру, чтобы  не  травмировать  его  попусту.  Я
прикажу Кальтенбруннеру взять Вольфа под арест и выбить из него правду.  А
уже после того как Вольф даст показания и они  будут  запротоколированы  и
положены лично Кальтенбруннером на  мой  стол,  я  покажу  это  фюреру,  и
Гиммлеру придет конец.  И тогда я останусь один возле Гитлера. Геббельс  -
истерик, он не в счет, да и потом он не знает того, что  знаю  я.  У  него
много идей, но нет денег. А у меня останутся их идеи и деньги партии. Я не
повторю их ошибок - и я буду победителем".


     Как и всякий  аппаратчик,  проработавший  "под  фюрером"  много  лет,
Борман в своих умопостроениях допускал лишь одну ошибку: он считал, что он
все может, все умеет и все понимает об®емнее, чем  его  соперники.  Считая
себя идеологическим организатором национал-социалистского движения, Борман
свысока относился к деталям, частностям - словом, ко всему, что составляет
понятие "профессионализм".
     Это его и подвело.  Кальтенбруннер,  естественно,  ничего  не  сказал
Гиммлеру  -  таково  было  указание  рейхслейтера.  Он  повторно  приказал
немедленно вызвать из Италии  Карла  Вольфа.  В  громадном  аппарате  РСХА
ничего не проходило  без  пристального  внимания  Мюллера  и  Шелленберга.
Радист  при  ставке  Кальтенбруннера,  завербованный  людьми  Шелленберга,
сообщил своему негласному начальству о  совершенно  секретной  телеграмме,
отправленной в Италию: "Проследить за вылетом Вольфа в Берлин". Шелленберг
понял - тревога! Дальше - проще: разведке  не  составляло  большого  труда
узнать о точной дате прилета Вольфа. На аэродроме Темпельхоф его ждали две
машины: одна - тюремная, с бронированными дверцами и с тремя  головорезами
из охраны подземной тюрьмы гестапо, а  в  другой  сидел  бригадефюрер  СС,
начальник политической  разведки  рейха  Вальтер  Шелленберг.  И  к  трапу
самолета  шли  три  головореза  в  черном,  с  дегенеративными  лицами   и
интеллигентный,  красивый,  одетый  для  этого   случая    в    щегольскую
генеральскую форму Шелленберг.  К дверце "Дорнье" подкатили трап, и вместо
наручников холодные руки Вольфа сжали сильные пальцы Шелленберга.
     Тюремщики в этой ситуации не рискнули арестовывать Вольфа - они  лишь
проследили за машиной Шелленберга. Бригадефюрер СС отвез обергруппенфюрера
СС Вольфа на квартиру генерала Фегеляйна, личного представителя Гиммлера в
ставке фюрера.  То, что  там  уже  находился  Гиммлер,  не  остановило  бы
Бормана.  Его остановило другое: Фегеляйн был женат на сестре Евы Браун и,
таким образом, являлся прямым родственником Гитлера.  Фюрер  даже  называл
его за чаем "мой милый шурин"...


     Гиммлер, включив на всю мощность радио, кричал на Вольфа:
     - Вы провалили операцию и подставили под удар меня,  ясно  вам  это?!
Каким образом Борман и Кальтенбруннер узнали  о  ваших  переговорах?!  Как
ищейки этого негодяя Мюллера могли все пронюхать?!
     Шелленберг дождался, пока Гиммлер кончил кричать, а после негромко  и
очень спокойно сказал:
     - Рейхсфюрер, вы, вероятно, помните: все частности этого дела  должен
был подготовить я.  У меня все в порядке с операцией прикрытия. Я придумал
для  Вольфа  легенду:  он  внедрялся  в   ряды    заговорщиков,    которые
действительно ищут пути к сепаратному  миру  в  Берне.  Все  частности  мы
обговорим здесь же.  И здесь же под мою диктовку Вольф напишет  рапорт  на
ваше имя об этих раскрытых нами, разведкой СС, переговорах с американцами.
     Борман понял, что проиграл, когда  Гиммлер  и  Шелленберг  с  Вольфом
вышли от фюрера.  Пожимая руку  Вольфу  и  принося  ему  "самую  искреннюю
благодарность за мужество и верность", Борман обдумывал, стоит ли  вызвать
Штирлица и устроить очную ставку с  этим  молочнолицым  негодяем  Вольфом,
который предавал фюрера в Берне.  Он думал  об  этом  и  после  того,  как
Гиммлер увел свою банду, успокоенный победой над ним, Борманом.
     Он не смог принять определенного  решения.  И  тогда  он  вспомнил  о
Мюллере.
     "Да, - решил он, - я должен вызвать  этого  человека.  С  Мюллером  я
обговорю все возможности, и о Штирлице я поговорю с ним.  У меня все равно
остается шанс - данные Штирлица.  Они могут прозвучать на  партийном  суде
над Вольфом".
     - Говорит Борман, - глухо сказал он телефонисту. -  Вызовите  ко  мне
Мюллера.


                                                  "Лично и строго секретно
                                                 от премьера И. В. Сталина
                                              президенту г-ну Ф. Рузвельту

          1.