ина  это,  и
сорвался он.
   - Вот  ведь  как  получается,  -  продолжил  Ганшин,  и  в  голосе  его
отчетливо, слишком отчетливо прозвучали не  столько  раздумчивые,  сколько
откровенно поучающие нотки. - Технологическая наша цивилизация оказываетс
прекрасным, регулирующим природу  механизмом.  Был  экологический  кризис,
боролись мы за охрану этой самой природы, окружающей среды. И что же?  Кто
эту борьбу выиграл? Те, кто заповедники создавать  призывал?  Отказыватьс
от технологического развития? Нет! Технари. Те, кто технологию творил и  с
ее помощью  пресловутую  первую  природу  реставрировал:  Реставрировал  и
модернизировал, к человеку приспосабливая, к его потребностям,  о  которых
матушка-природа отнюдь, между прочим, не заботилась... И сейчас вы за  эту
самую Арфу вашу ратуете, спасти ее жаждете. А  чего,  спрашивается,  ради?
Ради новых жертв? Зато технология, наступая,  стирает  ее  с  лица  земли.
Чтобы мир был наш, человеческий, чтобы в любой его точке человеку было так
же удобно, спокойно и уютно, как в собственном доме. И заметьте,  даже  не
специально  это  делается,  а  попутно.  Не  с   Арфой   мы   боремся,   а
энергоприемник для "Беаты" строим. И лишь параллельно, одновременно... И в
том великий смысл технического прогресса.
   Ганшин  поймал  себя  на   мысли,   что   некстати,   совсем   некстати
представилась ему вдруг не "Беата", которая повиснет  над  Фрайди-Айлендом
через несколько лет, а другая орбитальная гелиоэлектростанция, "Арабелла",
на которой был он когда-то... И вспомнился Йензен,  апологет  того  самого
прогресса без берегов, прогресса безоглядного и  самоцельного,  о  котором
он, Ганшин, сейчас говорил.  И  чем  Йензен  кончил,  ему  вспомнилось,  и
шевельнулось где-то в глубине души  сомнение  в  собственной  правоте,  и,
словно учуяв это движение, заговорил хранивший доселе молчание Янг.
   - Знакомую песню вы завели, Ник! Заманчиво, конечно, не спорю:

   Лес
   надменно встал до небес.
   Ну-ка его пилой -
   долой!
   Щепки сдувайте,
   пни вырывайте,
   асфальта, асфальта сюда давайте!
   Вот это подвиг в веках!
   Вот это будет планета!
   Катись хоть вокруг света
   на роликовых коньках!

   О таком мире мечтается вам, Ник? Все безопасно, все гладко, все  чисто,
выметено, вылизано - до тошноты. До омерзения...
   - А вам приключений надо? Борьбы со стихиен? Что ж, идите в космический
флот. Получите - сколько угодно. Где-нибудь на Марсе, на Венере,  хоть  на
Плутоне. А здесь - Земля. Наш дом. И в доме должен быть порядок.
   - Вот именно, Николай Иванович, порядок, -  подхватил  Аракелов,  и  по
тону его Ганшин понял, что предстоит второй раунд,  что  дал  он  какое-то
оружие в аракеловские руки, хотя в толк не  мог  взять,  какое  именно.  -
Совершенно справедливо замечено. А скажите, пожалуйста,  сколько  человек,
ну да, в среднем, в самом что ни на есть  первом  приближении,  -  сколько
человек за день, например, под машины попадает? И сколько  людей,  даже  в
наше время, отмеченное триумфами медицинской науки, погибает  от  простого
удара током, в собственном доме?
   "Вот черт, - подумал Ганшин, - куда он гнет?.."
   - Не знаю, - коротко сказал он. - Я этой статистикой не занимался.
   - Я тоже, - кивнул Аракелов. - Но если предположу,  что  за  год  таких
людей в любой отдельно взятой стране окажется побольше, чем погибло  из-за
Арфы за все двести лет, думаю, что окажусь недалек от истины.
   - И что вы хотите этим доказать?
   - Я не доказываю. Я только спрашиваю. Так вот,  настаиваете  ли  вы  на
этом  основании  на  ликвидации   электрической   проводки   в   домах   и
автомобильного транспорта на улицах?
   - А смысл? Эта проблема решается просто  до  банальности  -  соблюдайте
правила техники безопасности и уличного движения. Все.
   -  Отменно.  Но  ведь  если  мы  знаем,  что  Арфа  опасна  во   вполне
определенное время и во вполне  определенном  месте,  разве  мы  не  можем
избежать опасности?
   Ах, чтоб тебя... Но сдаваться Ганшин не  спешил.  Слишком  многое  было
поставлено на карту.
   - А чего ради, чего ради, я спрашиваю? Электричество - это свет, тепло,
это энергия, жизненный сок нашей цивилизации. Транспорт -  это  транспорт,
тут и говорить не о чем. Да, осторожность  необходима;  да,  любое  детище
прогресса несет в себе и потенциальную опасность; да, да,  да!  Но  -  это
теневая сторона прогресса. Однако лицо у него тоже есть!
   - Я и не спорю, вовсе не спорю, Николай Иванович. И никто, будучи,  как
говорится, в здравом уме и  твердой  памяти,  оспаривать  этой  истины  не
станет.
   - А где же лицевая сторона вашей Арфы? Где, я спрашиваю?
   - Там, - сказал  Аракелов  и  неопределенно  махнул  рукой.  Во  всяком
случае, Ганшин этого жеста не понял, хотя  на  Анну  и  Янга  он,  похоже,
впечатление произвел. Или помстилось Ганшину?
   - Где "там"?
   - Под водой. Там, где поет собственно Нептунова Арфа.
   - Вы же не были, не захотели услышать ее, Николя! Вы же не знаете...  А
мы слышали... Это прекрасно, по-настоящему прекрасно!
   -  Пользуясь  более  казенной  фразеологией,  -  подхватил  слова  Анны
журналист, - Нептунова Арфа является уникальным, может быть, в  глобальном
масштабе уникальным природным образованием.  И  как  таковое  должна  быть
сохранена. Любой ценой.
   - Памятники, конечно, дело великое, даже памятники природные, -  Ганшин
продолжал стоять насмерть. - Но можно  ли  противопоставлять  их  ценность
тому потоку даровой почти энергии, которая будет падать сюда с неба?
   - Не можно - должно. - В голосе Аракелова Ганшин ощутил  уверенность  в
собственной правоте, может, даже превосходящую его, ганшинскую.
   - Послушайте, Александр Никитич, - сказал Ганшин, меняя тон. -  Вот  вы
батиандр...
   - Бывший...
   - Неважно. Значит, вы представитель едва ли не самой передовой  области
нашей, человеческой, науки. В какой-то  мере  можно  сказать,  что  вы  ее
творение. Ее детище. И как вы можете противопоставлять поющую скалу, пусть
даже феномен этот и любопытен, согласен, но по сути своей -  диковину,  не
более, энергоснабжению огромного  региона  Океании?  Не  понимаю,  честное
слово, не понимаю!
   - Так ведь я не противопоставляю. И никто из нас не  противопоставляет.
Ведь это же можно, можно и должно, повторяю, сочетать.  Ну  не  будете  вы
строить свой энергоприемник здесь. Рядом построите. На другом острове.  На
искусственном острове на худой  конец.  Дороже  -  понимаю.  Усложнение  -
понимаю. Трудности дополнительные - понимаю. Но здесь должен  быть  создан
заповедник. Национальный парк. Морской национальный парк,  так.  И  нельз
иначе.
   - Так ведь не в одних дополнительных  трудностях  дело,  это  же  годы,
годы, которые уходят, уходят безвозвратно, поймите! Мы запустим "Беату" на
несколько лет позже. А что это означает для Океании? Для  вашего  Караури,
Анна? Вы отдаете себе в этом отчет?
   - Да, - твердо сказала Анна, и по тону ее Ганшин понял, что  дальнейшие
убеждения бесполезны. - Да, Николя.
   - И не измените своего мнения?
   - Нет, теперь уже нет.
   - Что ж... - Ганшин на секунду запнулся, принимая решение. - Что ж... -
повторил он, все еще колеблясь, но потом отрубил все же: - Ну а  я  такого
решения ни одобрить, ни тем более принять не могу. У меня  есть  программа
испытаний, утвержденная в МЭК и согласованная с правительством Караури.  Я
уважаю вас, Анна, я уважаю вас всех, но отступить  от  этой  программы  не
хочу, не могу и не стану.
   -   Однако,   Николя,   я   все-таки    официальный    и    полномочный
инженер-инспектор и имею право...
   - Разве ваши полномочия, Анна,  распространяются  так  широко,  что  вы
можете остановить работы? - Ганшин  пер  напролом,  ничего  иного  ему  не
оставалось.
   Анна замялась.
   - Нет, - признала она наконец. - Или,  вернее,  это  не  оговаривалось.
Просто не могло прийти в голову...
   - Если так, и говорить не о чем. Я решаю, мне и отвечать.
   - Но я могу связаться. Радио, слава богу, есть. И тогда...
   - Ночью? Кого и где вы застанете?
   - Не сейчас, естественно. Утром.
   - И там будут собираться, совещаться, решать, а на это уйдет и день,  и
два, и три... И время будет упущено.  Нет!  Испытания  начинаются  завтра.
Все.
   - Не все, Николя. Неужели вы не можете понять...
   - Не могу, Анна, - сказал Ганшин, сжигая последние мосты. - Не могу.
   - Эх, Николай Иванович. -  Аракелов  махнул  рукой,  постоял  несколько
секунд и, резко повернувшись, вышел. За ним последовали остальные.
   Стоя посреди комнаты, Ганшин долго смотрел им вслед, хотя взгляд его  и
упирался в беззвучно и плотно закрытую Анной дверь.


   "И все-таки Джайн бывает джентльменом. Когда хочет. Редко,  правда,  он
этого хочет, ох, как редко... Ну да что там, я же знала, на что шла, когда
отправлялась в плавание. Не первый ведь год мы с Джайном. Хотя нет,  здесь
он  другой,  не  тот,  что  дома.  Совсем,   совсем   другой.   Свободный.
Решительный. И жестокий. Грубый. Как это получается у него -  все  вместе?
Но получается... А у меня что получается? Если б я знала... Хорошо Линде -
поплакала, поплакала, а потом снова со своим Алем милуется,  попробуй  его
задень - глаза выцарапает! Сама может костерить его почем зря, но -  сама.
Смешная девчонка! Может, впрямь взять ее  за  шиворот,  свести  на  берег,
когда придем на Тонга, - в аэропорт, домой,  вытащить  ее  из  этой  нашей
кучи? Или пусть сама барахтается, как может? Да когда же я наконец научусь
решать хоть что-нибудь, не спрашивая совета у других? Или так и буду вечно
ходить за кем-то как привязанная? Или - так и надо? Не знаю, ничего  я  не
знаю, да и как можно знать что-нибудь, когда  под  тобой  все  качается  -
палуба, яхта, море,  вся  жизнь  качается,  качается,  качается,  попробуй
удержись, не упади за борт, а держаться надо, надо, надо, потому что, если
выпадешь, никто руки не протянет, спасательного  круга  не  кинет,  скажет
только: "Барахтайся сама, детка, может, и добарахтаешься до чего!" И  все.
Сама. Только сама. А я не хочу, я ведь женщина, я слабая, а  тут  еще  эту
дурочку тащить... Господи, как я устала, и хоть бы немного  твердой  земли
под ногами, хоть чуть-чуть, хоть на один день..."



        9

   - Да, задала ты  мне  задачку,  тама...  -  Ислел  Фалемахафу,  министр
энергетики и туризма, откинулся на спинку  своего  необ®ятного  кресла  и,
прикрыв глаза, погрузился в  размышление.  Воцарилась  тишина,  нарушаема
лишь доносившимся сквозь  распахнутые  настежь  окна  размеренным  рокотом
далекого прибоя.
   Собственно,  эту  схватку  можно  считать  выигранной.  Сколько  бы  ни
размышлял почтенный тамана Ислел, но придет-то он именно к тем выводам,  к
которым подтолкнула его Папалеаиаина... Впервые за  сегодняшнее  утро  она
позволила себе немного расслабиться.
   Утро это началось для нее поздно, за каких-нибудь полчаса до того,  как
катер мягко привалился к причалу Национального яхт-клуба.  Зато  благодар
заботливости Орсона и Бена, ночь напролет ведших  катер  в  незнакомых  им
обоим водах архипелага, она выспалась более или менее достаточно для того,
чтобы весь день - и нелегкий день -  чувствовать  себя  в  форме.  Правда,
оказавшись дома, она сквиталась с ними:  уступила  Бену  свою  спальню,  и
через четверть часа он уже спал сном праведника; Янг получил в полное свое
распоряжение кабинет Папалеаиаины.
   - Может, и вы вздремнете, Орсон? - предложила она, указывая на  широкую
тахту, где любила  поваляться,  приводя  в  порядок  мысли,  когда  работа
особенно не ладилась. - Не железный же вы...
   - Ни в коей мере. Но прежде всего дело. Вот закончу - и завалюсь:  И  -
предупреждаю - буду храпеть самым что ни на есть постыдным образом.
   Папалеаиаина не настаивала - Орсон был, безусловно,  прав.  Она  быстро
приняла резкий контрастный душ (привычка, оставшаяся еще  со  студенческих
лет), вмиг сбивший и  смывший  с  нее  последние  следы  усталости.  Потом
наступил черед танца, тоже контрастного, где летящая  плавность  сменялась
вдруг яростным буйством; просто удивительно, как танец этот, которому  она
научилась еще в детстве, не  утомлял,  а,  наоборот,  вливал  энергию.  Не
только тело, но даже мысль наполнялись легкой,  звенящей,  светлой  силой.
Такого, была уверена Папалеаиаина, не дала бы  никакая  зарядка.  Перебрав
свой не слишком богатый  гардероб,  она  остановилась  на  сари  глубокого
синего цвета. Пожалуй, никакая другая  одежда  так  не  подчеркивает  всех
линий фигуры, ее изящества и женственности, не придает такого царственного
величия. А сегодня и это должно было служить ей оружием.  И  лишь  теперь,
приведя себя в полную боевую готовность, Папалеаиаина взялась за телефон.
   Первым делом она позвонила туангане Тераи. Задача оказалась не из самых
простых: энергичного заместителя морского  министра  ей  удалось  отловить
лишь после целой серии звонков, причем там, где она меньше  всего  ожидала
его найти - в Архиве государственных актов.
   - Нет, душа моя, меня ты в это дело не впутывай, - категорически заявил
господин  Хироа,  когда  Папалеаиаина,  прервав  его  витиеватые  излияни
родственных чувств, коротко изложила суть дела. - Моего ведомства  это  не
касается, а я предпочитаю быть от таких скандалов подальше...
   - А я, туангане, помощи  от  тебя  и  не  жду,  -  спокойно  парировала
Папалеаиаина.  -  Но  одно  ты  можешь  сделать,  и  не  вмешивая  в   мои
сомнительные затеи свое доброе имя. И ты это сделаешь. Ты  договоришься  с
Фараджем Таароа, и он меня примет. Сегодня. Неофициально. После обеда. Или
во время. Понял?
   - Говорить об этом с президентом? Ты с ума сошла!
   "Господи, - подумала Папалеаиаина, - слово в слово то же самое  твердил
вчера Ганшин!"
   - А ты говори просто обо мне. Надеюсь, это  ты  можешь?  -  И,  не  дав
собеседнику возможности возразить, повесила трубку.
   Затем она добилась от Ислела Фалемахафу  обещания  уделить  ей  минимум
полчаса, а лучше - час, причем немедленно. Это  было  не  так  уж  сложно:
Фалемахафу ухитрялся принимать всех,  кому  был  нужен.  Как  это  у  него
получалось, оставалось загадкой, но не исключено, что именно этому  своему
дару он был обязан чуть ли не двадцатилетним пребыванием  на  министерском
посту...
   - Да, задала ты мне задачку,  тама,  -  повторил  Фалемахафу,  открыва
глаза.
   - Так ли уж трудна задача, тамана? - полюбопытствовала Папалеаиаина.  И
чтобы подсластить пилюлю, добавила елейно: - Для государственного  деятел
с таким опытом...
   Фалемахафу усмехнулся:
   - Женская душа - такая же тайна для государственного деятеля, как и дл
последнего сборщика кокосов.
   - При чем тут женская душа? - искренне изумилась Папалеаиаина.
   - Когда  старый  Ислел  сомневался,  нужно  ли  строить  энергоприемник
непременно на Хаапаи-Матуа, кем он был? Одна женщина сказала: "Ретроград!"
Когда  старый  Ислел  требовал  дополнительных  изысканий,  кем  он   был?
"Перестраховщик, - сказала та же женщина,  -  сразу  видно,  чиновник,  не
инженер!" А теперь, когда выясняется, что старый Ислел сомневался не  зря,
к кому приходит эта женщина? К старому  Ислелу...  А  ты  говоришь,  тама,
женская душа тут ни при чем!
   - Я и сейчас уверена, тамана, что энергоприемник строить надо. Только в
другом месте.
   - Не знаю, не знаю... Солнечные коллекторы у  нас  работают  прекрасно.
Приливная электростанция на  Телеки  Лаге  тоже  дает  свои  киловатты.  И
немаленькие киловатты, тама. Даже  добрые  старые  тепловые  станции,  что
работают на отходах кокосового сырья, еще не отжили свой век. И долго  еще
не отживут, поверь. Так что все эти низвергающиеся с  небес  гигаватты  не
кажутся мне первой необходимостью.
   - Сегодня вы правы, спору нет. А завтра? Мы должны думать о  завтрашнем
и даже о послезавтрашнем дне!
   - Об этом ты станешь думать, когда сядешь на мое место, а это будет уже
скоро, очень скоро.
   - А пока?
   - А пока строй свой энергоприемник. - От Ислеловой логики  Папалеаиаину
оторопь брала. - Может, когда-нибудь он и впрямь окажется  нужен  позарез.
Только трижды подумай, прежде чем выбирать для него место. Помни, тама,  у
нас маленькая земля. Очень маленькая.  И  мы  должны  дорожить  каждой  ее
пядью, использовать ее только разумно, только правильно,  только  бережно,
только доходно. И главное - только любя.
   - Все это так, тамана, но что же делать сейчас?
   - Ты спрашиваешь меня?
   - Нет, я прошу вас. Именно потому, что  нужно  спасти  эту  самую  пядь
земли - такую, какой нет, может быть, нигде больше. Во всем мире нет.
   - Что ж, тебе надо поговорить с Фараджем. Это может решить только он.
   - Я думала поговорить с ним вместе с вами, тамана.
   - Уволь, тама, уволь. Чтобы ты с твоим напором, с твоим умом,  с  твоим
обаянием да не сумела убедить президента нашей маленькой республики?..
   Покидая министерство, Папалеаиаина уже не  была  так  уверена  в  своей
победе. Хотя... Не будь Фалемахафу в глубине души согласен с ней,  он  вел
бы себя иначе. Что-что, а "нет" говорить он умел во все времена. Значит...
Либо он в самом деле настолько уверен в ее правоте, что  считает  излишним
вмешиваться, либо затевает какую-то свою игру.  Но  не  враждебную  -  это
Папалеаиаина ощутила бы. "А раз так,  пусть  затевает.  В  конечном  счете
сегодня мы с ним все равно союзники, как бы несхоже ни думали о завтрашнем
дне.  Да  так  ли  уж  по-разному  думаем  мы  о  нем?"  -  спросила  себ
Папалеаиаина и не смогла найти однозначного ответа. В последнее время  это
стало происходить с ней подозрительно часто.
   Туангане Тераи  все-таки  постарался  на  славу.  В  этом  Папалеаиаина
убедилась, когда, оставив на стоянке возле  Часов  свой  маленький,  яркий
"рено-электро", она пешком подошла к малому входу в президентский  дворец.
Национальные гвардейцы в полной парадной форме, с четырехцветной  кокардой
на ослепительно белых шлемах и воронеными пистолет-пулеметами Скиннера  на
груди, замершие по сторонам витых чугунных  ворот,  бросили  на  нее  лишь
мимолетный взгляд и тут же развели преграждавшие  путь  ритуальные  копья.
Значит, о ее приходе предупреждены. Впрочем, Папалеаиаина не сомневалась в
этом. Как бы ни брюзжал Тераи, но если она попросит, а еще лучше прикажет,
как сегодня, - он сделает. В лепешку разобьется, но сделает, даже если ему
это не  по  душе.  Такие  уж  отношения  установились  между  ними  еще  с
детства...
   Как это нередко случается, продолжение оказалось куда  хуже  начала,  и
разговор  с  Фараджем  Таароа  очень  скоро  зазвучал  совсем  не  в   той
тональности, какой хотела бы Папалеаиаина. Может, беда  была  в  том,  что
здесь, на обширной террасе президентского дворца, где сидели они в  легких
плетеных креслах псевдоколониального стиля, в покойной,  прохладной,  тени
натянутого над их головами тента, рассказ Папалеаиаины о Нептуновой  Арфе,
о ночных подводных концертах, словом, обо всем том, что для нее самой было
прожитым   и   прочувствованным,   невосполнимо   терял   изрядную    долю
достоверности и убедительности.
   - Боюсь,  госпожа  Фолиаки,  -  сказал  президент,  когда  Папалеаиаина
смолкла, - что одобрить вашего поведения  я  при  всем  желании  не  могу.
Судите сами: на одной чаше весов  гипотетическая  пока  ценность  явления,
открытого нашим русским другом, а на другой - участие республики в крупном
интернациональном проекте, первый выход Караури на международную арену,  и
выход серьезный, пусть даже ограниченный рамками нашего  региона  Океании.
Ценности, согласитесь, несоизмеримые.
   "Боже, - подумала Папалеаиаина, - неужели мне не  удастся  пробить  эту
холодную, упруго-твердую, словно литая резина, стену,  которую  воздвигает
сейчас между нами Фарадж Таароа?  Ведь  я  была  так  уверена,  я  убедила
Аракелова, Янга, Блюминга... И что же? Аракелов сидит сейчас в пещерах под
островом, прикрывая наш вояж в Папаленим,  потому  что,  пока  он  там,  в
лабиринте подзем