ебя снотворными она  отказывалась
наотрез. Но странное дело: эти месяцы представлялись ей сейчас не адом,  а
скорее раем.  Не  потому  ли,  что  ее  всю  жизнь  отличала  невероятная,
фантастическая жадность? Не к  каким-то  материальным  вещам,  к  ним  она
всегда была более или менее равнодушна - настолько, насколько это возможно
для молодой и следящей за собой женщины, - а  к  самой  жизни.  С  детства
Папалеаиаине хотелось все испробовать, всякое  испытать,  всюду  побывать,
везде успеть... И, прекрасно отдавая себе отчет  в  недостижимости  этого,
она тем не менее стремилась насколько возможно приблизиться к своей цели.
   Впрочем,  жажда  жизни  естественно  сочеталась  в  ней   с   полнейшим
равнодушием к тому, что уже прожито. Когда Брайн  Голдовски  пригласил  ее
сниматься в историческом фильме  в  роли  Папалеаиаины  I  (не  подозрева
отнюдь, с кем имеет дело, просто найдя подходящий типаж, к тому же тезку и
соотечественницу  своей  героини),  она  согласилась  и  без  малого   год
вкладывала в работу на с®емках время, силы и душу. И вовсе не потому,  что
ей лестно было покрасоваться на экранах, нет, хотя и такая перспектива  не
могла не льстить ее самолюбию. Главное же  -  она  была  прямым  потомком,
пра-пра-пра-пра-пра-пра-правнучкой  королевы,  и  с  детства,  с   молоком
матери, со сказками бабушки впитала уверенность, что и сейчас та,  древн
Папалеаиаина, вернее ее душа,  "луамалие",  в  трудные  моменты  жизни,  в
мгновенья выбора покидает далекий остров Пулоту и приходит ей  на  помощь.
Эту веру не смогли выбить из нее даже годы, проведенные в колледже,  затем
в институте, годы, во  всем  остальном  привившие  ей  вполне  современный
рационализм. И ей было интересно попытаться сыграть роль великой королевы,
чтобы хоть таким образом отождествиться с ней, проникнуть  в  ее  мысли  и
чувства, примерить их на себя: а смогла ли бы я?
   Но потом, когда "Фея Южных Морей" вышла на экраны, принеся Папалеаиаине
успех и предложения новых контрактов, она отклонила даже самые заманчивые,
отклонила  без  малейшего  колебания  и  сожаления  -  эта  страница   уже
перевернута, связывать с Голливудом всю жизнь бессмысленно, впереди новое,
не менее захватывающее и влекущее. И она с головой погрузилась в  проблемы
чистой энергетики, потому что хотя диплом был уже  позади,  но  впереди  -
магистерская диссертация, а Папалеаиаине, как всегда, было жаль тратить на
это положенные два года. Уложилась она в год - чего-чего,  а  упорства  ей
всегда хватало.
   С таким же упорством, с той же  полнотой  отдачи  включилась  она  и  в
работу на Фрайди-Айленде. Отчасти потому, что увлекательной была  сама  по
себе задача, техническая ее сторона. Сыграл  здесь  свою  роль  и  Ганшин,
сумевший  всех  вокруг  перезаразить  своей  фанатической,  подвижнической
приверженностью делу; временами он казался Папалеаиаине странным  гибридом
средневекового аскета с современнейшим роботом-андроидом... Главное  же  -
она ощутила здесь начало своего дела. Ведь в проекте "Беаты" было  будущее
Караури, ее страны, которая, как  хорошо  сказал  однажды  Николя,  должна
стать "энергетическим сердцем Океании"... Когда-то, исполняя свою  миссию,
свое жизненное предназначение, собирала разрозненные  кланы  и  племена  в
одно   могучее   королевство   Папалеаиаина   I.   Теперь   пришел   черед
Анны-Папалеаиаины. Не королевы - инженера, потому что в  наш  век  инженер
может порою побольше королей...
   И вот сейчас до конца пусть первого, но достаточно важного,  во  многом
решающего этапа осталось уже немного, совсем немного. Через четыре дня  по
их программе начнет работать спутник,  прозвучат  первые  взрывы.  Правда,
сделать  тоже  еще  предстоит  изрядно:  надо  собрать  десяток  уголковых
отражателей (из девяносто одного по проекту - в узлах сети со  стороной  в
полкилометра), установить сейсмографы, пробурить последние шурфы, заложить
взрывчатку,  смонтировать  взрыватели...  С  последним   Папалеаиаине,   к
счастью, не надо было иметь дела, тут безраздельно хозяйничали Бенгтссен и
Кортехо. Но в  срок  они  уложатся,  в  этом  Папалеаиаина  ни  минуты  не
сомневалась. Уложатся - порукой тому жесткий,  напряженный,  изматывающий,
но зато идеально ровный и твердый ритм  и  график  работ,  отступлений  от
которого Ганшин не допускал ни на йоту.  А  значит,  все  в  порядке.  Все
правильно. Все хорошо.
   Так почему же в последние две недели ее не оставляет  какая-то  смутна
неудовлетворенность? Словно  жизнь  сейчас  не  насыщена  до  предела,  до
необходимой ей меры, когда ни одно новое дело,  ни  одну  мысль,  ни  одно
впечатление втиснуть в те двадцать четыре  часа,  что  длятся  сутки,  уже
абсолютно  невозможно...  Пожалуй,  началось  это  с  прибытия  на  остров
Аракелова.
   На второй день после появления на Фрайди-Айленде  Аракелов  добровольно
взвалил на себя обязанности повара, стюарда и вообще  хранителя  домашнего
очага - обязанности, до сих пор  лежавшие  на  узеньких  плечиках  Жюстин.
Скептически оглядев лагерное хозяйство, Аракелов резюмировал:
   - Да, цивилизованный нынче робинзон пошел - жуть! И не надоели вам  еще
консервы да сублимированные бифштексы, а?
   А вечером, когда все вернулись с работ, он уже жарил над припорошенными
сизоватым  пеплом  угольями  прогоревшего  костра  нанизанные  на  прутики
кусочки, которые Ганшин  по  простоте  душевной  принял  было  за  шашлык.
Правда, шашлык этот, к великому ганшинскому разочарованию, оказался рыбным
- и то сказать, откуда Аракелову при всех его талантах добыть  на  острове
мясо? Но как бы это блюдо ни называлось,  несомненно  было  одно:  политые
лимонным соком,  обрумяненные  до  хрусткой,  золотистой  корочки  кусочки
рыбьей плоти так и таяли  во  рту.  Папалеаиаина  и  не  подозревала,  что
настолько проголодалась за день...  И  вообще,  что  говорить,  если  даже
Ганшин, сам  схимник  Ганшин,  ничтоже  сумняшеся  слопал  три  порции  и,
наверное, потянулся бы за четвертой, не поинтересуйся  кто-то  как  раз  в
этот момент,  что  за  рыба  обладает  столь  отменным  вкусом.  Аракелов,
заваривая чай, пояснил: "Балычок молодой акулы. Акулы-няньки". На  лице  у
Ганшина появилось выражение странной задумчивости, и  через  минуту-другую
он, не сказав ни слова, тихонько исчез,  словно  растворился  в  сгущенной
светом костра ночной тьме.
   А потом было феерически-нескончаемое чаепитие;  Папалеаиаина  не  могла
понять, как можно столько пить, в чем тут фокус -  то  ли  в  естественной
после  солоноватой  рыбы  жажде,  то  ли  в  каком-то  новом  аракеловском
кулинарном фокусе. Да и вообще, воспитанная на растворимом гранулированном
"липтоне", она даже не подозревала, что чай  может  быть  столь  ароматен,
терпок, вкусен и даже красив... И под нескончаемое чаепитие это  завязалс
разговор, и вскоре Аракелов  уже  распевал  невесть  откуда  прорезавшимс
мощным и хриплым баритоном старинные матросские шанти.  Вдруг  выяснилось,
что Жюстин, тихоня Жюстин - великий знаток французской поэзии от Вийона до
Верлена, а Кортехо, технарь до мозга костей и абсолютный сухарь  по  давно
уже устоявшемуся общему мнению, с помощью  Бенгтссена  и  Янга  разыгрывал
пантомимы, неизменно порождавшие гомерический хохот...  Традиция  вечерних
чаепитий мгновенно пустила корни, и оказалось вдруг,  что  именно  чего-то
такого им всем и не хватало, и за чашкой чаю  то  Аракелов  повествовал  о
тайне "Марии Целесты" (тема совсем не удивительная, если вспомнить,  зачем
он оказался здесь) или раскопках безымянного пока  затонувшего  города  на
Иберийском шельфе, в которых случилось ему когда-то принимать участие;  то
сама Папалеаиаина по  общему  настоянию  рассказывала  древние  караурские
предания.  Говорить  приходилось  замедленно,  чтобы  успеть   не   только
перевести на английский сам текст, но и придать переводу хоть маломальское
сходство с поэтикой и стилем караурских сказаний. Однажды очередь дошла до
мифа о битве Увоке, бога вулканов, с богом молнии Маке-маке.
   "...Земля эта раньше была большой страной, очень большой страной.
   И Хоту Хуофа спросил:
   - Скажи, а почему она стала маленькой, такой маленькой?
   Нгата Ратаваке ответил:
   - Так сделал Увоке. Он опустил свой посох на эту землю,  и  раскололась
земля. Поднялись волны, и  страна  стала  маленькой,  в  ней  стало  много
маленьких островов. А раньше  была  большая  земля.  Она  раскололась  под
посохом Увоке.
   - Зачем так сделал Увоке? - снова спросил Хоту Хуофа.
   - Он прогневался на людей, - отвечал юноша Нгата Ратаваке.  -  И  хотел
совсем лишить их земли. Но его посох сломался о гору Килау-Кеа.
   - Друг, - сказал Хоту Хуофа. -  Это  сделала  не  гора  Килау-Кеа.  Это
сделала молния бога Макемаке. Макемаке не хотел, чтобы Увоке уничтожил всю
землю, и молнией разбил его посох.
   - Да, - согласился юный Нгата Ратаваке. - Это сделал Макемаке. Но тогда
Увоке взял свою боевую раковину и дунул. И вопль раковины был так страшен,
что Макемаке и все его младшие боги бежали. Крик раковины был так страшен,
что испугался даже сам Увоке.  Он  уронил  раковину  и  тоже  убежал.  Так
кончилась война между Увоке и Макемаке".
   Рассказывая, Папалеаиаина обратила внимание, с каким  интересом  слушал
ее Аракелов. Слушали все, но он как-то особенно.
   - Вы не могли бы повторить,  Аина?  -  попросил  он,  когда  все  стали
расходиться. - Я хотел бы записать эту легенду, если можно...
   - Вы собираете фольклор?
   - Не совсем... Но  эта  легенда  меня  заинтересовала,  и  если  вы  не
возражаете...
   - Сколько угодно. Только ведь в ней нет ничего особенного, есть другие,
интереснее, живее, и я с удовольствием расскажу их вам, моряк.
   - Спасибо, Аина, при  случае  я  непременно  напомню  вам  об  этом.  А
сейчас...
   И Папалеаиаина еще раз повторила легенду, глядя на угасающий костер, по
угольям которого пробегали последние маленькие и острые язычки пламени.
   - Еще раз спасибо, Аина, -  сказал  Аракелов,  выключая  магнитофон.  -
Значит, это сделал Увоке...
   - Что? - не поняла Папалеаиаина.
   - Это я так, про себя...
   Странный все-таки человек Аракелов. С одной стороны,  начисто  лишенный
маниакальной ганшинской цельности, способный казаться то  великовозрастным
мальчишкой-сорванцом, то этаким  университетским  профессором,  то  старым
морским волком, но за всем этим крылось то  внутреннее  единство,  которое
Папалеаиаина научилась уже распознавать в людях и которое  ценила  превыше
всего. О своей миссии Аракелов рассказывал мало и  неохотно,  не  скрывая,
что бродит покуда  в  потемках.  Однажды  он  так  и  сказал,  отвечая  на
настойчивые расспросы Кортехо:
   - Я сейчас вроде негритенка Джима, который в  безлунную  полночь  искал
черную кошку в старой угольной шахте.
   Потом Ганшин отозвал Аракелова, и Папалеаиаина невольно  подслушала  их
разговор. Она поняла не все, - беседовали они по-русски, - но общий  смысл
был достаточно ясен; в конце концов не зря же она четыре месяца кряду  изо
дня в день имела дело с Николя...
   - Вам не кажется, Александр Никитич, что не  стоит  выставлять  себя  в
таком невыгодном свете? Ведь все-таки здесь международная группа... Анна -
представитель правительства Караури к тому же.  Не  роняете  ли  вы  в  их
глазах престиж советской науки? Несерьезно это, право, несерьезно.
   - Врать не приучен, а правду говорить - так и сказать  пока  нечего.  В
такой ситуации посмеяться над  собой  -  значит  лишить  этой  возможности
других.
   - Не знаю, Александр Никитич, не знаю... По-моему,  даже  о  трудностях
можно было бы сказать, ну, повесомее, что ли, посолиднее. Ведь вы...
   - Да знаю я, - перебил Аракелов. - Ей-богу, знаю, Николай  Иванович.  И
самому мне достаточно тошно от этого. Каникулы на Караури - думаете, нужны
мне эти каникулы?! Но раз уж я здесь, буду пытаться до конца.  И  говорить
об этом все как есть. Не умею я делать хорошую мину при плохой игре...
   Папалеаиаина не знала, что и думать. Было обидно, что задача - и задача
для ее родины немаловажная - оказалась порученной человеку, который,  суд
по всему, с ней не совладает. А с другой стороны, подспудно верилось,  что
все ж таки совладает: было в Аракелове нечто внушающее уверенность...
   Однако порой ее охватывало сомнение:  так  ли  уж  она  права  в  своих
ощущениях? Вместо того, чтобы заниматься делом, Аракелов устраивает всякие
увеселения, чудит - ведь, конечно же, именно он, а не  Янг  придумал  этот
странный ночной концерт. Что за очередная затея?
   Папалеаиаина протянула руку к тумбочке, еще раз повертела перед глазами
билет: "Фрайди-Айлендское филармоническое общество имеет честь  пригласить
Вас..."
   Что ж, раз приглашают - пойдем.


   "Ну погоди у меня, Джайн! Я не я буду, если ты  не  попляшешь,  да  как
попляшешь! Дай только до Тонга добраться. А уж там будь спок. Зря, что ли,
я подрывником на Трансавстралии работал? Нет, дружок, не зря, ох,  как  не
зря... Думаешь, ты без конца надо мной  измываться  будешь?  Безнаказанно,
думаешь? Мачту тебе скреби... Лапы у якоря точи... Хватит!  Вот  доберемс
до  Тонга  -  и  все.  Первую  петардочку  я  тебе  в  магнитофон  засуну.
Аккуратненько  так  засуну,   красивенько,   комар   носу   не   подточит.
Очаровательный концерт получится... От  такого  концерта  удовольствие  не
скоро забудешь... Ни ты, ни я. Жаль только, не  увидеть  мне  тебя  в  тот
момент... А второй  заряд  под  баллер  руля.  Ювелирненько  сделаю  -  не
переборщить чтоб. Я тебя топить не хочу, греха на душу брать не  стану.  А
вот без  руля  ты  у  меня  поболтаешься  -  пока  еще  на  твой  SOS  кто
откликнется. Будешь тогда меня вспоминать. Поймешь, может, что над  людьми
измываться - тоже меру знать надо.  Может,  это  тебя  вежливости  научит,
господин капитан, король яхтсменов..."



        6

   Янгу понадобилось  сделать  три  рейса,  чтобы  на  крохотной  надувной
"ладожке" перевезти гостей на катер. Лодчонка была двухместная, и когда  в
последний заход они оказались в ней втроем  -  вместе  с  Папалеаиаиной  и
Жюстин, то, хотя в пассажирках было от силы килограммов сто на двоих, вода
едва не переплескивала через баллоны. Благо еще залив распластался, словно
отутюженный тяжелым серебром полной луны... Аракелов, стоя на корме катера
и чуть придерживаясь за леер, помогал гостям взбираться на борт,  а  потом
спрыгивать в кокпит. Там сразу стало тесно, и  Блюминг  увел  Папазянов  и
Кортехо в салон, а сам юркнул в рубку и уже оттуда спросил:
   - Двинулись, Александр Никитич?
   Аракелов, закреплявший буксирный конец лодки на кнехте, выпрямился:
   - Давай, Веня, на малых...
   Легко преодолевая встречное течение начинающегося прилива,  катер  даже
на малых оборотах быстро - всего за каких-нибудь минут двадцать - двадцать
пять - достиг выхода из бухты.  Врезанные  в  темноту  тропического  неба,
мерцающие под луной контуры скалистых мысов с запада и  востока  отступили
назад и слились с контуром острова.  Янг  внимательно  смотрел  на  берег:
когда вершина западного мыса окажется в створе  с  двугорбым  выступом  на
гребне кальдеры - значит, они достигли места. Еще минут пять... Янг  вылез
из кокпита на палубу, прошел на нос катера и в ту самую минуту,  когда  он
встал  прямо  над  вскипающим  у   форштевня   белым   буруном,   Аракелов
скомандовал:
   - Стоп! Орсон, якорь!
   Янг сбросил за борт  блестящий,  на  вид  несерьезный,  игрушечный,  но
вместе с тем ощутимо увесистый для  катерного  -  килограммов  восемь,  не
меньше - якорь Горбунова. Одновременно левой  рукой  он  снял  со  стопора
якорь-шпиль. За бортом плеснуло, несколько брызг попали ему в лицо; трос с
текучим потрескиванием,  особенно  слышным  сейчас,  в  наступившей  после
выключения двигателя тишине, нарушаемой лишь мягким хлюпаньем мелкой  зыби
под бортом, сматывался, с барабана и уходил  в  воду.  Прилив  неторопливо
влек катер к берегу. Потом легкий рывок - якорь взял дно.  Янг  застопорил
лебедку и вернулся в кокпит. Там уже распоряжался Аракелов.
   -  Итак,  леди  и  джентльмены,  прошу  приготовиться   к   погружению.
Снаряжение в каюте - Веня, раздай, пожалуйста, и помоги подогнать. В  воду
идем вместе, на катере никого не  должно  остаться  минут  через...  -  он
посмотрел на часы, - двадцать, не больше. Нырять умеют все. Но береженого,
как говорится, бог бережет. А потому я страхую Аину и  Жюстин,  ты,  Веня,
возьми на себя Гранта, а вы, Орсон,  пригляните  за  Карлосом.  Возражений
нет?
   - Возражений-то нет, - негромко протянул Кортехо. - Зато есть вопросы.
   - На вопросы мы отвечать будем потом.
   - Кто это мы?
   - Мы - это мы. - Аракелов довольно ухмыльнулся. - Мистер  Янг,  товарищ
Блюминг и ваш покорный слуга. Фрайди-Айлендское филармоническое общество.
   - Оставь их, Карлос, - вмешалась Жюстин. -  Ты  ж  видишь,  они  решили
молчать до последнего.
   Кортехо с комическим видом развел руками  и  стал  примерять  подводную
амуницию. С носа донеслись звуки лебедочной трещотки: прилив набирал силу,
автомат почуял нагрузку и стравил еще несколько саженей якорного троса.
   - И долго продлится ваш концерт? - спросила Папалеаиаина.
   - Как сказать? - пожал плечами Янг. - Часа полтора примерно.
   - А потому, Анна, натритесь-ка термофлексом, - вставил Аракелов. - Вода
здесь, конечно, теплая, но...
   - Слушайте, моряк, - Папалеаиаина частенько именовала  Аракелова  таким
образом, явно поддразнивая и словно не видя, как он при  этом  каждый  раз
поеживается; такие оттенки взаимоотношений  всегда  разжигали  любопытство
Янга, и он поклялся себе, что рано или поздно докопается, в чем тут  дело.
- Слушайте, моряк, я все-таки родилась здесь. И еще в  детстве  плавала  с
Центрального Караури на Капа-Кауа,  а  это  двадцать  восемь  миль,  между
прочим. Так что...
   - Воля ваша, Анна, - Аракелов никак не хотел сдаваться, и  Янг  не  мог
взять в толк, что им движет: упрямство или профессиональный  педантизм,  -
но лучше бы вы все-таки натерлись. Тем более  что  плыть  -  это  одно,  а
просто висеть, под водой... И мне спокойней будет.
   - Что с вами сделаешь,  -  вздохнула  Папалеаиаина.  -  Повинуюсь,  мой
капитан.
   - Вот-вот, так оно лучше будет, - кивнул Аракелов. - Там Веня  в  каюте
термофлекс раздает, давайте.
   Папалеаиаина, пригнувшись, шагнула в салон. Аракелов с Янгом остались в
кокпите вдвоем.
   - Ну что, Алекс? - негромко спросил Янг. - Пора?
   Аракелов снова взглянул на часы:
   - Да. Минут пять еще  есть  в  запасе.  Но  не  больше.  Вы  что-нибудь
чувствуете?
   - Тоскливо делается.
   Аракелов прислушался к себе.
   - Пожалуй... Под разговор-то и незаметно. Ну давайте.
   Янг заглянул в каюту:
   - Пора, друзья мои. Третий звонок.
   Черная, негостеприимная, когда смотришь с  палубы,  вода  приняла  тело
нежно и ласково. Янг нырнул,  сделал  несколько  резких  движений:  фильтр
"намордника" работал прекрасно, кислорода  хватало.  Тогда  он  всплыл  и,
придерживаясь  рукой  за  скобу  трапа,  стал  подстраховывать  остальных.
Женщины скользнули в воду  красиво,  без  всплеска;  Янг  не  удержался  и
одобрительно поднял руку с выставленным большим пальцем. Грант осторожно и
аккуратно спускался по трапу, пока вода не сомкнулась над головой. За  ним
неуклюже бултыхнулся Кортехо, взметнув фонтан брызг.  Последними  прыгнули
Аракелов и Блюминг. Когда все оказались в сборе, Аракелов включил фонарь и
нырнул. Остальные последовали его примеру.
   Янг держался чуть позади, так сказать, в арьергарде. Плыть было легко -
балластный пояс подогнан  удачно,  а  такая  глубина  не  может  доставить
неудобств  даже  новичкам  вроде  порученного  его  заботам  Кортехо.  Янг
несколькими сильными толчками ластов догнал Карлоса, легонько похлопал  по
плечу и указал - вперед.
   Наконец они добрались до нужного места. Дно  здесь  поднималось  крутым
горбом, похожим на панцирь гигантской  черепахи.  Диаметр  горба  достигал
добрых с