й (Ин 19, 7). Титул этот иудеи могли толковать двояко; как царский и
как указывающий на сверхчеловеческую природу Мессии  (о  библейском  понятии
Сын  Божий  см.  выше).  Первое толкование еще не считалось преступным, но в
глазах Синедриона лжеучитель не мог  претендовать  на  роль  Мессии.  Второе
толкование   могли   легко  изобразить  религиозным  преступлением.  Хотя  в
иудейском праве таких прецедентов не было, Кайафа построил все обвинение  на
словах  Иисуса,  признавшего  Себя  Сыном  Божиим. В обстановке враждебности
этого было достаточно. Следует помнить, что участь Подсудимого  была  решена
заранее  и  утром  14-го нисана имел место не об®ективный суд, а совершалось
настоящее юридическое убийство.
     [7] Сведения, содержавшиеся  в  Мф  27,  3--  9  и  Деян  1,  16--  20,
согласовать  пока  довольно  трудно. Вероятно, в Новом Завете приведена лишь
молва о конце Иуды, которая ходила по Иерусалиму.


        ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
     СУД ПРОКУРАТОРА
     7 апреля

     Преторию, временную резиденцию Понтия Пилата, опоясывали толстые стены;
внутри же крепость была оборудована с роскошью, подобающей царскому  дворцу.
Там  были  просторные  галереи, покои, богато обставленные залы для приемов.
Дорогая утварь и украшения сохранились еще со времен Ирода  Великого.  Иосиф
Флавий,  видевший ансамбль до его разрушения, в восторженных словах описывал
это детище последнего тирана Иудеи. Теперь здесь останавливаются прокуратор,
когда необходимость вынуждала его покидать Кесарию.
     Утром в пятницу Пилату доложили, что Мятежник, Который с  его  согласия
был  арестован накануне вечером, доставлен под вооруженной охраной. Приказав
сторожить Его в претории, Пилат вызвал  к  себе  обвинителей  и  свидетелей.
Однако  ему  сказали,  что  они не желают войти: быть в доме язычника в день
пасхальных обрядов считалось у иудеев осквернением.  Раздраженный  правитель
вынужден был сам выйти к ним на открытый помост, с которого обычно говорил к
народу.
     У  помоста  стояли  священники и старейшины в сопровождении толпы. Хотя
город был занят приготовлениями к Пасхе, архиереям  удалось  найти  праздных
зевак, чтобы те криками поддерживали их петицию.
     -- Какое  обвинение  вы  выставляете  против этого Человека? -- спросил
Пилат. Когда же он понял, что Назарянин является в их  глазах  проповедником
ложных теорий, он сказал:
     -- Возьмите Его вы и по Закону вашему судите.
     Однако  Ханан  и  Кайафа  были  уже  готовы  к  такому  повороту  дела.
Прокуратору об®яснили, что речь идет о политическом преступлении,  поскольку
Иисус  "запрещает  платить  налоги  кесарю  и называет Себя Мессией, Царем".
Пилат  насторожился.  В  том,  что  архиереи  озабочены  престижем  римского
правительства,  не было ничего удивительного. Прожив в Иудее четыре года, он
уже знал, что интересы иерархии совпадали с  интересами  Рима.  Она  боялась
собственного народа. По-видимому, действительно предстоит серьезный процесс.
     Пилат  вернулся  в преторию, чтобы допросить Арестованного. Собравшиеся
напряженно ждали. Минуты шли за минутами.
     Результат допроса  оказался  неожиданным.  Став  на  возвышении,  Пилат
сказал:
     -- Я не нахожу вины в этом Человеке.
     Это  могло  показаться  странным.  Почему  прокуратор,  известный своей
беспощадностью, проявил сегодня столь необычную мягкость?  Что  произошло  в
претории?
     Разговор Пилата с Иисусом не мог остаться тайной. Он шел при свидетелях
-- слугах  и  карауле.  Кто-то из них рассказал о подробностях, которые были
бережно сохранены первым поколением христиан.
     Прежде всего прокуратор задал вопрос:
     -- Ты Царь иудейский?
     -- От себя ли ты это говоришь, -- в свою очередь, спросил Иисус, -- или
другие сказали тебе обо Мне?
     -- Разве я иудей? --  презрительно  заметил  Пилат.  --  Народ  Твой  и
первосвященники предали Тебя мне. Что Ты сделал?
     -- Царство  Мое  не  от  мира сего, -- сказал Иисус. -- Если бы от мира
сего было Царство Мое, служители Мои боролись бы  за  то,  чтобы  Я  не  был
предан иудеям. Теперь же Царство Мое не отсюда.
     Прокуратор  из  всего  этого уловил лишь одно: Подсудимый действительно
претендует на какую-то власть.
     -- Ты все-таки Царь? -- пожелают уточнить он.
     -- Ты говоришь, что Я Царь.
     Это была обычная на Востоке форма утвердительного ответа.  Но  тут  же,
чтобы рассеять заблуждение Пилата, Иисус добавил:
     -- Я  на  то  родился  и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об
истине. Всякий, кто от истины, слушает Моего голоса.
     Слова Иисуса показались римлянину  лишенными  смысла.  Как  многие  его
соотечественники, Пилат был скептиком.
     -- Что есть истина? -- усмехнулся он.
     Он  решил,  что  имеет дело с Проповедником, Который едва ли опасен для
режима. К тому же прокуратор вовсе не хотел вмешиваться в религиозные распри
и тем более идти на поводу у иерусалимских  интриганов.  Довольно  он  делал
уступок   этим   варварам!  Настал  для  них  случай  убедиться,  что  такое
нелицеприятное  имперское  правосудие.  Его  часто  обвиняли  в   незаконных
расправах.  Так  вот,  теперь  он  будет  безупречен  и  заодно покажет, кто
подлинный хозяин в Иерусалиме...
     Однако архиереи  не  собирались  брать  назад  свои  требования.  Снова
посыпались  обвинения,  приводились  новые  улики.  Они  кричали,  что Иисус
"возбуждает народ, уча по всей Иудее, начав с Галилеи".
     -- Этот Человек из Галилеи? -- спросил Пилат.  У  него  возникла  мысль
если  не  избавиться  от  процесса,  то  хотя  бы  подтвердить свое мнение у
компетентного лица, лучше  знающего  местные  обычаи.  Он  приказал  отвести
Иисуса в Хасмонейский дворец, куда на время Пасхи прибыл тетрарх Галилеи.
     Все эти годы отношения между прокуратором и Антипой были натянутые. Оба
подчинялись  легату  Сирии,  но  Антипа  хотел  бы  видеть себя единственным
хозяином страны. Отсылая Галилеянина к Ироду, правитель Иудеи достигал  двух
целей:  примирялся  с  соперником,  происки которого были для него опасны, и
облегчал себе задачу в запутанном деле.
     Тетрарх был польщен жестом римлянина. Его обрадовала также  возможность
увидеть Назарянина, молва о Котором будила его любопытство и тревогу. Вот Он
наконец  пред  ним,  загадочный  Пророк,  превзошедший, как говорили, самого
Иоанна! Быть может, Он покажет какое-нибудь знамение, чтобы  скрасить  Ироду
скучные дни в Иерусалиме? Но его постигло разочарование. Иисус не ответил ни
на  один  его  вопрос,  и никакого чуда от Него нельзя было добиться. Антипа
сразу потерял к Нему интерес. Обвинения архиереев он  пропустил  мимо  ушей.
Поиздевавшись  со своими воинами над Иисусом, он велел одеть Его в шутовской
царский наряд и отослать обратно к Пилату. Это  был  знак  примирения  между
двумя представителями власти.
     Пилат  пришел  к  выводу,  что  духовенство  просто  из  зависти  мстит
популярному Проповеднику, согласно же римскому закону, осудить Его на смерть
нет оснований. Он опять вышел на помост и, сев в судейское кресло,  об®явил:
"Вы  привели ко мне этого Человека, как смущающего народ. И вот я, произведя
расследование в вашем присутствии, не нашел за этим Человеком  никакой  вины
из  тех,  что  вы выставляете против Него. Но не наше и Ирод, ибо он отослал
Его  к  нам.  И  вот  ничего  достойного  смерти  Он  не   совершил.   Итак,
наказав Его, отпущу".
     Он  считал бичевание достаточной мерой устрашения для Человека, Который
Своими словами нарушил общественное спокойствие.
     Архиереи поняли, что  их  план  близок  к  крушению.  Они  стали  шумно
протестовать.  Пилат  же,  надеясь  найти  поддержку  в  толпе,  сказал, что
освободит Иисуса хотя бы ради праздника. В тюрьме ждали казни на кресте  три
бунтовщика,  в  числе  которых  находился некий Иисус Бар-Абба, или Варавва,
узник, хорошо известный в городе  [1].  Обвинители  воспользовались  этим  и
стали требовать, чтобы был отпущен именно он. Подстрекаемая ими толпа начала
выкрикивать  это  имя.  Варавву  в  Иерусалиме не только знали, но и считали
героем, а Иисус был пришлец, имя Которого мало что говорило горожанам.  Даже
когда  Пилат назвал Галилеянина "Царем иудейским", это не повлияло на толпу,
хотевшую избавить Варавву от казни.
     Пилат,  однако,  не  спешил.  Против  собственной  воли   он   проникся
сочувствием  к Обвиняемому. Его желание настоять на своем еще больше окрепло
после того, как жена прислала к  нему  слугу,  прося  за  "Праведника".  Она
уверяла,  что  во сне ей было грозное предостережение о Нем, а римляне, даже
неверующие, придавали большое значение снам. Словом, все сходилось  к  тому,
что Пилату не следует менять своего приговора.
     По  его  приказу  Узник  был  отведен в караульное помещение претории и
отдан в руки палачей. Там собралась вся когорта, вероятно, та самая, которая
участвовала  в  задержании  Иисуса.  Его  привязали  к  столбу  и  подвергли
бичеванию.  В  ход были пущены римские бичи с шипами, которые раздирали тело
до крови. После такой экзекуции человек обычно  находился  в  полуобморочном
состоянии, но солдат это только забавляло.
     У  Пилата  служили  в  основном греки, самаряне и сирийцы, ненавидевшие
иудеев. Пользуясь случаем, эти люди выместили всю свою злобу на  Страдальце.
Затем  один  из воинов накинул на Него свой красный плащ, другой сунул Ему в
руки палку, чтобы Он походил на шутовского царя.  На  голову  Иисуса  надели
импровизированную  "корону",  сплетенную  из терновника. Все это время Он не
проронил ни слова.  Солдаты  же  кланялись  Ему  до  земли  и  кричали:  "Да
здравствует  Царь  иудейский!" Некоторые из них плевали на Иисуса и били Его
палкой по лицу и по голове.
     Пилат думал, что можно ограничиться этим наказанием,  но  пока  длилось
бичевание, архиереи не теряли времени и возбудили толпу до крайности. Сейчас
уже все в один голос требовали, чтобы Назарянин был отдан на распятие вместо
Вараввы.
     Едва на помосте появился Иисус, жестоко избитый, израненный, в кровавом
плаще,  как  над  площадью пронесся крик: "На крест! Распни Его!" -- "Вот Он
перед вами!" --  воскликнул  прокуратор,  пытаясь,  вероятно,  сказать,  что
именно  Он достоин быть освобожденным. Но в ответ слышались вопли: "Варавву!
Отпусти нам Варавву!.."
     Пилат не знал, что и подумать. Он велел снова увести Иисуса.
     -- Какое же зло сделал Он? Возьмите Его вы и распните, ибо я не  нахожу
в Нем вины, -- с досадой сказал он.
     -- У  нас  есть  Закон,  -- ответили книжники, -- и по Закону Он должен
умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим.
     Суеверный страх закрался в  душу  римлянина.  Он  отказывался  понимать
происходящее.
     -- Откуда Ты? -- спросил он Христа, вернувшись в преторию.
     Иисус молчал.
     -- Мне ли не отвечаешь? Разве Ты не знаешь, что я власть имею отпустить
Тебя и власть имею распять Тебя?
     -- Ты  не имел бы надо Мной никакой власти, -- сказал Узник, -- если бы
не было дано тебе свыше. Поэтому тот, кто Меня  предал  тебе,  больший  грех
имеет.
     Эти  слова  понравились  Пилату. Он больше был не намерен торговаться и
ронять свой престиж. Однако,  когда  он  в  последний  раз  занял  судейское
кресло, его ждал неприятный сюрприз.
     Обвинители  выдвинули  новый,  но  самый  веский  аргумент:  Галилеянин
называл Себя Мессией, за это одно Его следует считать бунтовщиком. "Если  ты
Этого  отпустишь,  ты  не  друг кесарю, -- говорили они. -- Всякий, делающий
себя царем, восстает против кесаря".
     Пилат отлично уловил угрозу и понял, что речь идет  о  его  собственном
благополучии.   Зная   строгость   Тиберия,   пристально   наблюдавшего   за
спокойствием провинций, он и без того имел основания  опасаться.  Жалобы  на
его  бесчинства  все  чаще  стали приходить в Рим. Недруги прокуратора могли
использовать этот процесс против него, а  Пилат  отнюдь  не  хотел  лишаться
выгодной  должности и нести ответ перед легатом Сирии или самим императором.
Уже колеблясь, он сделал слабую попытку еще раз повлиять на  чувства  толпы.
Иисус  был  поставлен  на  возвышение Габатту, или Лифостротон, и, указав на
Него, прокуратор воскликнул:
     -- Вот Царь ваш!
     -- Долой, долой! Распни Его! -- завывала чернь.
     -- Распять вашего царя?
     -- Нет у нас царя, кроме Цезаря! -- ответили архиереи.
     Такое верноподданническое заявление не оставило Пилату выбора. В  конце
концов  что  для  него  судьба  какого-то еврейского Пророка, когда на карту
поставлено его, Пилата, благополучие?
     Желая показать, что он действует не по  Закону,  а  в  угоду  просьбам,
прокуратор   велел   принести   воды   и,  как  требовал  восточный  обычай,
демонстративно умыл руки: "Не виновен я в крови Праведника".
     Но люди у помоста по-прежнему бушевали, нисколько  не  смущаясь  жестом
судьи.  "Кровь  Его  на нас и на детях наших!" -- кричали они, давая понять,
что все совершается по их настоянию [2].
     Весть о помиловании Иисуса Вараввы была встречена шумными овациями; и в
них потонули слова приговора,  обращенные  к  Иисусу  Назарянину:  "Ibis  ad
crucem", "Ты будешь распят".
     Осужденный был передан в руки солдат.

     Примечания ("ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ")

     [1]  Варавва  тоже  носил  имя  Иисус,  об этом свидетельствуют древние
манускрипты Мф, на что обратил внимание еще Ориген (На Мф 131). Ин (18,  40)
называет  Варавву  просто  "разбойником",  или  (как в некоторых рукописях),
"предводителем разбойников". Однако Мф и Мк уточняют, что этот  человек  был
осужден   "вместе  с  повстанцами,  которые  во  время  восстания  совершили
убийство" (Мк 15, 7), а Мф (2 ,16) отмечает, что в городе Варрава был "узник
известный". Все это дает право отнести Варавву к  числу  партизан-зелотов  и
понять,  почему  толпа  так  страстно  добивалась  его  освобождения. Обычай
отпускать осужденного в день праздника был, вероятно,  римским.  Ср.  Ливий.
История, V, 13.
     [2]  В  Мишне  подчеркивается, что, если показания свидетеля приводят к
казни обвиняемого, он  тем  самым  "берет  на  себя  кровь  этого  человека"
(Санхедрин, IV, 5).


        ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
     ГОЛГОФА
     7 апреля

     В  Иерусалиме  до сих пор показывают "Скорбный путь" (Via dolorosa), по
которому люди вели на смерть Спасителя мира. С  евангельских  времен  многое
изменилось  в  топографии  города, и поэтому трудно отстаивать достоверность
предания. Несомненно, однако, что именно по такой же узкой  восточной  улице
двигалась  процессия,  вышедшая  из претории в полдень пасхальной пятницы 14
нисана.
     Никого из близких не было  рядом  с  Осужденным.  Он  шел  в  окружении
угрюмых  солдат;  два преступника, вероятно, сообщники Вараввы, делили с Ним
путь к месту казни. Каждый имел titulum, табличку с указанием его вины.  Та,
что  висела  на  груди  Христа,  была  написана  на  трех языках: еврейском,
греческом и латинском, чтобы все могли  прочесть  ее.  Она  гласила:  "Иисус
Назарянин, Царь иудейский".
     Синедрион  пытался  протестовать  против  такой  надписи,  видя  в  ней
оскорбление патриотических чувств народа.  Но  Пилат  на  этот  раз  остался
непреклонен.  "Что  я  написал -- то написал", -- ответил он, довольный, что
хотя бы таким образом смог досадить людям, принудившим его к уступке.
     По жестокому  правилу  обреченные  сами  несли  patibulum,  перекладины
крестов, на которых их распинали. Иисус шел медленно. Он был истерзан бичами
и  ослабел  после  бессонной  ночи.  Власти  же  стремились  кончить с делом
поскорее, до начала торжеств. Поэтому  центурион  задержал  некоего  Симона,
иудея  из  Киренской  общины,  который  шел  со  своего  поля в Иерусалим, и
приказал ему нести крест Назарянина.  Впоследствии  сыновья  этого  человека
стали   христианами   и,  вероятно,  от  него  узнали  основные  подробности
Голгофской трагедии.
     У Эфраимских ворот шествие окружили люди. Послышались плач и причитания
женщин. Иисус повернулся к ним и впервые за долгое время заговорил.  "Дочери
иерусалимские,  --  сказал  Он, -- не плачьте обо Мне, но о себе плачьте и о
детях ваших. Ибо вот приходят дни,  когда  скажут:  "счастливы  неплодные  и
утробы,  никогда  не  рождавшие, и сосцы, никогда не питавшие!" Тогда начнут
говорить горам: падите на нас!  --  и  холмам:  покройте  нас!  Ибо  если  с
зеленеющим  деревом  это делают, то с сухим что будет?" В эти последние часы
Он продолжал думать об  участи,  которая  постигнет  Иерусалим  через  сорок
лет...
     Выйдя  из  города,  повернули  к крутому главному холму, расположенному
недалеко от стен, у дороги. За свою форму он получил название Голгофа
-- "Череп", или "Лобное место" [1]. На его  вершине  должны  были  поставить
кресты.  Римляне  всегда  распинали  осужденных вдоль людных путей, чтобы их
видом устрашать непокорных. На холме казнимым поднесли напиток, притупляющий
чувства. Его делали еврейские женщины для облегчения мук распятых. Но  Иисус
отказался от питья, готовясь перенести все в полном сознании.
     Распятие  на  кресте  не  только  считайтесь позорным концом, но и было
одной  из  самых  бесчеловечных  казней,  какие  изобрел  древний  мир.  Оно
соединяло  физическую  пытку с нравственным унижением. Не случайно в империи
от этого "ужаснейшего и гнуснейшего" вида смерти избавляли  всех,  кто  имел
римское   гражданство.   Распинали   обычно   мятежных   варваров  и  рабов.
Заимствованная римлянами из Карфагена казнь широко  применялась  уже  в  дни
Республики.
     Осужденного  нагим  привязывали,  а  иногда  и  прибивали  к  столбу  с
перекладиной и оставляли на медленное умирание. Удушье  мучило  его,  солнце
жгло   голову,   все   тело  затекало  от  неестественного  положения,  раны
воспалялись, причиняя нестерпимую боль. Он звал смерть как освобождение,  но
она  не  приходила.  Бывали случаи, когда люди висели на крестах много дней;
иногда им, еще живым, птицы выклевывали глаза...
     Чтобы  близкие  не  могли  спасти  распятых,  у  крестов   выставлялась
вооруженная  охрана.  И  на этот раз было выделено четыре солдата с приказом
привести приговор в исполнение и  остаться  у  "Лобного  места"  в  качестве
караула.  Конвоем  командовал  уже  не  трибун,  как  в Гефсимании, а только
центурион.
     Власти поняли, что тревога  оказалась  напрасной:  никаких  беспорядков
процесс  не  вызвал.  Сторонники Галилеянина разбежались, а многие, наверно,
узнали о случившемся, когда было поздно. Арест, суд и казнь  были  проведены
быстро, как и планировал Синедрион. Если кто и поверил в мессианство Иисуса,
то  сейчас  они  парализованы.  Ведь  крест значил только одно: Назарянин --
лжемессия. О Его притязаниях напоминала теперь только  ироническая  надпись,
прибитая ко кресту.
     Издалека  за  казнью  следила  толпа галилейских женщин. То были: Мария
Магдалина, Мария Клеопова, Саломея и другие. Среди  них  находилась  и  Мать
Господа  со  Своей  сестрой. Горе и отчаяние их были беспредельны. Вот он --
"престол Давидов", уготованный Мессии! Из всех пророчеств исполнилось только
одно: "оружие пронзило душу Марии". Как могло случиться,  что  Бог  допустил
это?  Иисус,  воплощенная Вера и воплощенная Любовь, стоял беззащитный перед
Своими палачами. Давно  ли  Саломея  просила  у  Него  почетного  места  для
сыновей? А сейчас Он должен умереть вместе с преступниками...
     Женщины  видели,  как  солдаты  сорвали с Иисуса одежды, оставив на Нем
лишь набедренную повязку; видели, как был приготовлен  крест  и  Осужденного
положили  на  него.  Послышался  страшный  стук молотков, которыми вгоняли в
запястья рук и в ступни огромные гвозди. Это был ни с чем не сравнимый ужас.
Стоявший рядом Симон Киренский слышал слова Иисуса: "Отче, прости им, ибо не
знают они, что делают". Поистине ни бездушные палачи, ни иерархи, добившиеся
осуждения Иисуса, не понимали, что совершается в этот час. Для  одних  казнь
была  просто  перерывом в скучных казарменных будня