Александр Беляев. Человек, нашедший свое лицо


         * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ * 


        ДРАМА МЕЙСТЕРЗИНГЕРА


     Снежная равнина. Истомленные собаки тянут нарты. Собак погоняет каюр,
но и он спотыкается от  усталости.  На  нартах  лежит  человек,  бессильно
свесив голову. Каюр падает. Собаки  останавливаются  и,  как  по  команде,
ложатся на снег.
     Рядом со снежной равниной растут кактусы. В тени зеленых каштанов  по
тротуару идет маленький человек, почти карлик,  в  отлично  сшитом  летнем
фланелевом костюме и шляпе-панаме с широкими полями. Он не может не видеть
драмы в снежной пустыне, но равнодушно проходит мимо.
     Снежная равнина кончилась. Пустырь.  За  ним  пески,  пальмы,  оазис.
Здесь  тоже  происходит  какая-то  драма.   Бедуин-наездник   подхватывает
красивую девушку в европейском костюме, перекидывает через седло и пускает
в карьер своего скакуна. Девушка кричит, простирает руки, бьется Несколько
европейцев бросаются к лошадям и пускаются в погоню...
     Маленький  человек  рассеянным  взглядом  окидывает  оазис,  бедуина,
погоню и шагает дальше, комично выбрасывая ноги вперед.
     За пустыней - набережная. Идет погрузка большого океанского парохода.
Дымят четыре низких, наклоненных назад трубы Завывает сирена.  На  сходнях
подымается свалка. Кого-то поймали. Кто-то вырывается, падает вниз.
     Снова пустырь. За ним скалы. Гордо возвышается  средневековый  замок,
окруженный валами, рвами, наполненными водой. На под®емном  мосту  рыцарь,
под®ехавший к замку. Он требует, чтобы ему открыли ворота. На башнях стоят
люди.  Вдруг  под®емный  мост  начинает  подниматься.  Испуганная   лошадь
мечется, пытается спрыгнуть с моста...
     Не досмотрев, удастся ли ей это,  или  же  она  вместе  со  всадником
попадет в ловушку, маленький человек отводит взгляд и со  скучающим  видом
ворчит себе под нос:
     - Везде и всюду одно и то же... Тоска!
     И он еще выше подбрасывает ноги, шагая по гладкому тротуару.
     Здесь  же,  по   асфальтовой   дороге,   течет   беспрерывный   поток
автомобилей, белых, синих, голубых, золотистых,  как  жужелица,  блестящих
лимузинов последней модели и  стареньких  фордов.  Люди,  которые  едут  в
автомобилях и идут по тротуарам, с таким же равнодушием смотрят на снежные
пустыни, оазисы, океанские пароходы, средневековые замки, как и  маленький
человек.
     Их  гораздо  больше  интересует  сам  маленький   человек.   К   нему
поворачиваются все головы идущих и едущих.  Завидев  маленького  человека,
люди многозначительно переглядываются. И на их лицах появляются улыбки,  а
в глазах - величайший интерес, какой бывает лишь у  посетителей  зоопарка,
когда они видят необычайно экзотическое животное.  И  вместе  с  тем  люди
проявляют к маленькому человеку почтительное уважение. Знакомые  незаметно
толкают друг друга локтем и тихо говорят:
     - Смотри! Престо! Антонио Престо!
     - Да, как мало весит и как много стоит!
     - Говорят, его капитал равняется ста миллионам долларов.
     - Больше трехсот.
     - А ведь он еще так молод, счастливец!
     - Почему он не в автомобиле? Ведь у него одна из лучших машин в мире.
По особому заказу.
     - Это его обычная утренняя прогулка. Автомобиль следует за ним.
     А маленький человек продолжает спокойно идти вперед,  стараясь  ничем
не отличаться от других, не обращать на себя внимания. Но это ему  удается
не лучше, чем слону, который шествует среди толпы  зевак.  Необычайна  его
фигура, необычайны жесты, мимика. Каждое  его  движение  вызывает  улыбку,
смех. Весь он - живое олицетворение смешного. Еще ребенком он вызывал смех
у окружающих. Он мог  быть  весел,  грустен,  задумчив,  мог  сердиться  и
негодовать, - результат был один: люди смеялись.  Сначала  это  раздражало
его, но впоследствии он привык. Что же делать? Такова его внешность.
     Он был почти карликом,  имел  непомерно  длинное  туловище,  короткие
ноги, длинные руки взрослого  человека,  достигавшие  колен.  Его  большая
голова, широкая в верхней части и узкая в нижней, сохранила черты детского
строения. Особенно  смешон  был  его  мясистый  нос,  глубоко  запавший  в
переносице. Кончик носа загибался вверх,  как  турецкая  туфля.  Этот  нос
обладал необычайной подвижностью, отчего  ежеминутно  менялось  не  только
выражение, но и вся форма лица. Престо был подлинным, законченным  уродом,
но в его уродстве не было ничего отталкивающего. Наоборот, оно  возбуждало
симпатию. В его больших живых карих глазах светились  доброта  и  ум.  Это
было единственное исключительное в своем роде произведение природы.
     Антонио Престо  шел  с  невозмутимым  видом  среди  смеющейся  толпы,
комично выкидывая вперед свои короткие ноги.
     Он свернул налево в кипарисовую аллею, которая вела к большому  саду.
В саду, посредине эвкалиптовой  рощи,  стояла  китайская  беседка.  Престо
вошел в нее и оказался в кабине лифта. Лифт  среди  сада  мог  бы  вызвать
удивление у всякого непосвященного, но Престо был  хорошо  знаком  с  этим
странным сооружением. Кивнув головой  в  ответ  на  приветствие  мальчика,
обслуживающего лифт. Престо бросил короткое приказание:
     - На дно!
     При этом он  сделал  такой  выразительный  жест  рукой,  будто  хотел
проткнуть землю до самой преисподней. Это было  так  смешно,  что  мальчик
засмеялся. Престо  грозно  посмотрел  на  него.  От  его  взгляда  мальчик
засмеялся еще громче.
     - Простите, мистер, но я не могу, право же не могу... -  оправдывался
мальчик.
     Престо со вздохом махнул рукой.
     - Ладно, Джон, не оправдывайся. Ты в этом виноват не больше,  чем  я.
Мистер Питч приехал? - спросил он у мальчика.
     - Двадцать минут тому назад.
     - Мисс Гедда Люкс?
     - Нет еще.
     - Ну, разумеется, -  сказал  с  неудовольствием  Престо.  И  нос  его
неожиданно зашевелился, как маленький хобот.
     Мальчик снова не удержался и взвизгнул от смеха. Хорошо, что  в  этот
момент лифт остановился, а то Престо рассердился бы на него.
     Антонио выскочил из кабины,  прошел  широкий  коридор  и  оказался  в
большой круглой комнате, освещенной  сильными  фонарями.  После  горячего,
несмотря на утренний час, солнца здесь было прохладно, и Престо вздохнул с
облегчением. Он быстро пересек круглую комнату и открыл дверь  в  соседнее
помещение. Как будто "машина времени" сразу перенесла  его  из  двадцатого
века в немецкое средневековье.
     Перед ним был огромный зал, потолок которого замыкался вверху  узкими
сводами. Узкие и высокие окна и дверки, узкие и высокие стулья. Через окно
падал свет, оставляя  на  широких  каменных  плитах  пола  четкий  рисунок
готического оконного переплета. Престо вошел в полосу света и остановился.
Среди этой высокой и узкой  мебели  фигура  его  казалась  особенно  мала,
неуклюжа, нелепа. И это было не случайно: в  таком  контрасте  был  строго
продуманный расчет режиссера.
     Старый немецкий замок был сделан из фанеры, клея, холста и красок  по
чертежам, этюдам и макетам выдающегося архитектора, который мог  с  честью
строить настоящие замки и дворцы.  Но  мистер  Питч,  -  "Питч  и  Кь",  -
владелец киностудии, платил  архитектору  гораздо  больше,  чем  могли  бы
уплатить  ему  титулованные  особы  за  постройку  настоящих   замков,   и
архитектор предпочитал строить бутафорские замки из холста и фанеры.
     В средневековом замке, вернее в углу зала и за его фанерными стенами,
шла суета. Рабочие, маляры, художники и плотники под  руководством  самого
архитектора  заканчивали  установку  декораций.   Необходимая   мебель   -
настоящая, а не бутафорская - уже стояла в "замке". Инженер-электрик и его
помощник возились с юпитерами - огромными лампами во  много  тысяч  свечей
каждая. Главное в кинофильме - свет. Немудрено, что он составляет основную
заботу постановщиков. Мистер Питч и Кь могли позволить себе такую роскошь:
устроить огромный павильон под землей, чтобы яркое  калифорнийское  солнце
не мешало эффектам искусственного освещения при павильонных с®емках.
     Из-за декораций выглядывали статисты и статистки,  уже  наряженные  в
средневековые костюмы и загримированные. Все они с любопытством, почтением
и в то же  время  с  невольной  улыбкой  смотрели  на  молодого  человека,
стоящего в "солнечном" луче посредине залы. Статисты шептались:
     - Сам...
     - Антонио Престо...
     - Боже, какой смешной! Он даже в жизни не может постоять спокойно  ни
одной минуты.
     Да, это был "сам" - Антонио Престо, неподражаемый комический  артист,
затмивший славу былых корифеев экрана:  Чаплиных,  Китонов,  Бэнксов.  Его
артистический псевдоним  чрезвычайно  метко  определял  его  стремительную
сущность. Престо ни секунды не оставался спокойным.  Двигались  его  руки,
его ноги, его туловище, его голова и его неподражаемый нос.
     Трудно было  об®яснить,  почему  каждый  его  жест  возбуждает  такой
неудержимый смех. Но противиться этому смеху никто не мог. Даже  известная
красавица леди Трайн не могла удержаться от смеха,  хотя,  как  утверждают
все знавшие ее, она не смеялась никогда в  жизни,  скрывая  свои  неровные
зубы. По мнению американской критики, смех леди Трайн был  высшей  победой
гениального американского комика.
     Свой природный  дар  Престо  удесятерил  очень  своеобразной  манерой
играть. Престо любил играть трагические роли. Для него специально писались
сценарии по трагедиям Шекспира, Шиллера, даже Софокла... Тонио  -  Отелло,
Манфред, Эдип... Это было бы профанацией, если бы Престо  не  играл  своих
трагических ролей с подкупающей искренностью и глубоким чувством.
     Комизм Бэстера Китона заключался в  противоречии  его  "трагической",
неподвижной маски лица с комичностью положений. Комизм Тонио Престо был  в
противоречии и положений, и обстановки, и даже его собственных  внутренних
переживаний с его невозможной нелепой, немыслимой фигурой, с  его  жестами
паяца. Быть может, никогда еще комическое не поднималось до  таких  высот,
почти соприкасаясь с трагическим. Но зрители этого не замечали.
     Только один человек,  крупный  европейский  писатель  и  оригинальный
мыслитель, на вопрос американского журналиста о том, как ему нравится игра
Антонио Престо, ответил: "Престо страшен в своем  безнадежном  бунте".  Но
ведь это сказал не американец, притом он сказал фразу, которую даже трудно
понять. О каком бунте, о бунте против кого говорил  писатель?  И  об  этой
фразе скоро забыли. Только Антонио Престо бережно сохранил в  памяти  этот
отзыв иностранца, которому удалось заглянуть  в  его  душу  Это  был  бунт
обделенного природой урода, который стремился к  полноценной  человеческой
жизни. Трагическая в своей безнадежности борьба.
     Но и право играть трагедии досталось ему не легко. В первые годы  его
заставляли выступать  только  в  шутовских  ролях,  ломаться,  кривляться,
получать пинки и падать на потеху зрителей. В его дневнике  имелись  такие
записи:
     12 марта
     Вчера вечером прочитал новый сценарий.  Он  возмутил  меня.  Дурацкий
сценарий, а для меня - дурацкая роль.
     Сегодня зашел к нашему директору, говорю:
     - Глупее ваш сценарный департамент не мог придумать  сценария?  Когда
же это кончится?
     - Когда публика поумнеет и ей перестанут нравиться такие картины. Они
дают доллары, и это все, - ответил он.
     Опять доллары! Все для них!
     -  Но  вы  сами  развращаете  зрителей,  портите  их  вкус   подобной
пошлостью! - воскликнул я.
     - Если у вас такая точка зрения, вам лучше не сниматься для экрана, а
поступить воспитателем в пансион благородных девиц. У нас коммерческое,  а
не педагогическое предприятие. Пора вам это понять,  -  спокойно  возразил
директор.
     Можно ли было продолжать разговор с таким человеком? Я ушел  от  него
взбешенный. В  ярости  бессилия,  в  это  утро  я  умышленно  переигрывал,
утрировал самого себя, гаерствовал, валял дурака.  Нате!  получайте,  если
вам только это надо! В то же время думал: неужели  режиссер  не  остановит
мои клоунады? Но он не остановил. Он был доволен!  А  в  перерыве  ко  мне
подошел директор, который, как оказалось, следил за моей игрой, хлопнул по
плечу и сказал:
     - Вижу, что вы одумались.  Давно  бы  так.  Вы  играли  сегодня,  как
никогда. Фильм будет иметь колоссальный успех. Мы отлично заработаем!
     Я готов был броситься и  задушить  этого  человека  или  завыть,  как
собака.
     Но что я могу сделать? Куда бежать? Бросить  искусство?  Покончить  с
собой?.. Придя домой, три часа играл на скрипке, - это успокаивает меня, -
и думал, ища выхода, но ничего не придумал. Стена...
     Только когда он достиг мировой  известности,  киноторгаши  принуждены
были согласиться с капризами - "причудами" - Престо и с неохотой допустили
его играть трагические роли. Впрочем, они успокоились, когда увидели,  что
у Престо "трагедии выходят смешней комедий".
     - Гофман, Гофман! Вы находите, что свет  дан  под  хорошим  углом?  -
спросил Антонио у оператора.
     Оператор  Гофман,   флегматичный   толстяк   в   клетчатом   костюме,
внимательно посмотрел в визир аппарата. Свет падал так на лицо Престо, что
впадина носа недостаточно ярко обозначилась тенью.
     - Да, свет падает слишком отвесно. Опустите софит и  занесите  юпитер
немного влево.
     - Есть! - ответил рабочий, как отвечают на корабле.
     Резкая тень пала на "седло" носа Антонио, отчего лицо  сделалось  еще
более смешным. В луче этого света  у  окна  должна  была  произойти  сцена
трагического об®яснения неудачного любовника, - которого играл  Престо,  -
бедного мейстерзингера,  с  златокудрой  дочерью  короля.  Роль  королевны
исполняла звезда американского экрана Гедда Люкс.
     Тонио Престо обычно сам режиссировал фильмы, в которых участвовал.  И
на этот раз до  приезда  Гедды  Люкс  он  начал  проходить  со  статистами
некоторые массовые сцены. Одна  молодая,  неопытная  статистка  прошла  по
сцене не так, как следовало. Престо простонал и  попросил  ее  пройти  еще
раз. Опять не  так.  Престо  замахал  руками,  как  ветряная  мельница,  и
закричал очень тонким, детским голосом:
     - Неужели это так трудно ходить по полу? Я вам сейчас покажу, как это
делается.
     И, соскочив с  своего  помоста.  Престо  показал.  Показал  он  очень
наглядно и верно. Все поняли, что требуется. Но вместе с тем это было  так
смешно, что статисты не  удержались  и  громко  засмеялись.  Престо  начал
сердиться. А когда он сердился, то был смешон, как никогда. Смех статистов
сделался гомерическим. Бароны и рыцари  хватались  за  животы  и  едва  не
падали на пол, придворные дамы смеялись до слез и  портили  себе  грим.  У
короля  слетел  парик.  Престо  смотрел   на   это   стихийное   бедствие,
произведенное  его  необычайным  дарованием,  потом  вдруг  топнул  ногой,
схватился за  голову,  побежал  и  забился  за  кулисы.  Успокоившись,  он
вернулся в "замок" побледневшим и сказал:
     - Я буду отдавать приказания из-за экрана.
     Репетиция продолжалась.  Все  его  замечания  были  очень  толковы  и
обличали в нем талант и большой режиссерский опыт.
     - Мисс Гедда Люкс приехала! - возвестил помощник режиссера.
     Престо передал бразды правления помощнику и  отправился  одеваться  и
гримироваться.
     Через двадцать минут он вышел в ателье уже в костюме  мейстерзингера.
Костюм и грим не могли скрыть его уродства. О, как он был смешон! Статисты
с трудом удерживали смех и отводили глаза в сторону.
     - Но где же Люкс? - нетерпеливо спросил Тонио.
     Партнерша заставила себя ожидать. Для всякой другой артистки  это  не
прошло бы даром, но Люкс могла позволить себе такую вольность.
     Наконец она явилась, и ее появление произвело,  как  всегда,  большой
эффект.  Красота  этой  женщины  была  необычайна.   Природа   как   будто
накапливала по мелочам сотни лет все, что может очаровывать людей,  копила
по крохам, делала  отбор  у  прабабушек,  чтобы,  наконец,  вдруг  собрать
воедино весь блистательный арсенал красоты и женского очарования.
     У Антонио Престо  нервно  зашевелился  туфлеобразный  нос,  когда  он
посмотрел на Люкс. И все, начиная от первых артистов  и  кончая  последним
плотником, устремили свои глаза на Гедду. Статистки смотрели на нее  почти
с благоговейным обожанием.
     Нос Престо приходил все в большее движение, как  будто  он  вынюхивал
воздух.
     - Свет! - крикнул Престо тонким  голосом,  ставшим  от  волнения  еще
пронзительней и тоньше.
     Целый океан света разлился по  ателье.  Казалось,  будто  Гедда  Люкс
принесла его с собой. Ее псевдоним так же хорошо шел к ней, как "Престо" -
к ее партнеру".
     Перед с®емкой Престо решил прорепетировать главный кадр -  об®яснение
мейстерзингера с дочерью короля.
     Люкс уселась в высокое кресло  у  окна,  поставила  ногу  в  расшитой
золотом туфельке на резную скамеечку и взяла в руки шитье. У ног ее улегся
великолепный дог тигровой масти. А в почтительном расстоянии от Люкс  стал
Престо и под аккомпанемент лютни начал декламировать поэму о любви бедного
певца к благородной даме. Дочь короля не смотрит на  него.  Она  все  ниже
склоняет голову и чему-то улыбается. Быть может, в этот момент она  думает
о прекрасном рыцаре, который на последнем турнире победил всех  соперников
во славу ее красоты и был удостоен ее небесной  улыбки.  Но  мейстерзингер
понимает эту улыбку по-своему - недаром он поэт.
     Он приближается к ней, он поет все более страстно, потом падает перед
нею на колени и начинает говорить о своей любви.
     Неслыханная дерзость! Невероятное оскорбление! Ужасное  преступление!
Королевна, не поднимая головы от шитья, хмурится. Глаза  ее  мечут  искры,
она топает маленькой ножкой в  золоченой  туфельке  по  резной  скамеечке,
зовет слуг и приказывает увести  дерзкого  поэта.  Входят  слуги,  хватают
мейстерзингера и уводят в тюрьму. Мейстерзингер  знает,  что  его  ожидают
пытки и казнь, но он не  жалеет  о  том,  что  сделал,  и  посылает  своей
возлюбленной последний взгляд, исполненный любви и преданности. Он  охотно
примет смерть.
     Сцена прошла прекрасно. Престо удовлетворен.
     - Можно снимать, - говорит он Гофману.
     Оператор уже стоит у аппарата. Всю сцену он наблюдал  через  визирное
стеклышко. Престо вновь становится у кресла Люкс.
     Ручка  аппарата  завертелась.   Сцена   повторялась   безукоризненно.
Мейстерзингер поет, королевна наклоняет  свое  лицо  все  ниже  и  чему-то
улыбается. Мейстерзингер подходит  к  королевне,  бросается  на  колени  и
начинает под музыку свою страстную  речь  Престо  увлечен.  Он  не  только
играет жестами и богатой мимикой своего  подвижного  лица.  Он  говорит  и
шепчет страстные признания с такой искренностью и силой, что Люкс, забывая
десятки раз проделанную последовательность движений  и  жестов,  чуть-чуть
приподнимает  голову  и  с  некоторым  удивлением  взглядывает  на  своего
партнера одними уголками глаз.
     И в этот момент происходит нечто, не предусмотренное ни сценарием, ни
режиссером.
     Престо,  коротконогий,   большеголовый,   со   своим   туфлеобразным,
подвижным носом, признается в  любви!  Это  показалось  Гедде  Люкс  столь
несообразным, нелепым, комичным, невозможным,  что  она  вдруг  засмеялась
неудержимым смехом.
     Это был смех, который охватывает вдруг человека, как приступ страшной
болезни, и держит, не выпуская из своих рук, потрясая  тело  в  судорожном
напряжении, обессиливая, вызывая слезы на глазах. Люкс смеялась  так,  как
не смеялась никогда в жизни Она едва успевала переводить дыхание  и  снова
заливалась бесконечным серебристым смехом. Вышивание выпало у нее из  рук,
одна из золотистых кос спустилась до пола. Встревоженный дог вскочил  и  с
недоумением смотрел на свою хозяйку. Растерянный Престо также поднялся  на
ноги и, мрачно сдвинув брови, смотрел на Люкс.
     Смех так же заразителен, как зевота. Не прошло и минуты, как перекаты
смеха  уже  не