а него ополчились все силы  американской  реакции  и
капитала. Газеты были полны самыми грязными  инсинуациями  и  клеветой  по
адресу  недавнего  любимца  всей  страны,  "продавшегося  красным".  Вновь
поднялась кампания против "человека, потерявшего лицо".  Газеты  требовали
пересмотра дела и лишения Престо  имущественных  прав.  Чтобы  отбиваться,
Престо  приходилось  подписывать   все   новые   крупные   чеки   на   имя
изворотливого, но жадного Пирса. Нависла угроза и уголовного  обвинения  в
краже у Цорна медикаментов, и в "отравлении" целой группы киноработников и
государственных служащих: прокурора, губернатора...
     Несколько дней  подряд  газеты  печатали  с  комментариями  интервью,
которое дала журналистам Люкс: женщины умеют мстить!
     Она рассказывала, как Престо "на коленях умолял ее принять участие  в
его  предприятии,  чтобы  спасти  его  от  неминуемого  краха.  Но  она  с
негодованием отвергла его предложение, не желая пятнать свое  имя  в  этом
грязном,   антиобщественном,   преступном   деле,   направленном    против
американского народа и чести американской демократии..."
     Эллен, выискивая в газетах  и  журналах  нужные  статьи,  читала  эти
заметки. Встречаясь с Престо, она бурно выражала свое негодование.  Престо
был уж не рад, что дал ей такую работу, хотя искреннее возмущение Эллен  и
трогало его. В этой горячности было нечто большее, нем чувство возмущенной
справедливости, и он с новым интересом приглядывался к девушке.
     - Ничего, мисс Эллен! Все это в порядке вещей и для меня в  этом  нет
ничего неожиданного. Борьба на жизнь и смерть -  незыблемая  основа  нашей
прославленной демократии. И мы будем бороться. А вы поможете мне?
     - Я готова сделать  все,  чтобы  помочь  вам!  -  горячо  и  искренне
воскликнула Эллен.
     Престо был растроган. Он взял ее руку и сказал:
     - Быть может, эта помощь очень скоро понадобится мне. Не забудьте  же
вашего обещания!
     Он решил  воспользоваться  ее  настроением  и  со  временем  добиться
согласия на  участие  в  фильме.  Дело  с  героиней-прачкой  у  Престо  не
ладилось. Известные и  опытные  артистки  отказывались  играть  прачку,  а
молодые,  находившиеся  под  влиянием  условных  штампов   кинозвезд,   не
справлялись с ролью. Их прачки напоминали  танцовщиц  из  мюзик-холла  или
графинь, занимающихся стиркой, но очень далеки были  от  образа  настоящей
труженицы. И поэтому репетиции пока шли без с®емок.
     Чтобы отвлечь Эллен от расстраивавших ее газет  и  скорее  достигнуть
цели. Престо нередко говорил ей:
     - Довольно о газетах. Поедемте лучше со мной в киностудию.
     Девушка  охотно  соглашалась.  Таинственный   закулисный   мир   кино
интересовал ее. А Престо  тонко  вел  свою  линию.  В  ее  присутствии  он
умышленно поручал роль героини самым неподходящим артисткам. И когда  они,
как бы танцуя фокстрот, начинали топтаться возле корыта или вынимали белье
двумя пальчиками с приподнятыми мизинцами, как конфету из  бомбоньерки,  -
Эллен не могла удержаться от  улыбки  и  насмешливых  замечаний  и  иногда
возмущенно восклицала:
     - Вот чудачка! Да разве это так делается? Она никогда не видела,  как
белье стирают, полощут, развешивают!
     - А вы ей покажите! - с невинным видом однажды сказал  Престо.  Эллен
смутилась, но он  продолжал:  -  Вы  только  окажете  ей  хорошую  услугу.
Надеюсь, вы не стесняетесь того, что умеете стирать белье?
     Престо попал в цель.
     - Нисколько, - ответила она. - Я считаю, что никакая черная работа не
унижает человека. Позвольте мне! - обратилась Эллен к артистке и принялась
за работу с такой непринужденностью, как будто находилась  в  сторожке  на
берегу Изумрудного озера.
     К счастью, опасения Престо не оправдались: Эллен не утратила простоты
и естественности своих движений. Тонио, видя ее работу, затаил дыхание,  а
Гофман, который, не  снимая,  по  обыкновению  находился  на  посту  возле
аппарата, как-то крякнул и вдруг с ожесточением завертел ручкой.
     "Даже Гофмана проняло!" - с радостью подумал Престо.
     Артисты с вниманием и  некоторым  изумлением  смотрели  на  Эллен.  В
студии стало совсем тихо. Эту  напряженную  тишину  нарушал  только  сухой
треск аппарата. А Эллен, как ни в чем  не  бывало,  продолжала  заниматься
стиркой. Когда, наконец, она кончила,  Гофман  перестал  крутить  ручку  и
взревел на всю киностудию:
     - Нашли! Нашли, черт возьми! Да ведь это же дьявольски хорошо вышло!
     И артисты, в большинстве молодежь, еще не зараженная  духом  зависти,
дружно  зааплодировали.  Эллен,  сама  того  не  сознавая,  показала  всем
предельную высоту всякого искусства: простоту.
     И только теперь, видя  неожиданный  эффект  своего  выступления,  она
смутилась и покраснела. Все поздравляли ее, Гофман безумствовал.  Он  тряс
Эллен руки и кричал:
     - Теперь мы победим! Вы прирожденная...
     - Прачка! - добавила Эллен.
     - Прирожденная артистка! Поверьте мне, старому волку! То, что  другим
дается с величайшим трудом, годами учения, вам даром идет в руки.
     - Это, может быть, потому, что артисты играют, - возражала Эллен, - а
я даже не думала об игре.
     - Вы жили. Это-то и нужно, - горячился Гофман.  -  Чем  больше  игры,
искусственности, тем хуже. Вы же сами не раз слышали,  как  мистер  Престо
просит артистов: "Только, пожалуйста, не играйте!"
     Так Эллен, прежде чем дала свое согласие, стала артисткой  по  общему
приговору видевших ее первое выступление.
     Но сама она еще не верила этому и сомневалась.
     Возвращаясь в автомобиле вместе с Престо  на  его  виллу,  она  долго
молчала. Престо искоса поглядывал на нее и тоже молчал. Пусть перебродится
первое волнение. И только когда они проехали полпути, он спросил ее:
     - Ну как?
     - А все-таки я не буду артисткой, - ответила она.
     - Почему?
     - Ваше заключение слишком поспешно, - отвечала она. - Что  я  делала?
Только работала, как всегда. Это каждый может, если  делает  свое  обычное
дело. Столяр точно так же строгал  бы,  землекоп  копал,  и  у  него  это,
конечно, вышло бы лучше, чем у артиста, который впервые берется за рубанок
или лопату. Но ведь ваша героиня в фильме не только стирает белье.  Она  и
радуется, и страдает, плачет и смеется, разговаривает и молчит, а  это  уж
не то, что белье стирать. Нет, я не стану играть. Сама осрамлюсь  и  фильм
испорчу.
     - Отчасти вы правы, - сказал Престо, - но только отчасти  Конечно,  с
вами еще предстоит большая работа. Но ведь и с артистами, которые  берутся
впервые за рубанок или лопату, тоже надо немало повозиться,  чтобы,  глядя
на экран, над ними не  смеялись  профессионалы.  Главное  то,  что  у  вас
прирожденный талант, бесспорные задатки. Это я заметил еще  у  Изумрудного
озера, когда вы изображали  безумие  Офелии.  Поверьте  моей  опытности  и
опытности Гофмана, который имел дело с сотнями новичков  и  умеет  оценить
человека по одному движению, по одному жесту.
     Эллен все еще не сдавалась и возражала:
     - Но ведь это были только мои привычные жесты.
     - Поймите же, - продолжал убеждать ее  Престо,  -  что  одно  дело  -
стирать белье в хижине сторожа и другое - перед  аппаратом.  Самая  лучшая
прачка забывает свои привычные движения, как только ее  начинают  снимать.
Она или смущается, и у нее все летит из рук, или начинает стирать так, как
ей кажется нужно для экрана. И только по-настоящему талантливые люди могут
устоять перед этим испытанием - с®емкой.
     В душе Престо и сам еще не был вполне  уверен,  но  Эллен  безусловно
представляла собой самый подходящий сырой материал, обещала больше других.
Неведомым для Эллен  осталось  и  то,  что  Престо  заранее  сговорился  с
Гофманом поддержать, поощрить Эллен, если и он найдет, что из  нее  выйдет
толк. И Эллен,  видимо,  не  на  шутку  заинтересовала  Гофмана,  судя  по
искренней горячности, с которой он принял ее первый дебют. Что же касается
остальных артистов, то они были восхищены не только естественностью, но  и
красотой, гармоничностью ее движений. Даже для более опытных артистов было
откровением то, что подметил  Престо  еще  на  берегу  Изумрудного  озера:
трудовые движения могут быть так же красивы и изящны,  как  художественная
пластика, что самые хитроумные изощрения не могут лучше  показать  красоту
форм, линий, динамику живого человеческого тела, чем эти трудовые  позы  и
жесты.
     Видя, что Эллен все еще колеблется. Престо сказал:
     - Послушайте, мисс Эллен, совсем недавно вы сказали мне,  что  готовы
сделать все, чтобы помочь мне. И эту помощь теперь вы можете оказать  мне.
Вы знаете, что я переживаю нелегкое  время.  Больше  того,  все  висит  на
волоске. В случае неудачи я разорен,  моя  карьера  кончена.  Но  в  своем
падении я увлеку и других, - всех, кто связал свою судьбу  с  моею.  Ведь,
начиная это дело, я думал не только о себе. Об этом я говорил  вам  еще  в
сторожке парка. Не отказывайтесь, Эллен. Поймите, что и  я,  и  Гофман  не
поведем вас и себя на провал. В успехе мы так же заинтересованы, как и вы,
и мы сделаем все возможное, чтобы обеспечить этот успех. Дайте только ваше
согласие!
     - Если дело обстоит так, то я согласна, - сдалась, наконец, Эллен.
     Престо, вздохнув с облегчением, воскликнул:
     - Давно бы так! - и, улыбаясь,  докончил:  -  Теперь  и  ваша  судьба
связана с моею. Вместе победить или вместе принять поражение!



        НОВОЕ ЛИЦО ПРЕСТО ПРОЯВЛЯЕТСЯ


     Это была большая победа и первая  большая  радость,  которую  испытал
Престо с тех пор, как принялся за неравную борьбу.
     Работа в киностудии над постановкой приобрела для него новый интерес.
Престо  был  чрезвычайно  строгим  и  требовательным  режиссером.  Экономя
пленку, он не снимал десятки раз один  и  тот  же  кадр,  как  это  обычно
делалось в Голливуде.  Только  после  бесконечных  репетиций,  когда  игра
артистов вполне удовлетворяла его, Гофман начинал с®емку,  и  редкий  кадр
приходилось снимать вторично. Одну  неудачливую  молодую  артистку  Престо
довел до слез, пока не добился того, чего хотел. Он сам перевоплощался  во
все роли, показывая, как надо играть. Волновался,  сердился,  иногда  даже
бранил артистов,  или  в  отчаянии  бросался  на  диван  с  видом  полного
изнеможения, чтобы через несколько минут вновь  взяться  за  муштровку.  К
счастью, теперь ему не мешал смех, который он неизбежно  возбуждал,  когда
был уродом. Артисты терпеливо переносили все. Они видели  полезность  этой
суровой школы и росли на глазах.
     Не делал Престо исключения и для Эллен. Он был с нею строг не меньше,
чем с другими. К его радости, он не обманулся  в  своих  ожиданиях.  Эллен
была чрезвычайно понятлива. Стало совершенно очевидно, что  она  прекрасно
справится с ролью героини.
     Когда же дело доходило до с®емки, - артисты были  уже  в  костюмах  и
гриме,  являлся  и  Престо,  тоже  готовый  к  с®емке,  -  он   становился
неузнаваемым:  добродушный,  веселый,  как  будто   он   явился   не   для
ответственной работы, а для игры в поло. Это сразу  поднимало  настроение.
Не было больше строгого, придирчивого  учителя,  был  веселый  участник  в
игре, и игра начиналась.
     Вертя ручку аппарата, Гофман ни за одним артистом никогда не следил с
таким вниманием, как за Престо в его новом облике и новой роли.
     Первые впечатления Гофмана были неопределенны. Новое лицо проявлялось
не сразу, словно на пленке с слабым  проявителем.  Облик  Престо  не  имел
характерных черт знакомой маски, по которой зритель сразу узнавал  любимых
комиков. Это был не человек-маска, а скорее  -  человек  массы.  Его  лицо
могло напомнить тысячи лиц, его ветхий костюм ничем не отличался от тысячи
таких же ветхих костюмов безработных.  Но  началась  игра,  и  новое  лицо
Престо стало постепенно проявляться. Тонио уже не был игрушечным  уродцем,
механизированным человеком,  который  пассивно  принимает  на  себя  удары
судьбы, падает, поднимается и вновь падает, даже не возбуждая  жалости,  а
только смех, как неодушевленный предмет.
     Новый Престо так же принимал удары,  наносимые  судьбой,  он  так  же
попадал в самые неприятные и нелепые положения. Но он не только  неизменно
поднимался, но и неизменно вновь бросался в бой  со  своими  угнетателями,
как бы они ни превосходили его в силе. Это и смешило  и  вызывало  к  нему
человеческую симпатию.  Игра  нового  Престо  затрагивала  более  глубокие
человеческие  чувства.  Несправедливость,  удары,   оскорбления,   которые
претерпевал Престо, за взрывом смеха тотчас  будили  чувства  негодования,
протеста, желания помочь.
     Чем дальше подвигалась  с®емка,  тем  больше  удивлялся  и  поражался
Гофман. Вместе с физической метаморфозой в  существе  Престо  произошла  и
чудесная интеллектуальная  метаморфоза.  От  старого  Престо  новый  сумел
получить в наследство всю силу  юмора,  несмотря  на  то,  что  новый  его
физический облик не имел никакого комического  уродства.  В  новом  Престо
выявилось еще одно драгоценное качество, которым, быть  может,  и  обладал
старый Престо, но оно не доходило до зрителя,  поглощаемое  и  заслоняемое
его физическим уродством: глубокая человечность.
     Однажды, во время перерыва, Гофман подошел к Престо и,  крепко  пожав
ему руку, сказал:
     - Вы превзошли все мои ожидания, Тонио. Я больше не  сомневаюсь,  что
вы действительно обрели новое лицо. И с этим лицом нельзя не победить.
     Престо улыбнулся радостно, но ответил печально:
     - А между тем никогда я не был  так  далек  от  победы,  как  теперь.
Зайдите ко мне  сегодня  вечером,  Гофман.  Мне  нужно  о  многом  с  вами
поговорить.



        ВЕРНЫЙ ДРУГ ДО ЧЕРНОГО ДНЯ


     В тот же вечер Гофман сидел в кабинете Престо.
     - Работа над фильмом приближается к концу, но еще быстрее подходят  к
концу мои сбережения.  Я  разорен,  Гофман,  и  нам  не  удастся  окончить
картину, - мрачно сказал Престо.
     Гофман, нахмурясь, молчал.
     - Деньги плывут, как вода, - продолжал  Престо.  -  Каждую  неделю  я
подписываю чеки на несколько миллионов долларов.  У  меня  осталось  денег
всего на неделю, но и для этого мне пришлось уже  заложить  мою  виллу  со
всей обстановкой. Я уже не хозяин в доме...
     - Этого можно было ожидать, - сказал Гофман.
     - Да, я ошибся в расчетах, - склонив  голову,  ответил  Престо.  -  В
производственных расходах на постановку фильма  я  не  ошибся.  Постановка
обходится даже дешевле, чем  я  предполагал.  Мы  экономим  на  ленте,  на
натурных с®емках, почти совершенно обходимся без  декораций,  экономим  на
свете, на статистах, на костюмах, которые  нам  стоят  гроши.  Я  не  имею
сценарного департамента с десятками писателей,  сценаристов,  литературных
референтов. Вы знаете, я сам писал сценарий ночами, после  бешеной  работы
днем. Я работал, как одержимый, без сна и  отдыха,  экономил,  где  только
мог. И если бы дело шло только о расходах на постановку, денег хватило  бы
с избытком. Но, признаюсь, я недооценил  силы  сопротивления  и,  главное,
коварства наших врагов. Вы знаете, к каким только подлостям и каверзам  не
прибегали они, чтобы  уничтожить  меня,  -  борьба  происходила  на  ваших
глазах. Всюду чувствовали мы всесильную руку мощных  концернов  и  банков,
субсидирующих и монополизировавших  кинопромышленность.  Нам  отказывались
продавать киноаппаратуру, даже пленку. Приходилось прибегать к  подставным
лицам, посредникам, комиссионерам и за все платить  втридорога.  Прокатные
конторы и владельцы  кинотеатров  заранее  об®явили  о  том,  что  они  не
допустят на экраны мой фильм. Надо было  строить  собственные  кинотеатры.
Каждый из них стоил не меньше миллиона, кроме одного, возле Сан-Франциско,
построенного по вашей идее.
     Гофман кивнул головой. В свое время он, действительно,  подал  Престо
мысль  -  заарендовать  возле  Сан-Франциско  участок   старого   военного
аэродрома и построить кино, вернее только проекционную будку и  гигантский
экран для демонстрации картин не только вечером, но и при дневном свете. В
этом своеобразном театре под открытым небом не было зрительного  зала,  не
было кресел и стульев. Зрители могли в®езжать в "зал" - на большую площадь
аэродрома - прямо в автомобилях и смотреть картину, не выходя их них.
     - Эта новинка, -  продолжал  Престо,  -  должна  привлечь  публику  и
сделать рекламу. Но она не спасет положения. Притом такой  театр  доступен
только владельцам  автомобилей,  а  вы  знаете,  что  я  делаю  ставку  на
малообеспеченный,  трудовой  люд.  Пришлось  строить   обширные   закрытые
кинотеатры в главнейших городах Америки...
     Да, все это было известно Гофману,  и  Престо  говорил  ему  о  своих
затруднениях только потому, что подводил итоги и еще  раз  проверял  себя,
где им была допущена ошибка.
     - И вот,  баланс  подведен.  Сальдо-нуль,  а  работа  не  кончена,  -
меланхолически заключил он и вопросительно посмотрел  на  Гофмана,  ожидая
его ответа.
     - Я предчувствовал, - сказал Гофман. - Что же  теперь  делать?  Банки
нам не придут на помощь, об этом, конечно, нечего и думать. Не найдется  и
столь легкомысленного частного кредитора, который дал бы деньги, хотя бы и
на ростовщических процентах, под разоряющееся и явно  безнадежное,  с  его
точки зрения, предприятие. Значит, если мы хотим  продолжать  борьбу,  нам
надо изыскивать какие-то внутренние ресурсы. У меня, конечно, есть  личные
сбережения, но они вряд ли спасут положение.
     - Ни одного цента я не взял бы из ваших сбережений, Гофман,  если  бы
они и спасли положение,  -  возразил  Престо.  -  Довольно  того,  что  вы
согласились работать в этаком одиозном предприятии.
     Гофман не  мог  скрыть  радость  и  начал  торопливо  об®яснять  свою
позицию:
     - Вы правы, дорогой друг, правы больше, чем думаете. Участием в вашем
предприятии я действительно скомпрометировал себя...
     - И если оно лопнет, что весьма вероятно, вас  могут  не  принять  на
другую работу, и тогда ваши сбережения понадобятся  вам,  как  никогда,  -
помогал Престо своему другу, видя, как тот ерзает в кресле.
     - Да, да... - торопился Гофман окончить этот неприятный разговор. - И
они мне могут понадобиться скорее, чем мне хотелось бы.
     - Вот как? Что вы хотите этим сказать?
     Гофман развел руками, вздохнул и ответил:
     - Дело в том, что мне уже намекали... даже ставили в  некотором  роде
ультиматум...
     - Оставить меня? - догадался Престо.
     -  Да,  разойтись  с  вами.  А  если  я  не  сделаю  этого,  то   все
предприниматели подвергнут меня бойкоту, и работа в кино  для  меня  будет
потеряна...
     - И вы решили?..
     - Что вы на меня смотрите. Престо, как Цезарь на  Брута?  -  смущенно
спросил Гофман.
     - Жду последнего удара, мой Брут, - холодно ответил Престо.
     - Я еще ничего не решил,  мой  Цезарь,  -  так  же  холодно  возразил
Гофман. - Я считал нужным только предупредить...  -  Неловкость  положения
вдруг разозлила его, и он резко воскликнул: - Ну что я могу поделать? Один
в поле не воин.
     - Я от вас ничего и не требую, Гофман, - печально сказал Престо. -  И
не волнуйтесь. Все это понятно, и все это в порядке вещей.
     Наступила тягостная пауза.
     - Проклятая жизнь! - проворчал Гофман. - Поверьте, если бы  я  был  в
силах помочь вам...
     - Вы бы и помогли, и  нечего  больше  об  этом  говорить.  Вы  вольны
поступать, как хотите, а я... может быть, вывернусь как-нибудь,  -  сказал
Престо, поднялся  и  протянул  руку.  Гофман  пожал  ее  и  вышел  тяжелой
поступью.
     Престо  долго  стоял,  опустив  голову.  Потом  прошептал  с  горькой
улыбкой:
     - Верный друг... до черного дня... Ну что  ж?  Теперь  только  добрый
волшебник мог бы помочь мне спасти дело. Но, к сожалению,  в  жизни  таких
случаев не бывает...



                               ФЛЕР Д'ОРАНЖ


     Престо проснулся в шестом часу утра в