астолько честно, что Киселев заколебался:
   -- Петр, где Андрей Валентинович и Мария Клименко?
   -- Где-то внизу, -- покосившись на нижнюю палубу сказал я.
   Киселев вздохнул.
   -- Петр,  происходит что-то странное.  Я прекращаю ваш рейс. Ждите на
орбите.  Возможно,  потребуется ваша  стыковка  с  "Гаммой",  и  досмотр
корабля. Если ситуация прояснится, вы продолжите выполнения задания.
   Да уж, продолжим...
   -- Хорошо, товарищ генерал.
   Вибрация, толчок...
   -- "Волхв",  вы на орбите,  --  тоскливо сказал Гиллер. -- Дальнейшая
радиосвязь  --   со  станциями  СКОБы.   Вы  обязаны  выполнять  все  их
инструкции. Джампер не включать.
   Он помолчал, прежде чем неуверенно добавить привычное пожелание:
   -- Удачного возвращения...
   Наступила тишина.  СКОБа то  ли  не  спешила принять контроль,  то ли
никак не могла настроиться на корабль.
   -- Можно?  --  спросил Счетчик.  Уже не "снизу".  Исчезли верх и низ,
исчез грохот двигателей. Мы были на предварительной орбите.
   Щелкнул обтекатель,  и  в лобовых иллюминаторах открылся бело-голубой
купол.  Земля.  Еще не  шар,  уже не  плоскость.  Мы  вырвались из плена
земного притяжения,  но планета была еще рядом,  еще тянула нас к  себе,
тормозила, не желая примириться с потерей.
   -- Андрей Валентинович, как вы? -- спросил Данилов.
   Старик, привязанный к креслу, неуверенно пошевелился. Спросил:
   -- Все?
   -- Еще одна коррекция,  --  Данилова явно не испугал "Скиф". -- Мы на
высоте ста сорока километров. Здесь еще есть следы атмосферы.
   -- Красиво...  --  тихо сказал Хрумов.  Наверное, о Земле, которую он
впервые увидел со стороны.
   Джамп  --  дело  нешуточное.  Теоретически его  можно  делать хоть  с
поверхности планеты,  беда лишь в  том,  что  тогда вместе с  кораблем в
гиперпространство  уйдет   участок  планеты.   Причем   изрядный  --   с
полкилометра диаметром.  Планету жалко,  она у нас одна. А самая большая
неприятность,  что  в  точке  джампа останется полный вакуум.  Эффект от
взрыва,  когда  пустоту в  таком  об®еме  заполняет окружающий воздух --
пострашнее водородной бомбы. Неваду, при единственном наземном испытании
джампера,  тряхнуло так,  что  землетрясение,  разрушившее Лос-Анджелес,
показалось американцам мелкой неприятностью.  А  старт из  верхних слоев
атмосферы вызывает чудовищной силы ураганы.
   -- Станция "Гамма" вызывает "Волхв", "Трансаэро". Станция "Гамма"...
   Голос был серьезный. Военные шутить не станут. Они застоялись, точнее
-- зависелись,  на  своих боевых станциях,  отважные повелители лазерных
пушек и  атомных ракет.  Впервые за  всю историю "СКОБы" им представился
шанс послужить человечеству.
   Во всяком случае, так они считают.
   -- Транспортный челнок "Волхв".  Выполняю рейс "Трансаэро" шестьдесят
-- ноль четыре,  --  ответил Данилов.  --  Земля --  Джел-17.  На  связи
командир корабля полковник Данилов.
   -- Доложите обстановку на борту.
   -- Все  системы  функционируют  нормально,   --   бодро  отрапортовал
Данилов.  --  В  процессе  старта  ЦУП  пробовал прервать взлет,  однако
команды не  прошли  по  неизвестной причине.  Выход  на  предварительную
орбиту осуществлен согласно полетному расписанию.
   -- "Волхв", вам приказано не менять орбиты.
   -- "Гамма",  мы находимся на неустойчивой орбите. Прошу разрешение на
проведение коррекции.
   -- "Волхв",  в коррекции орбиты отказано.  Включение двигателей будет
рассматриваться как прямое нарушение правил безопасности.
   -- "Гамма",  вы нас угробить хотите? -- Данилов повернулся к Счетчику
и сделал легкий взмах рукой.
   -- "Волхв",  ваша  орбита позволит функционировать более трех  суток.
Оставайтесь на ней и ждите распоряжений.
   -- Есть, "Гамма".
   После короткой паузы невидимый собеседник поинтересовался:
   -- Данилов, на борту челнока есть посторонние?
   -- Не понял вас, прием.
   -- Данилов,  по  нашей информации на  борту челнока двое  гражданских
лиц. Подтвердите или опровергните.
   -- "СКОБа", подтверждаю.
   Я дернулся в кресле. Он что, сдурел?
   -- Данилов, это Игорь Устинов, -- сказал СКОБист.
   -- Я тебя узнал, Игус, -- отозвался Данилов. -- Потому и сказал.
   -- Правильно сделал.  Шурка,  не  дергайся,  хорошо?  Ты  на прицеле.
Будешь выходить на джамп-орбиту -- я тебя сожгу. Ты меня знаешь.
   -- Знаю, -- согласился Данилов.
   -- Ожидайте на связи.
   Данилов отключил связь. Посмотрел на меня:
   -- Петр, это мой... коллега. Я его хорошо знаю.
   -- Сожжет? -- спросил я.
   -- Да.  И не удивляйся,  что я признался. Слишком много шума. Не будь
они уверены --  так не волновались бы. Отпираться означало еще больше их
перепугать.
   -- Петя... -- позвал меня Хрумов. Я повернулся к нему.
   На  джамп-пульте,  за которым сидел мой бывший дед,  возился Счетчик.
Хрумов, запрокинув голову, смотрел на меня.
   -- Что с тобой, Петя? -- тихо спросил он.
   -- Все в порядке.
   -- Ты даже не спросил, как я перенес старт.
   -- Я думаю, ты хорошо подготовлен, -- сказал я. -- Даже думаю, что ты
регулярно тренировался. На всякий случай.
   Маша,   доставая  из   кармана  какой-то  флакончик,   неодобрительно
посмотрела на меня. Сухо сказала:
   -- Петр,  это  не  мое  дело,  но  ты  не  вправе так разговаривать с
дедом...
   -- С дедом? -- переспросил я.
   Андрей Хрумов дернулся, как от удара. Наши глаза встретились.
   -- Я все знаю, -- подтвердил я.
   Маша протянула флакончик деду,  тот машинально принял его, не отрывая
от меня взгляда.
   -- Зачем ты это делал? -- спросил я. -- Зачем лгал?
   Счетчик  слетел  с  пульта,  ловко  приземлился  на  своем  кресле  и
прошептал:
   -- Траектория введена...
   -- Ты мне двадцать пять лет врал!  --  крикнул я. Данилов непонимающе
уставился на нас, набрал воздуха и гаркнул:
   -- Отставить разборки!
   Наверное,   сработали  какие-то   инстинкты  курсантских  времен.   Я
замолчал. Дед, так и не проронивший ни слова, подрагивающей рукой поднес
флакончик ко рту. Со всхлипом втянул воздух, всасывая лекарство.
   -- Всем приготовиться к джампу!  --  приказал полковник.  -- Потом...
доругаетесь.
   -- Это запрещенная высота! -- напомнил я.
   -- У  нас  теперь  все  запрещенное,   --  зло  ответил  Данилов.  --
Двадцатисекундная готовность.
   Он снял крышку с джамп-пульта, положил руку на стартовую кнопку.
   Равновесие в  природе --  такая хрупкая вещь.  Мы  уйдем в  прыжок из
верхних слоев  атмосферы,  а  где-нибудь над  Карибским морем  возникнет
сокрушительный ураган.  Мы  станем песчинкой,  нарушившей ход отлаженных
природных часов. Смертоносной песчинкой.
   -- Десятисекундная готовность, -- об®явил Данилов.
   Я  привык слышать гул набирающего энергию джампера,  и полная тишина,
повисшая в отсеке, расслабляла.
   -- Куда мы летим?  --  спросила Маша, ни к кому не обращаясь. Ответил
Счетчик:
   -- К остаткам красно-фиолетовой эскадры Алари...
   За  те  две  или  три  секунды,  что оставались до  джампа,  я  успел
перевести   цветовую   кодировку   Алари   в   более   привычные  цифры.
Четырнадцатый флот?
   А почему -- к остаткам?
   И тут джампер сработал, разрывая мир пополам.
   О-о-о...

   ...Слишком легко...
   Приходя себя,  в  полной  темноте,  в  той  болезненной пустоте,  что
наступает после  джампа,  я  вдруг  подумал об  этом.  Слишком легок он,
джамп. Слишком приятен.
   Мы не должны были создавать ничего подобного.
   Не вправе были!
   Он  дает нам иллюзию могущества,  прыжок сквозь изнанку пространства.
Будит надежды,  заставляет бросаться в авантюры.  А надо тихо и послушно
приспосабливаться  к  Вселенной,  к  звездам,  которым  мы  не  нужны...
Человечество --  действительно ребенок, это не игра слов, это правда. Мы
росли  под  бездонным  небом,  под  черной  бездной,  что  каждый  вечер
опрокидывалась над маленькой,  плоской как стол Землей.  И  звезды сияли
над нами,  заманчивые и недостижимые,  чужие драгоценности, заманчивые и
недостижимые игрушки.  Но мы сумели дотянуться до звезд.  Рано,  слишком
рано. Мы коснулись их, таких манящих и желанных.
   И ладони нам обжег звездный лед.
   Звезды -- холодные игрушки. Нам не удержать их в руках.
   Но и отказаться --  теперь, веря в свое величие, в свои самые быстрые
корабли -- не хватит сил...
   -- Петр...  --  хрипло позвал из темноты Данилов. Я молчал, я еще был
там,  где  нет ни  голосов,  ни  уставов,  ни  обязательных после джампа
процедур реанимации корабля.  В иллюминаторах медленно проступали звезды
-- сетчатка глаза отходила от шока, начинала видеть.
   -- Второй пилот!
   -- Второй пилот на посту... -- прошептал я.
   -- Андрей Валентинович!  --  я слышал,  как Данилов возится,  пытаясь
открыть ящичек аварийных средств, но у меня самого сил не было вообще.
   -- Я жив...  -- с легким удивлением ответил Хрумов. -- Это... это так
странно...
   -- Мария!
   -- На  посту...  --  голос девушки дрожал,  но  она  явно  собралась.
Молодец,   после   первого   джампа   некоторых   пощечинами  приходится
отхаживать...
   -- Карел?
   -- Какая мерзость ваш джамп... -- прошелестел Счетчик.
   Мой бывший дед закашлялся, давя смех. Все-таки ему грели душу мучения
чужого.
   Данилов наконец-то  достал  химический фонарик.  С  хрустом переломил
пластиковую трубку. Бледный голубой свет залил кабину.
   Наши   лица   казались  мертвенными,   полупридушенными.   Маша   уже
высвободилась из  ремней,  дотянулась  до  Хрумова,  и  теперь  тревожно
вглядывалась в его лицо. Но он перенес джамп неплохо.
   Я, в общем, и не сомневался. Раньше я знал, что дед всегда добивается
своего. Теперь знаю, что своего всегда добивается Андрей Хрумов.
   Небольшая разница.
   -- Проверю груз...  -- отстегиваясь от кресла сказал Данилов. Что это
с ним?  Неужели он так беспокоится за древние бюсты?  --  Мы проверим...
Маша, Карел, за мной.
   -- Но Андрей Валентинович... -- запротестовала Маша.
   -- Петр позаботится о деде! -- отрезал Данилов. -- Держись!
   Он  прыгнул  вдоль  кабины,   подхватил  Машу  за  пояс.  Та  покорно
схватилась за  полковника.  Вдвоем они и  стали пробираться к  шлюзовому
отсеку. Карел секунду смотрел на меня, потом юркнул следом.
   -- Тактичный он  человек,  все-таки...  --  прошептал мой бывший дед,
когда    мы    остались    вдвоем.     --    Битый,    тертый,    жизнью
крученный-верченный... а тактичный.
   Я  молча  помог  ему  расстегнуть ремни.  Старик  неловко всплыл  над
креслом,  цепляясь одной рукой за  высокую спинку.  Огляделся,  с  живым
интересом останавливаясь взглядом на звездах в иллюминаторах. Да, звезды
красивы, когда смотришь издалека...
   -- Как ты узнал? -- спросил Хрумов.
   -- В альбоме,  под фотографией родителей, была вырезка. Там написано,
что "известный политолог и публицист" Андрей Хрумов потерял в катастрофе
всю семью. Сына, невестку и внука.
   -- Черт... -- Хрумов потер лицо. -- Да... память. Вначале она требует
символов... бумажек и снимков... а потом все равно подводит.
   -- Я не твой внук.
   -- Да!  Я тебя усыновил!  Точнее -- увнучил, по всем документам -- ты
мой внук. И что с того?
   -- Андрей Валентинович...
   Он  вздрогнул,  словно  его  плеткой огрели,  от  этого  обращения по
имени-отчеству.
   -- Дело ведь не в том,  что не ты зачал моего отца. И уж конечно не в
том,  что ты меня вырастил.  За это --  спасибо. Дело в том, зачем я был
тебе нужен. Зачем?
   Старик сжался, отвел глаза.
   -- В  твоей книжке,  во вступлении.  Там есть такая фраза,  о  людях,
которые бы  взяли на  воспитание ребенка --  не  из-за любви,  из-за его
будущей полезности.  Ты ведь всегда меня учил -- ассоциации говорят лишь
об их авторе. Больше ни о чем.
   -- Врачу трудно исцелиться самому... -- прошептал старик.
   -- Зачем я был тебе нужен?
   -- Чтобы в тот миг,  когда мне понадобится соратник, сильный, умный и
преданный человек, он был рядом.
   По крайней мере -- честно.
   -- Я не буду тебе врать. Больше не буду. Спрашивай.
   Нет,  не  зря  Андрей  Хрумов держал лавры  грозы  правительств почти
полсотни лет.  Он  собрался,  он  вступил в  бой.  Только  на  этот  раз
противником был я.
   Ну, попробуй, старик!
   -- Существуют   тесты,    позволяющие   определять   интеллектуальный
потенциал двухлетних детей?
   -- Очень мало.  Мне  пришлось разработать кое-что самому.  --  Андрей
Хрумов горько улыбнулся.  --  Да,  ты  прав.  Я  не  просто взял тебя из
приюта.  Я  тебя  выбирал.  Как  щенка  выбирают.  Здорового  и  умного.
Томография, кардиограмма, анализы. Тесты. Я выбрал самого перспективного
ребенка из полутора тысяч.
   -- Ты подлец, Андрей Валентинович.
   -- Да.  Я подлец,  потому что вырастил тебя человеком. Огранил алмаз.
Ты не смог бы пробиться сам,  Петр.  Ты стал бы рабочим. Или фермером. В
тебе было слишком мало подлости, чтобы стать хотя бы бандитом! Сейчас ты
глушил бы  стаканами дешевую водку,  или  курил травку.  Гробил бы  свой
интеллект,  свою  память,  свою  доброту,  по  капле выдавливал из  себя
человека. А Земля шла бы тем путем, что уготовлен чужими!
   -- Но мой путь был бы моим путем,  Хрумов! То что ты говоришь... ведь
и  чужие считают,  что вправе решать за нас!  Они тоже гранят алмаз!  Не
позволяют людям распыляться на ненужные дела!
   -- Мы оба -- люди.
   -- И что с того?  Ты не обязан был мне врать!  Я не разлюбил бы тебя,
скажи ты  правду!  Ты  остался бы  моим  дедом!  Понимаешь?  Я  стал  бы
космонавтом,  об®ясни ты  причину!  Ты ведь все равно мог меня воспитать
кем угодно! Борцом с чужими, террористом, убийцей. Кем угодно!
   Хрумов молчал.
   Я   отвернулся.   Откуда-то  ринулись  слезы.   Всплыли  хрустальными
шариками,  оторвались от ресниц, повисли перед глазами, отражая ядовитый
химический свет. Голубые звезды...
   -- Я полюбил тебя, Петя, -- сказал Хрумов. -- Веришь?
   -- Полюбил? Как удачный инструмент, к которому руки привыкли?
   -- Нет. Как внука. Я своего сына не любил так, как полюбил тебя.
   Я молчал. Робко затеплились лампы аварийного освещения.
   Не хочу сейчас света!
   -- Это очень просто,  решиться на подлость,  -- тихо произнес Хрумов.
-- Особенно,  когда сам признаешь,  что это подлость.  Решить, что нужен
наследник.  Продолжатель идей.  Раздать  немного денег  на  взятки...  я
никогда не был бедным человеком, ты ведь знаешь. Нанять врачей, отобрать
одного малыша из  полутора тысяч.  Власти знали...  но  им было плевать.
Старый,  шумный популист сошел с ума и выбирает себе нового внука... Да,
я хотел найти соратника.  Просто соратника!  Молодого,  и обязанного мне
всем.  Потом ты стал мне сыном,  внуком, всем... Я слишком любил тебя. Я
боялся  признаться.  Это  очень  сложно,  решиться  на  откровенность...
особенно,  когда любишь. Какая разница, в конце-концов, какая разница...
Я  должен был  сказать тебе,  как можно раньше.  В  десять,  двенадцать,
пятнадцать лет.  Ничего бы  это  не  изменило.  Я  хоть сейчас могу тебе
рассказать...  как бы ты отреагировал,  в том или ином возрасте. Но я не
смог. Не сумел.
   -- Ты врешь, -- прошептал я.
   -- Нет,  Петя.  Я никак тебе не могу доказать,  что не вру.  Никак. Я
ведь действительно чужой тебе человек. Чужой по крови. А любовь... ее не
измеришь никаким прибором. Не приложишь справку с печатью.
   -- Ты меня любил, потому что Земля...
   -- Да провались она,  эта Земля!  --  тонко закричал дед.  --  В пыль
рассыпься! Сгори в огне! Разве я знал, знал тогда... разве я знал...
   Я  дернулся,  цепляясь за  кресло,  рывком  подтягиваясь к  деду.  Он
скрючился,   закрывая  ладонями  лицо,   но  непослушные  слезы,  жалкие
старческие слезы,  сочились сквозь пальцы, искрами разлетаясь по кабине.
Я усадил его в кресло и помог пристегнуться.  Прижал голову к его груди,
как в детстве, когда мог спрятаться от всех бед и обид на его коленях.
   -- Дед, прости меня...
   -- Петя,  мальчик мой,  --  он трясся от рыданий.  --  Я  виноват,  я
виноват, я знаю...
   -- Дед, прости...
   -- Ты  прав,  я  не мог,  я  не должен был врать.  Ты не поверишь мне
теперь,  никогда. И будешь прав. Я слишком много говорил... о свободе...
о праве быть собой.  Но мы не свободны,  мальчик мой.  Мы рабы. Мы слуги
своей любви.
   -- Дед, я верю тебе...
   -- Я  слишком любил Землю.  Любил наш смешной мир.  И нашу несчастную
страну --  всегда любил больше,  чем Землю. И свой дом любил больше, чем
страну.  Потому что только такова любовь, она складывается из малого, из
частичек,  из чего-то смешного и  глупого,  из под®езда,  где первый раз
целовался, из двора, где первый раз подрался, из работы, в которой нашел
себя... Не свобода важна, Петя. Любовь...
   Я отвел его руки от лица, посмотрел в глаза старика.
   -- Я люблю тебя,  деда,  --  сказал я.  --  А Россию я тоже люблю.  И
Землю.  Но это --  дальше.  Не плачь, пожалуйста. Сейчас Данилов с Машей
вернутся...
   Невольно  посмотрев на  люк  в  шлюзовую  камеру  я  вздрогнул.  Там,
сцепившись за руки, висели Маша и Данилов. Рядом с ними парил Счетчик.
   Давно так висят...
   -- Петр, начните реанимацию челнока, -- сказал Данилов. И добавил: --
Пожалуйста.
   Я кивнул, не произнося ни слова. Плевать, что они слышали, а что нет.
Главное, что дед еще плачет, промакивая слезы рукавом.
   -- Я  мог  бы  сказать  что-то  подобающее ситуации,  --  прошелестел
Счетчик.  --  И это прозвучало бы правдоподобно.  Но я промолчу,  ибо на
самом деле не испытываю никаких значительных эмоций.
   -- Понимаю,  --  сказал я.  --  Вот поэтому мы  сильнее вас,  ящерка.
Потому что всегда испытываем эмоции. К месту они, или нет.
   Рептилоид щелкнул челюстями.
   -- Я   надеюсь,   что  в  отношении  нас  эмоции  человечества  будут
положительны, -- сказал он. Почти просительно сказал.
   -- Это зависит от того, заслужите ли вы нашу любовь, -- ответил я. --
Но пока у вас есть шанс.


        Глава 5.

   Челнок ожил.
   В  топливные элементы  вернулась энергия,  в  компьютеры --  полетные
программы.  Мы реанимировали корабль дружно и молча.  Земля была далеко,
"двенадцать с  хвостиком" световых лет.  И все корабли Земли,  прекрасно
зная эту дистанцию, никогда не сумеют нас найти.
   Главное -- направление. Это как в жизни, быстро понимаешь, как далеко
может пойти человек, но никогда не знаешь, какой путь он изберет.
   Оказывается, угнать звездолет -- очень просто.
   Когда  все  системы начали  функционировать в  штатном режиме,  и  мы
вернулись по  креслам --  болтаться без опоры не самое приятное занятие,
вопреки расхожему мнению,  Данилов,  с едва уловимым смущением,  сказал,
прячась за деловым тоном:
   -- Мария, я должен тебя проинструктировать о пользовании туалетом...
   -- Спасибо,  я  очень  подробно  изучила  документацию,  --  ответила
девушка.
   -- Хорошо...  женские насадки должны быть в контейнере над санитарным
блоком.
   -- Я найду.
   Она  даже  не  покраснела.   Нет,  молодец,  Маша.  Ей  бы  чуть-чуть
женственности, ко всем имеющимся достоинствам...
   -- Может быть, тогда, перейдем к делам? -- спросил дед. Оглядел всех,
удовлетворенно кивнул. -- Мы с Петей извиняемся за свою слабость... но у
нас  всплыли старые проблемы.  Простите.  Давайте теперь заниматься тем,
ради чего мы стали преступниками.
   -- Я мечтаю об этом, -- сказал Данилов. Не сговариваясь мы посмотрели
на рептилоида.
   -- Уже пора? -- поинтересовался Счетчик.
   -- Давно пора, вообще-то, -- заметил дед. -- Прежде чем мы отправимся
на встречу с  Алари,  я хотел бы выслушать историю.  Ту,  гипотетическую
историю, которая сорвала нас с Земли.
   Счетчик и  сейчас еще колебался.  Словно не  понимал,  что все пути к
отступлению нам отрезаны, что мы уже преданы анафеме и попали под статью
"преступления против человечества".
   -- Карел,  мы проявили максимум уступчивости,  --  сказал дед.  -- Не
находишь?
   -- Хорошо...
   Рептилоид поплыл от своего кресла к пульту первого пилота. Видимо, он
выбрал  его  из-за  наиболее крупного дисплея --  когда  чешуйчатая лапа
кос