оказалось,  что  от  волнения он  готов схватить меня  за  руку.  Катти
глянула на дверь без особых эмоций, Ган флегматично кивнул.
   -- Вначале ко мне,  --  покачал головой Пер.  --  Посмотрим,  где вас
можно поселить. Может быть... -- он не докончил.
   Наставник жил на четвертом этаже. Мне показалось, что ему не очень-то
легко подниматься по лестнице, но здесь лифтов вообще не было.
   -- Входите,  ребятишки,  -- отпирая касанием ладони свою дверь сказал
Пер. -- Входите.
   Комната была большая и светлая. Вот и все, пожалуй, что можно сказать
о ней. Узенькая кровать, прибежище аскета, огромный экран терминала, два
кресла  у  стола,  полки  с  книгами и  вещами...  Мое  жилище  казалось
уменьшенной копией этой комнаты.
   Впрочем, одно отличие нашлось. Свободная от мебели стена была пестрой
от  крошечных  фотографий.  Они  были  раскиданы  без  особого  порядка,
группами по четыре-пять. Детские лица.
   Много подопечных вырастил Наставник Пер.
   Я  замер  у  стены,  скользя  взглядом по  улыбающимся детским лицам,
надеясь -- и боясь, узнать свое.
   Но  вначале  я  увидел  маленького  Тага.  В  детстве  он  был  более
светловолосый,  но я  его узнал.  Гана тоже,  без труда.  В  этой группе
фотографий остались еще два мальчика.  Один --  ярко-рыжий, веснушчатый,
про таких говорят "Матушка их любит", улыбающийся во весь рот.
   -- Инка? -- спросил я.
   -- Инка,  -- тихо подтвердил Наставник. -- Он погиб... остался там...
прикрывая Уход.
   -- Таг мне рассказывал, -- кивнул я.
   Значит вот это -- я?
   Кажется,   единственный  не   улыбающийся  ребенок  на   всей  стене.
Насупившийся, даже напряженный.
   Вряд  ли  Наставник не  мог  улучить другой момент,  чтобы  снять мое
изображение. Видно, это показалось ему более правильным, правдивым.
   -- Я всегда был такой серьезный? -- спросил я.
   -- Как правило, -- согласился Наставник. -- Даже когда проказничал.
   Он  еще  мгновение  смотрел  на  фотографию  Инки,   потом  отошел  к
терминалу. С нарочитой бодростью воскликнул:
   -- Значит так,  двенадцатая группа!  Вы в  гостях у интерната на трое
суток!
   -- Ура, -- серьезно сказал Ган.
   -- Гостью из... э...
   -- Седьмая группа, Наставница -- Сени Аруано, -- напомнила Катти.
   -- Гостью из седьмой группы это тоже касается.
   -- Ура, -- согласилась Катти.
   -- Временную работу вам найдем,  --  Пер вздохнул. -- Медобследование
никогда лишним не будет, лекция ребятишкам о чужих формах жизни -- тоже.
Ну а тебе, Ган, придется порыться в наших управляющих системах.
   -- Все то же старье стоит? -- солидно поинтересовался Ган.
   -- А нам сверхбыстрые системы ни к чему, в общем-то, -- пожал плечами
Пер. -- Так, где бы вас поселить...
   Он коснулся терминала. Экран засветился.
   -- Ваша комната занята, -- с сожалением сказал Наставник. -- Ох, ну и
бардак у этой группы...
   Я сделал несколько шагов к столу.
   На экране была узкая, длинная комната. Вид сверху. Четыре кровати, на
двух  --  раскиданная одежда.  Брючки,  рубашки,  белье.  Продырявленный
камешек на нитке. Изображение все время двигалось, наплывало, отступало,
в  него попадали стены,  дверь,  окна,  словно камера жадно и пристально
вглядывалась в  чужой  дом.  Вот  хищный  быстрый  наплыв  --  раскрытая
тетрадка. Камера скользнула вдоль строчек, разворачиваясь, чтобы удобнее
было читать. Кажется -- стихи.
   -- Их Наставник... по-моему, Дон...
   Пер покосился на меня.
   -- Что с тобой, Никки?
   Я молчал.
   -- Кстати,  первый тест, -- старик заулыбался. -- Как бы ты справился
с этой ситуацией и приучил ребятишек к порядку?
   Изображение опять  сменилось.  Камера  заглянула  в  санитарный блок,
неодобрительно задержалась по скомканных и брошенных в угол носках...
   -- В первую очередь я бы не подглядывал в чужие комнаты, -- прошептал
я.
   Наступила мертвая тишина.
   -- Это  не  чужая комната,  Никки!  --  отчеканил Наставник.  --  Это
подопечные нашего интерната.
   -- Они знают, что за ними наблюдают?
   -- Разумеется! Разумеется, нет!
   Камера брезгливо заглянула в  унитаз и  поплыла прочь из  санитарного
блока.
   -- Это гнусно, -- сказал я. Оглянулся, ища в лицах друзей поддержки.
   Нет, не дождусь.
   -- Что  гнусно,   Никки!?   --  возмущенно  воскликнул  Пер.  Дряблое
старческое лицо задрожало в немом возмущении.  -- Гнусно -- не позволить
малолетним сорванцам  смыться  из  интерната  на  космодром?  Гнусно  --
пресекать недостатки в самом начале?  Гнусно -- увидев, что дети болтают
заполночь,  включить инфралучи и  дать им выспаться перед новым чудесным
днем?
   Меня чуть наизнанку не вывернуло. Руки задрожали.
   Вот теперь я верю, что страдал импульсивностью...
   -- Гнусно  следить,  --  сказал я.  --  Гнусно следить и  повелевать.
Строить знания на обмане. Доброту -- на доверии.
   -- Ты не прав, Никки, -- мрачно сказал из-за спины Ган.
   -- Нельзя так, Ник! -- примиряюще поддержал его Таг. -- Извинись...
   Мне -- извиняться?!
   Лишь Катти молчала...
   -- Когда ты станешь Наставником, -- прошептал Пер, -- ты поймешь...
   -- Я не буду шпионить!
   -- Тогда ты не сможешь помочь детям.
   -- Тогда я не буду Наставником!
   Старик затряс головой.
   -- Опомнись, мальчик! Я ручался за тебя перед Советом!
   -- Зря!
   -- Ты  же  знал,  что  вся территория интерната наблюдается!  Все это
узнают, становясь взрослыми! Все понимают, что это нужно!
   -- Я -- не все!
   -- Если бы Сени Аруано не проследила за девочками,  одевающими кукол,
и   не   помогла  Катти  осознать  ее  талант  врача  и   художественную
бездарность,   Катти  сейчас  была  бы  никому  не  нужным,   мучающимся
собственным  бессилием,   модельером!   --  рявкнул  Наставник.  Перевел
дыхание.  --  Если бы  я  не  читал твои юношеские стишки,  ты  вырос бы
никчемным поэтом! Читал бы на площадях... -- он наморщил лоб, -- "Тысячи
птиц летят на огонь,  тысячи слепнут,  тысячи бьются,  тысячами погибают
птицы, тысячи трупиков остаются..."
   -- Раз это так бездарно,  --  очень спокойно спросил я,  -- почему вы
помните их до сих пор?
   -- Это мой долг -- помнить все неудачи подопечных!
   -- Я тоже помню,  --  неожиданно сказала Катти.  -- Как сейчас помню,
как ты читал, Никки... "И смотритель не может все это стерпеть, не может
смотреть,  как  гибнут его  любимцы.  "Да пропади оно пропадом!"  --  он
говорит. И гасит маяк. И маяк не горит. А в море корабль налетает на риф
-- корабль, плывущий из тропических стран, корабль, везущий тысячи птиц,
тысячи птиц из тропических стран. Тысячи тонущих птиц."
   -- Ерунда,  --  резко сказал Наставник.  --  Катти помнит, потому что
твои отношения с  ней  всегда были излишни эмоциональны.  Но  ведь никто
этому не  препятствовал!  Вы были признаны гармоничной парой,  и  на все
ваши детские шалости...
   -- Вы подлец, Наставник, -- сказал я. И ударил его по щеке.
   Несильно.
   Без желания причинить вред этому старому человеку.
   Но в  полной уверенности,  что приходит момент,  когда легкий удар по
щеке заменяет долгие и сумбурные выражения неприязни.
   Пер шатнулся, словно я бил в полную силу. Прижал ладони к лицу.
   А мои руки заломили за спину.
   Я оглянулся --  Таг и Ган держали меня, неумело, но старательно. Куда
подевалась их неприязнь к прикосновениям!
   -- Не стоит, -- сказал я. -- Больше я его бить не собираюсь.
   Но они не отпускали.
   Мне хватило бы пары секунд,  чтобы вырваться. Раскидать их, причинить
сильную боль и повреждения.
   Но я не собирался драться с друзьями, даже если они не правы.
   -- Тысячи тонущих птиц...  --  прошептала Катти,  медленно отступая в
угол комнаты. -- Тысячи тонущих птиц...
   Наставник отнял руки от  лица.  Щеки у  него раскраснелись,  но не от
удара, а от волнения, равномерно. Румянец ему даже шел.
   -- Ты моя самая большая неудача, Никки, -- сказал он.
   -- Я  единственный из  твоих подопечных,  кто  остался человеком,  --
ответил я. Подумал, и поправился: -- Стал человеком. Вопреки.
   -- Никки... -- выдохнул под моим ухом Таг. -- Проси прощения, Никки!
   -- Тебе  обеспечен санаторный режим,  Ник,  --  сказал Наставник.  --
Пожизненный санаторный режим.
   -- Я обдумаю эту перспективу, -- пообещал я.
   -- А  мне --  позор...  --  Пер опустил глаза.  --  Позор на старости
лет... на весь остаток жизни...
   -- И этот вопрос я постараюсь решить, -- сказал я. Холодное бешенство
судорогами сводили мышцы.  Мне казалось,  что стоит Тагу и Гану схватить
меня покрепче,  попытаться ударить, и что-то произойдет. Что-то страшное
и манящее одновременно...
   Но  они  просто держали меня.  Два моих несчастных друга,  на  глазах
которых свершилось чудовищное кощунство.
   -- И  смотритель  не  может  все  это  стерпеть...  --  произнесла  в
отдалении Катти. Засмеялась захлебывающимся, плачущим смехом.


         * Часть четвертая. ЧЕЛОВЕК.


        Глава 1.

   Камера  совсем  маленькая.  Четыре  на  четыре  шага.  У  Алари  было
просторнее.
   Да еще половину места занимает кровать.
   Даже ходить невозможно.  Встать,  развернуться,  отжаться от  пола...
Снова лечь. Правда, говорят, что это недолго. Решение будет принимать не
Мировой Совет.  Это ведь мелочь.  Решение примет Наставник Пер. Быстро и
справедливо. Другие Наставники подтвердят или изменят приговор.
   Мне сообщат о результатах.
   Самое смешное, что это называется _покаянием Наставника_.
   Я формально невиновен. Я лишь плохо воспитан.
   На стене экран, но он не работает. Терминала нет.
   Четыре на  четыре шага,  а  если не  ходить по  кровати --  то два на
четыре.
   Но говорят, что это недолго...
   Экран засветился, когда я валялся на кровати, глядя в серый потолок с
единственным тусклым плафоном.  Как предусмотрительно,  даже в интернате
есть вполне надежная тюрьма. Только называется она -- изолятор...
   -- Я виновен в неудачном воспитании Ника Римера...
   Покосившись на экран я  отметил,  что Наставник Пер и впрямь выглядел
несчастным.   Как   мне  об®яснили,   трансляция  будет  идти  для  всех
Наставников Родины. Они извлекут полезные уроки из рассказа Пера...
   -- Нет   ничего  страшнее,   чем   подопечный,   поднявший  руку   на
Наставника...  --  полушепотом сказал  Пер.  --  Каким  может  быть  его
следующий поступок? Унизить женщину? Ударить ребенка?
   -- Врешь, скотина, -- равнодушно сказал я экрану.
   Но  Пер  меня  не  слышал.   Сейчас,  во  всяком  случае.  Я  находил
мстительное удовольствие лишь в  том,  что  позже он  просмотрит запись.
Наверняка меня снимают.
   -- По  мнению  врачей Ник  Ример  страдает от  психической регрессии,
вызванной амнезией,  --  продолжал Пер.  --  Он вернулся к эмоциональным
реакциям ребенка. Но и это не оправдывает меня. Значит, слишком поздно я
откорректировал те ненормальные стороны его личности,  которые привели к
беде. Импульсивность, нетерпимость, самоуверенность...
   Я засмеялся.  Может быть теперь детей станут отдавать в интернаты еще
раньше?
   -- Я  прошу наказания для  себя,  --  произнес Пер.  --  Наказания...
общепланетного  порицания.   Прошу  снисхождения  к   своему  ученику...
перевода его на санаторный режим неопределенной длительности.
   -- Меняю санаторий на порицание, -- сказал я. -- Фарисей...
   Наставник на экране склонил голову. Он ждал.
   -- Решение принято, -- произнес женский голос. -- Наставник Пер, ваша
работа  признана неудовлетворительной.  Вам  дается возможность искупить
свою вину работой в интернате "Белое море".
   -- Спасибо, -- прошептал Пер.
   -- Подопечный  Ник  Ример,  ваше  поведение  признано  асоциальным  и
опасным. Вам определен санаторный режим на неопределенный срок без права
пересмотра решения. Вы имеете право высказать свое мнение, вас услышат.
   Это становилось забавным.
   -- Вам не кажется, что вы все не правы? -- спросил я.
   -- Общество не может ошибаться.
   -- Почему же?
   -- Ошибки  --   это  отклонения  личности  от  законов  общества.  По
определению общество свободно от ошибок.
   У меня появилось подозрение, что я говорю с машиной.
   -- А если неверны исходные определения?
   -- Вывод о  неправомерности системы может быть сделан лишь при выходе
за ее рамки. Вы находитесь в обществе, Ник Ример.
   -- Я нахожусь под замком, -- ответил я.
   -- Вы все сказали?
   Я немного подумал.
   -- Да, абсолютно все.
   -- Решение принято и доведено до всеобщего сведения.
   Экран погас.
   Как быстро и печально завершилась моя карьера Наставника!
   Минут десять я ждал, потом, решив, что за мной придут нескоро, улегся
поудобнее, и попытался заснуть. Разумеется, немедленно открылась дверь.
   За мной пришли Ган и Таг.
   То  ли  принято поручать конвойные миссии друзьям преступника,  то ли
никто из Наставников не захотел марать об меня руки.
   -- Ример,  вставай,  --  произнес Ган.  В  руках у  него было оружие.
Маленький серебристый пистолет.
   -- Как называется эта штука? -- спросил я, поднимаясь.
   Гану было не по себе. Ему очень трудно приходилось. Вот только жалеть
его, находясь в моем положении, казалось неестественным.
   -- Это мышечный релаксатор,  Ример.  Он  используется в  медицине при
судорожных состояниях. Вызывает временное отключение мускулатуры.
   -- Как удобно,  да?  --  я усмехнулся. -- А знаешь, на моем кораблике
ведь  тоже не  было оружия.  Я  пожег корабли _не-друзей_ самыми мирными
средствами...
   -- Ример, ты болен. У людей давно нет необходимости в оружии.
   -- Конечно. При таком количестве мирной техники...
   Я  прошел мимо них в  коридор --  Таг и Ган отступили,  оказавшись за
моей спиной.
   -- Ример, иди вперед, мы будем указывать направление.
   -- Ты уже забыл мое имя, Ган?
   -- Ник, не надо, -- попросил Таг. -- Ты ведь понимаешь, что ограничен
в правах.
   -- Да, наверное. Куда мне?
   -- На выход. И к транспортной кабине.
   Госпиталь,  где  находился изолятор,  пустовал.  Мимо прозрачных стен
палат,  с тщательно заправленными кроватками,  мимо огромной, сверкающей
белизной операционной,  мы вышли в общий коридор,  прошли к дверям.  Под
медным колоколом на  входе застыл все тот же маленький мальчик.  На меня
он уставился почти со священным ужасом.
   Бедолага Лотти,  сколько же  длится твоя  безумная вахта  на  входе в
интернат...
   -- Ри... Ник, обещай, что не попытаешься бежать.
   -- С чего это?
   -- Я не хочу пугать детей видом оружия.
   -- Хорошо, -- согласился я. -- Прячь.
   -- Я недалеко спрячу, -- сообщил Ган.
   Вот  тут  я  начал хохотать.  Да  что  же  они,  до  сих пор играют в
Регрессоров?
   Так мы и  покинули Матушкин Свет,  трое друзей,  один веселящийся,  а
двое еще обдумывающие шутку...

   Мне было немножко жалко,  что так и не появилась Катти. Было приятно,
что не  появился Пер.  Где-то  у  кромки деревьев я  оглянулся на здания
интерната,  и  мне  показалось,  что  за  мгновенно помутневшим окном на
четвертом этаже мелькнула фигура Наставника. Что ж, не будем прощаться.
   Обратный путь к  кабине показался мне короче.  Уже стемнело,  и Таг с
Ганом старались держаться ближе,  нервничали.  Ну да,  вдруг я рванусь в
чащу,  спрячусь, и буду ночами пугать детей, оглашая мирный парк воплями
и звуками пощечин...
   Хорошее слово -- пощечина. Придумается же такое. Емко и обидно.
   -- Ник... -- неуверенно сказал Таг за моей спиной. -- Ник, ты слышишь
меня?
   -- Да.
   -- Мы  попробуем поставить вопрос о  пересмотре решения.  Через  год,
два. Если твое выздоровление пойдет хорошо.
   -- Что такое санаторий, Таг?
   -- Место, где лечат асоциальные наклонности.
   -- А как лечат?
   -- Я не знаю, Ник.
   -- Санаторий -- он один, на всю Родину?
   -- Нет, конечно.
   -- Значит асоциальных -- много?
   Они долго молчали. Потом Ган сказал:
   -- Этого мы не знаем, Ник. Это не принято обсуждать.
   -- Хорошо живете, ребятки.
   Кажется, кто-то из них вздохнул.
   -- Ты  был  не  прав,  Ник,  --  сказал  Таг.  --  Ты  поступил очень
неправильно. Отвратительно.
   -- У  меня  будет  время сменить мнение.  Или  укрепиться в  нем.  Вы
станете меня посещать?
   -- Я не знаю, возможно ли это, -- признался Таг.
   -- Ладно, захотите, узнаете. Найти-то меня сумеете?
   -- Твой санаторий называется "Свежий ветер". Мы запомним.
   -- Приятное название, -- согласился я.
   Сквозь  деревья  пробился  слабый  свет.   Кабина  мерцала,  светился
пластик, по нему скользили бледно-сиреневые всполохи.
   -- Мы любили в детстве приходить сюда,  --  сказал я. -- Спрятаться в
кустах,  и смотреть на этот свет.  И мечтать,  что кто-нибудь прибудет в
интернат,  и с ним можно будет поболтать. Подставить голову под ласковую
руку.  А  может быть,  нас захотят навестить родители.  Хоть это было бы
совершенно нереальным событием.
   Тишина за спиной.
   -- Ты вспомнил? -- спросил Таг.
   -- Нет, ребята. Я знаю, что так было.
   -- Почему?
   -- Потому что я больной, асоциальный тип.
   Остановившись  у  кабины  я  немного  полюбовался  переливами  света.
Спросил:
   -- Ну, какой номер кабины в "Свежем ветре"?
   -- Там всего одна кабина, -- Таг замялся, и неловко добавил: -- Ты не
сможешь воспользоваться терминалом. У тебя сняты социальные права.
   -- Тогда давай, работай.
   Он прошел к кабине, коснулся активатора. Двери открылись.
   -- Не будем прощаться? -- спросил я.
   Ребята молчали.
   -- Передайте привет Катти,  --  сказал я.  -- Скажите, что я сожалею,
что так все вышло. Но иначе поступить я не мог.
   -- Ну почему, почему, Ник? -- с мукой в голосе воскликнул Таг.
   -- Да  потому,   что  подлецов  надо  бить  по  морде.   Невзирая  на
последствия.
   Было уже совсем темно,  и я не увидел их лиц.  Вошел в кабину, поднял
руку, прощаясь.
   _Односторонний переход. Санаторий "Свежий ветер"._
   -- Валяй, жестянка, -- буркнул я.
   Под ногами вспыхнуло, и тьма за кабиной слегка развеялась.
   Вот я и прибыл.

   ...Санаторий так  назвали  не  зря.  Ветер  здесь  был  свежий.  Даже
слишком.
   Я стоял по щиколотку в снегу.  Ледяная крупка секла лицо. Не очень-то
к месту здесь мой костюмчик. Но остается порадоваться, что я не в шортах
и рубашечке с коротким рукавом.
   Цилиндр   транспортной   кабины    казался   единственным   признаком
цивилизации на  этом  бескрайнем снежном поле.  Небо было затянуто серой
мглой, едва-едва светлеющей на западе под последними Матушкиными лучами.
Я обернулся налево,  направо --  в мгновенной панике, что так все и было
задумано.  Одинокая кабина посреди снежной пустыни. И "социальные права"
сняты.
   Впрочем,  они бы мне ничем не помогли.  На кабине вообще не оказалось
терминала. Дорога в один конец.
   Я  сделал  шаг,   другой,  ощущая,  как  заползает  в  ботинки  сухой
рассыпчатый снег. Провалился по колено.
   -- Это что же... -- прошептал я. Так нелепо и безнадежно! -- Подлецы!
   И увидел редкую цепочку огоньков на горизонте.
   Значит, жизнь наличествует...
   Там стоят какие-то вышки или башни. Довольно далеко. Идти к ним?
   Я  еще  раз  окинул взглядом аккуратный круг  огоньков.  Похоже,  они
что-то ограждали.
   То ли транспортную кабину, то ли...
   Шагах в двухстах,  полузасыпанные снегом --  вот почему я их сразу не
увидел, тянулись низкие, невзрачные здания.
   -- А вот и санаторий, -- сказал я вслух, ловя ртом снежные брызги. --
Пришло время отдыхать, Никки...
   Идти по снегу было трудно. И самое главное -- обидно. В глазах до сих
пор  стояли  аккуратные городские улицы,  тропинки интерната.  Тело  еще
помнило летнее тепло. Здесь -- словно изнанка мира.
   Холод и ночь.
   Спасибо, Наставник.
   Наконец я добрел до зданий --  рифленые стены,  темные окна, плоские,
украшенные сугробами и наледью крыши.  Однако у дверей снег был утоптан,
и это давало надежду.
   Ну...
   Выбирать было не из чего и  я подошел к ближайшей двери.  Коснулся ее
ладонью --  никакого эффекта. Толкнул -- открываться наружу она никак не
могла,  при таких снегопадах это просто неразумно,  утром не  вый