е...
   Заказов им хватало - спрос на подводные работы  рос,  а  большая  часть
глубоководных  аппаратов  выполняла  правительственные   и   международные
программы. И началось процветание -  не  бурное,  а  так,  помаленьку,  но
неуклонно.  Тогда  и  родилась  "Тигровая  Лилия"   [Морж,   Пустик-Дутик,
Двойнюшечка, Двойняшечка  и  Тигровая  Лилия  -  персонажи  сказки  Льюиса
Кэрролла "Зазеркалье"]. Это был их шедевр. Их лебединая песня.  Лебединая,
потому что вскоре Клайд вышел из фирмы и при дележе паев "Лилия" досталась
ему. Ни о чем другом он и не мечтал.
   Всему виной один хмурый вечер и Астрид, которая ушла, не  попрощавшись,
и делать было нечего, кроме как пойти в кабак. Там его и словил этот сукин
сын Коувел. А почему сукин сын?  Не  показался  он  тогда  Клайду  сукиным
сыном, вовсе нет. И денежки,  которыми  Коувел  поманил,  тоже  показались
вполне заслуживающими внимания. За одну  удачную  вылазку  можно  получить
втрое больше, чем зарабатывала их фирма на любой своей операции... И был в
этом  предложении  некий  щекочущий  авантюрный  привкус,  который  Клайду
оказался донельзя по душе. Было даже благородство некое. В  конце  концов,
ну охраняют здесь этих гадов морских. Так что с того? Кто их тут видит?  А
тех, что запутывались в Клайдовы сети, видят многие. Дурбанский океанариум
где получил своего? А там тысячи посетителей на это чудище  пялятся.  И  в
Веллингтонском океанариуме пусть смотрят, любуются этой пакостью  -  Клайд
Лайон для них расстарался. За свои полета тысяч. И в тех частных  лавочках
- у Красса М'Коро, у Галин-Гарида, у Фегерайдо... Да много их! Вот  только
у Роулинстона это вопрос еще,  когда  будет.  Потому  что  попался  Клайд.
Теперь выкручиваться придется, ох, как выкручиваться! И  с  долгами,  и  с
новой сетью, и того гляди эта гнида Роулинстон неустойку  потребует...  Да
только - к кому еще ему соваться? Кто ему еще это устроит?
   Потом-то поди спрашивай - откуда  взялось,  мол,  диво  морское?  Океан
велик.  А  на  деле  где  взять?  Здесь.  В   Галапагосских   оазисах.   В
международном морском заповеднике. Который имени Дарвина. И может это пока
только он - Клайд Лайон. Неуловимый  Душман.  Король  браконьеров  Душман.
Везучий Душман. И никто другой.
   Душманом  прозвали  его  архангелы  из   Патруля   и   яйцеголовые   из
заповедника, но Клайду понравилось. Была и в  этом  какая-то  своеобразна
романтика. Душман. Обреченная какая-то романтика.
   Клайд заворочался, попытался было устроиться поудобнее  и  заснуть,  но
снова не получилось. В глаза  словно  песком  сыпанули,  а  все  равно  не
получилось...
   Тогда он встал, пошел в камбуз,  сварил  кофе  покрепче  да  погорячее,
вернулся в салон и включил телевизор.
   Четвертая серия "Заклинателей праха" - одна из лучших. Как раз там Дайк
Леман обретает власть над серыми зомби. Чистая Ривьера!..  Ладно,  раз  не
уснуть, - посмотрим...



        3

   К исходу первых суток Аракелов почувствовал нарастающую усталость. Нет,
спать  он  не  хотел:  подводный  сон  батиандра  квантован.  Ритм  сна  и
бодрствования - вообще штука пластичная; обычно люди спят восемь часов  из
каждых  двадцати  четырех;   спелеологи,   долго   работая   в   подземном
бессолнечном мире, привыкают к двенадцатичасовому сну из  тридцати  шести;
мозг батиандра отдыхает треть от каждой сотой доли  секунды,  причем  фазы
эти у полушарий не совпадают. Сон есть, и его нет -  состояние  идеальное.
Одна беда: больше трех суток в таком ритме жить невозможно.  Вышедшего  на
поверхность батиандра одолевает безудержная  компенсаторная  сонливость  -
слишком далек квантованный сон от привычного ритма... Так что  здесь,  под
водой, спать Аракелов не хотел. И есть - тоже, потому что маленькая черна
коробочка  на  поясе,  повинуясь   командам   микропроцессора,   по   мере
необходимости вгоняла ему в кровь очередную порцию АТФ.  Просто  сказалась
монотонность движения: "кархародон" с  неизменной  скоростью  нес  его  на
северо-северо-запад; в тесном гнезде, где Аракелов умещался не без  труда,
нельзя было даже переменить позы - и так из часа в час... Ситуация,  прямо
скажем, нетипичная: как правило, батиандры ведут под водой жизнь настолько
активную, что почти не устают. Утомление  начинает  накапливаться  лишь  к
исходу желтых часов.
   Аракелов взглянул на часы.  Пока  он  точно  укладывался  в  намеченный
график. Значит, можно сделать  привал.  Он  остановил  скутер,  с  полчаса
поплавал, разминаясь, и  даже  с  удовольствием  повозился  с  молоденьким
осьминогом - щупальца его были не длиннее  аракеловской  руки.  Осьминожек
оказался общительным, охотно играл с Аракеловым в прятки, затем  предложил
сеанс вольной  борьбы,  а  потом  со  свойственной  головоножьему  племени
непоследовательностью неожиданно смылся, оставив  медленно  расползающеес
облачко сепии. Аракелов показал ему нос, не  питая,  правда,  ни  малейшей
надежды на то, что спрут заметит и оценит  этот  жест,  потом  вернулся  к
своему "кархародону", поудобнее - насколько возможно было -  устроился  на
водительском месте и дал ход.
   И снова навстречу ему помчалась абиссальная тьма  в  редких  просверках
чьих-то живых огней - звездная ночь гидрокосмоса. Совсем  как  восемь  лет
назад, когда  он  поспешно  возвращался  на  "Лужайку  одуванчиков"  после
встречи с таинственным Левиафаном.
   Впрочем, не таким уж таинственным.
   Это Аракелов понял почти сразу: чего-нибудь да  стоили  все  же  месяцы
подготовки к советско-японской экспедиции  на  "Иба-Мару",  целью  которой
были поиски реликтовой фауны Южных Морей - поиски тщетные, ибо в  тот  раз
им  так  и  не  удалось  схватить  за   хвост   Великого   Морского   Зме
(формулировка, сколь непочтительная, столь  и  популярная  на  борту  этой
турбопарусной шхуны). И вот  теперь  Аракелов  столкнулся-таки  с  Великим
Морским Змеем -  как  раз  тогда,  когда  меньше  всего  ожидал.  Впрочем,
правильнее было бы  сказать  -  с  одним  из  Морских  Змеев.  Потому  что
галапагосский   Левиафан   ничем   не   напоминал,   скажем,   пресловутых
"долгоносиков"  Титова  и   Вариводы,   змея   Ле-Серрека   или   чудовище
"Дзуйио-Мару". Зато с другими он явно находился в кровном родстве.
   Именно это морское диво описывал в судовом журнале  немецкой  субмарины
У-28 ее командир, фрегаттен-капитан Уве-Ульрих  Форстнер:  "30  июля  1915
года мы торпедировали в Северной  Атлантике  британский  пароход  "Иберия"
(водоизмещением 5223 тонны).
   Судно, которое было длиной около  180  метров,  быстро  пошло  ко  дну,
кормой вперед; глубина в том  месте  достигала  нескольких  тысяч  метров.
Через 25 секунд после погружения пароход взорвался на глубине, которую  мы
приблизительно определили в тысячу метров. Вскоре после этого из  воды  на
высоту 20 или 30 метров были выброшены обломки судна и среди них  огромное
морское животное.
   В это время на  мостике  подлодки  находились  шесть  человек:  я,  два
дежурных офицера, старший механик, штурман и  рулевой.  Мы  во  все  глаза
смотрели на морское диво. К сожалению, мы не успели его  сфотографировать,
так как через 10-15 секунд животное  уже  скрылось  под  водой.  Оно  было
длиной около двадцати метров, напоминало гигантского крокодила с  четырьм
мощными лапоподобными ластами и с длинной заостренной головой".
   В мае 1964  года  экипаж  небольшого  траулера  "Нью-Бедфорд"  видел  у
массачусетских берегов чудовище с крокодильей головой на  длинной  змеиной
шее.
   Ясным летним днем 1972 года Джеймс Р.Коуп, капитан и владелец небольшой
шхуны, несколько минут наблюдал сквозь толщу пронизанной солнечными лучами
кристально   прозрачной    воды    Калифорнийского    залива    гигантское
крокодилоподобное животное, медленно плывущее над самым дном.
   Наконец, в сентябре  1998  года  именно  его  две  с  половиной  минуты
наблюдали на обзорном экране мезоскафа Зигмунд Дрек  и  Юхани  Паскиайнен,
изучавшие донные отложения Калекой котловины.
   Так что незнакомцем галапагосского Левиафана Аракелов считать  не  мог.
Больше того, чуть не сто лет назад уже  было  подыскано  ему  определение:
неотилозавтр.  Реликтовый  ящер,  не   захотевший   вымирать,   а   потому
вынужденный измениться. В конце концов, и  целакант,  знаменитый  "старина
четвероног", сенсация прошлого века,  тоже  заметно  отличается  от  своих
ископаемых  предков,  из  мелкой  пресноводной  рыбешки  превратившись  за
миллионы лет в здоровенную морскую рыбину до двух метров длиной и  до  ста
килограммов весом. Как говорится,  "однако  за  время  пути  собака  могла
подрасти"...
   Главное  же  -  до  сих  пор   все   эти   встречи   были   случайными.
Непредвиденными и неназначенными. Но на этот раз - Аракелов был уверен, не
знанием еще, но чутьем - Великого Морского Змея  удалось-таки  словить  за
хвост. И хвост этот вел сюда, в оазисы Галапагосского рифта. А может быть,
и в другие подобные места - есть же они еще где-нибудь в рифтовых  долинах
срединно-океанических хребтов! Где-нибудь да есть. И в их странном мире  с
обращенной вниз, к жару подземных недр жизнью, эти  упрямо  не  захотевшие
вымирать вопреки эволюции неодинозавры отыскали себе экологическую нишу, в
которую вписались - на тысячелетия. На миллионы лет. Теперь  понятно,  где
их искать. В том-то и была причина неудачи экспедиции на  "Иба-Мару",  что
океан велик. Искать в нем  что-нибудь  наудачу  -  хуже,  чем  пресловутую
иголку в стоге сена. А теперь - теперь есть привязка.
   С этим и кинулся Аракелов по возвращении на станцию к доктору  Рибейре.
И получил, мягко говоря, от ворот  поворот.  Впервые  в  его  немалой  уже
практике батиандра ему просто-напросто не  поверили.  Мало  ли  что  может
привидеться в абиссальной тьме? И вообще, сеньор Алехандро, что вы  делали
в этом районе? Программой его посещение не  предусматривалось,  и  на  это
сеньору батиандру стоит особо обратить внимание, ибо дисциплина... И далее
последовали рассуждения, которые Аракелов, признаться, на  девять  десятых
пропустил мимо ушей, настолько он был ошарашен таким поворотом дела. Этого
он ожидал еще меньше, чем встречи с  Великим  Морским  Змеем.  И  наконец,
прозвучал сакраментальный вопрос - тот, о который от века разбивались  все
рассказы о встречах с реликтовыми чудищами. Где доказательства?
   Доказательств у Аракелова не было. Он видел - и только. И еще он  знал,
где теперь надо искать. Под  это,  между  прочим,  вполне  можно  получить
ассигнования; это достаточно серьезно  -  во  всяком  случае,  посерьезнее
аргументов, под которые снарядили в тридцать  седьмом  "Иба-Мару".  Однако
пронять доктора Рибейру было непросто. Пусть сеньор Аракелов  извинит,  но
все это слова. Давным-давно разработаны критерии достоверности наблюдения.
Это азбука. Достоверным считается наблюдение, проводившееся не  менее  чем
двумя людьми независимо друг от друга, что исключает возможность  сговора,
и совпадающее при описании не менее, чем на шестьдесят процентов. Вот так.
Исходя из этих критериев, сообщение сеньора Аракелова достоверным  сочтено
быть ни в коей мере не может. Не говоря уже о том,  что  в  данном  районе
батиандру по программе находиться вовсе не следовало... Черт знает что! То
специально снаряжают международную экспедицию, даже неудача которой никого
не обескураживает, то теперь,  когда  дело  сделано,  Аракелову  не  хотят
верить... Что это?  Ограниченность?  Нежелание  уступить  честь  открытия?
Непонятно. И неприятно.
   Так ни до чего и  не  договорившись,  Аракелов  ушел  к  себе  -  спать
хотелось нестерпимо, и продолжать дискуссию он был физически просто  не  в
состоянии. Поэтому разговор возобновился только на  следующий  день  -  за
обедом в кают-компании. И с тем же успехом. Аракелов чувствовал, что между
ним и пятерыми членами  основного  экипажа  "Лужайки  одуванчиков"  встала
некая стена, стена абсолютно прозрачная, но резиново-упругая,  на  которую
сколько ни бросайся, все равно оказываешься там же, где был.  Не  пробить.
Не разорвать. Не взорвать. Ничем.
   Аракелов растерялся. Он мог допустить, что у  доктора  Рибейры  гнусный
характер. Что не понимает чего-то Рибейра. Что не хочет  понять  даже.  Но
чтобы  не  хотели  понимать  пять  человек,   пятеро   ученых,   серьезных
специалистов высокой квалификации, пятеро разных людей из разных  стран  -
нет, такое в голове не укладывалось. Было над чем подумать.
   И Аракелов думал, сидя в  неуютной  каюте,  в  которой  он  по-прежнему
чувствовал себя незваным гостем. Отчет о проделанной  вне  станции  работе
застрял на седьмой странице,  потому  что  именно  здесь  было  место  дл
рассказа о встрече с этим самым Левиафаном, с неотилозавром  или  как  его
там, и Аракелов понятия не имел, что же писать и как. Нет,  он  знал,  что
напишет все так, как оно было. Вопреки всем и всему. Но прежде нужно  было
понять, чем же вызвано было такое отношение к его рассказу. Где тут собака
зарыта и какой  она  породы?  Аракелов  сидел  перед  машинкой,  потягивал
холодный грейпфрутовый сок и думал, думал, думал... Однако  додуматься  ни
до чего так и  не  смог,  когда  раздался  аккуратный,  одними  костяшками
пальцев, сухо и отрывисто, стук в дверь.
   - Войдите, - сказал Аракелов.
   Это был Жоао да Галвиш, один из трех  биологов  станции,  исследователь
погонофор,  невысокий,  изящный  мулат,  от  своих  негритянских   предков
унаследовавший оливково-бронзовую кожу и пышные курчавые волосы.
   - Не заняты, сеньор Алехандро?
   - Как видите, - отозвался Аракелов, может быть, не слишком любезно,  но
после давешнего разговора за обедом ему не очень-то и  хотелось  проявлять
любезность и радушие. - Чем могу служить?
   - Мне хотелось  бы  побеседовать  с  вами,  сеньор  Алехандро.  У  вас,
наверное, сложилось ложное впечатление...
   - Что ж, - сказал Аракелов. - Давайте поговорим. Соку хотите? Или кофе?
   - Ни того, ни другого, спасибо.
   Да Галвиш уселся в кресло, закинул ногу за ногу и  вытащил  из  кармана
шортов четки - настоящие четки, какие Аракелову  до  сих  пор  приходилось
видеть разве что в музее. Вырезанные из какого-то темного,  почти  черного
дерева, они  очень  естественно  выглядели  в  руках  да  Галвиша.  Биолог
перехватил удивленный аракеловский взгляд, улыбнулся:
   - Вот, видите ли, сеньор  Алехандро,  отвыкаю  курить.  И  надо  чем-то
занять руки. Очень, знаете ли, помогает...
   Аракелов кивнул. Он допил сок, откупорил новую жестянку  и  плеснул  на
три пальца в стакан.
   - Так чем могу служить?  Насколько  я  понимаю,  мои  наблюдения  здесь
никого не заинтересовали, а все, что относится к программе, в том числе  и
вашей ее части, будет изложено в отчете. Впрочем, если хотите...
   - Нет. И то, что наблюдения ваши нас не заинтересовали - тоже нет.  Вс
беда как раз в том, что они нас заинтересовали. Даже слишком.
   - То есть?
   - Видите ли, сеньор Алехандро...
   Аракелов не выдержал:
   - А можно без придворных церемоний? Сеньор Аракелов, сеньор  Алехандро,
сеньор батиандр... Говорить - так по-человечески.
   - Что ж, коллега. Может быть, вы и правы - давайте  говорить  проще.  Я
понимаю, вас многое удивляло и раздражало у нас. Но поверьте, на все  были
причины. И достаточно серьезные.
   - Верить и понимать - не одно и то же.
   - Вот я и хочу попытаться об®яснить. Чтобы  вы,  коллега,  поняли.  Без
сомнения, вы заметили, что мы  всячески  старались  не  выпустить  вас  из
станции.
   - Да уж...
   -  Увы,  опыт  саботажа  у  нас  слишком  мал.  Непростое   это   дело,
оказывается. Потому вы нас и переиграли.
   - Но зачем они были нужны, эти игры?
   -  Затем,  чтобы  вы  избежали  той  самой  встречи,  о   которой   так
захватывающе рассказывали сегодня.
   Аракелов обалдело уставился на да Галвиша.
   - Вы хотите сказать...
   - Да.
   По  словам  да  Галвиша   получалось,   что   впервые   столкнулись   с
неотилозавром обитатели "Лужайки одуванчиков" еще в самом начале вахты, во
время первой же вылазки  их  батиандра,  того  самого  Агостино,  которого
заменял сейчас Аракелов.  Потом  и  остальные  видели,  как  величественно
проплывал  этот  Левиафан  невдалеке  от  станции  -  видели  на   экранах
инфракрасного обзора и сонара.
   - Вы же сами встретили его, коллега. Он - хозяин здесь. Король  глубин.
Бог, если хотите. Древний, мощный и прекрасный.
   Аракелов кивнул - это действительно было так.
   - А теперь скажите мне, что выиграет человечество, все - вы, я, любой -
от того, что он  окажется  в  каком-нибудь  Маринленде  и  вынужден  будет
ютиться в тесном бассейне на потеху почтеннейшей публике? Или от того, что
его чучело повиснет под потолком какого-нибудь зоологического музея?
   Знание, хотел было сказать Аракелов, но  смолчал.  Он  сидел  и  слушал
рассказ  о  том,  как  экипаж  "Лужайки  одуванчиков"  решил  утаить  свое
открытие. Они долго спорили, но в конце концов  согласились  с  этим  все.
Ибо...
   -  Что  началось,   Алехандро,   когда   поймали   первого   целаканта?
Целакантовая лихорадка - так бы я  это  назвал.  Каждый  музей  хотел  его
иметь. Каждый институт хотел его препарировать. Каждый  "спортсмен"  хотел
его поймать. И как ни охраняли его, как ни регулировался отлов лицензиями,
но... Браконьеры находились всегда. В конце концов,  это  дело  техники  -
поймать. А  покупатели  найдутся.  И  если  теперь  начнется  тилозаврова
лихорадка -  что  тогда?  Ведь  мы  не  знаем  почти  ничего.  Численности
популяции. Места, которое занимает он в экологии оазисов...  Да  что  там,
ничего мы еще не знаем. И начнись такое вот  вмешательство  -  неразумное,
стихийное, но не просто возможное - увы, обязательное, мы  снова  потеряем
Морского Змея. На этот раз навсегда.
   - И сколько же вы собираетесь молчать?
   - Сколько сможем.
   - Но после вас сюда придет другой экипаж.
   - Может быть, мы сумеем  убедить  их.  Может,  сумеем  убедить  закрыть
станцию. Кто знает?
   - И так и не узнаете о Морском Змее. Ничего. Во веки веков.
   - Мы будем знать, что он существует. И отчасти - благодаря нам.
   - Прекрасно, - сказал Аракелов. Не ожидал он ничего подобного, но  зато
теперь  стало  понятным  все,   что   прежде   раздражало   нелепостью   и
нелогичностью. - А как же с Монакской конвенцией?
   - "Ни одно открытие в области наук об океане не может быть  засекречено
ни государством, ни организацией, ни группой лиц ни в каких целях и никоим
образом", - процитировал наизусть да Галвиш. - Параграф третий, пункт пять
"а". Мы об этом не забыли. Но помните ли вы, Алехандро, об ответственности
ученого за судьбу своего открытия? О праве ученого на "вето"?
   - Если  закон  входит  в  конфликт  с  совестью,  значит,  или  совесть
ошибается, или закон плох. Но ни в том, ни в другом нельзя  разобраться  в
одиночку. Об этом нужно говорить. Во всеуслышание.  Лишь  тогда  рано  или
поздно всплывает правда.
   - Господи, - вздохнул да  Галвиш,  -  и  как  это  Агостино  угораздило
схватить воспаление легких?  Извините,  Алехандро,  но,  если  бы  не  вы,
насколько проще все было бы!
   - Однако я здесь, -  сказал  Аракелов.  Сказал  резко,  словно  подвод
черту. - И я видел.
   - Значит, вы не станете молчать?
   - Нет, - сказал Аракелов. - Я просто не могу. Поймите, коллега, все  мы
делаем одно, общее, человеческое наше дело. Разве вы или я здесь  сами  по
себе? Нет. За нами все те, кто создал нас, научил, направил сюда. Те,  кто
строил эту станцию. Те, кто  сделал  меня  батиандром.  Как  же  мы  можем
обмануть их? Разве этого они заслужили? Ведь если с любым из нас  случитс
что-то, вся огромная эта человеческая махина придет в действие. Нас  будут
вытаскивать. Спасать. Океанский Патруль.  Международный  Океанографический
Комитет. Люди на моем "Руслане".  В  моем  институте.  И  не  только  они.
Многие, многие другие. Так что же - всех их посчитать недостойными? Нет. Я
так не могу. Они верят мне, а я должен верить им. Мы - одно. Одно  тел