Андрей Балабуха. Нептунова арфа (сокращенный вариант)

----------------------------------------------------------------------
   © Copyright Андрей Балабуха (balaboukha@mail.ru)
   Вариант романа, изданный "Молодой гвардией", со значительными
   редакторскими купюрами. Подлежит замене на полный, авторский вариант.
   OCъ by HarryFan
----------------------------------------------------------------------



        ПРОЛОГ. ДОЛЖНИК

   Расплатиться бы сыну недолгого века
   Да пусты кошельки упадают с руки...
   Б.Окуджава

   Хотя было уже начало седьмого, кафе все еще  оставалось  полупустым,  и
Ганшин увидел ее, едва вернувшись в зал. Час назад, когда она шла к  нему,
Ганшин тоже смотрел на нее, но тогда  -  сидящему  -  она  казалась  выше,
строже, пожалуй, даже недоступнее. Или нет, отчужденнее. Впрочем, можно ли
говорить об отчужденности, видя человека впервые? Когда Ганшин поднялся ей
навстречу, оказалось, что не так уж она и высока - чуть  выше  ганшинского
плеча. А  сейчас,  сидящая,  чуть  ссутулившаяся,  она  казалась  и  вовсе
маленькой, хрупкой и потому еще более привлекательной. И  почему  красивые
женщины вечно достаются таким, как Йензен? Ганшин даже замер на  полушаге,
сообразив, что думает о Йензене как о живом. Да что же это?
   Женщина  за  его  столиком  шевельнулась,  и  в  движении  ее   Ганшину
почудилось нетерпение. Он ускорил шаг.
   - Договорился, - сказал  он,  садясь.  Столики  здесь  были  необычные,
треугольные, с вогнутыми сторонами. Массивная  колонка  подающего  канала,
служившая  одновременно  единственной  ножкой,  придавала  им  сходство  с
какими-то невиданными грибами. - Теперь весь вечер наш.
   - Спасибо. Ваш друг не обиделся?
   - Нет, - не испытывая особых угрызений совести,  соврал  Ганшин.  -  Он
понятливый. И знаете что? По-моему, нам обоим стоило бы сейчас выпить.
   Женщина вопросительно посмотрела на него.
   - Я предлагаю коктейль "Космос".
   - Здесь такого не подают.
   - Ну это не беда... - Ганшин поймал себя  на  том,  что  ему  почему-то
трудно называть ее по имени, и фразы  сами  собой  организуются  в  этакие
безличные  обороты.  Чтобы  пересилить  себя,  он  старательно,  вдавил  в
разговор ее имя: Ора. - Эт-то, Ора, не беда. Нам подадут. Главное  -  было
бы желание. А оно у нас есть?
   Ора кивнула. Она вообще говорила мало, короткими, четкими  фразами,  но
не от скованности, а скорее от избытка силы. Причем Ганшина  эта  сила  не
подавляла, хотя обычно он сторонился таких вот женщин, под  чьим  взглядом
вечно чувствуешь  себя  нашкодившим  школьником,  мучительно  доискиваясь,
когда и что сделал не то и не так. С Орой он сразу  же  почувствовал  себ
уверенно и спокойно. Потому, наверное, что был в ее немногословии интерес,
пусть не к нему, а к тому, что он должен рассказать. Интерес,  помноженный
на редкостное умение слушать.
   - Эт-то, Ора, не беда, - повторил Ганшин,  запустив  руку  под  стол  и
нашаривая кнопку замка. - С этим  мы  справимся.  Нам  подадут.  -  Кнопка
наконец нашлась, Ганшин выдернул шплинт, вдавил ее, потом подцепил  ногтем
крышку податчика. - Знаем мы  эту  систему.  "Ауста"  называется.  Знатоки
говорят, что от "аустерии" - были во время оно заведения такие. Только вы,
Ора, им не верьте, снобы они и все врут. Потому  как  на  самом  деле  это
всего-навсего АУ-100. Она, между прочим, единая, "Ауста", - и сюда  выходы
имеет, и в "Эксцельсиор"... - Ганшин привстал и посмотрел схему. - Так что
мы сейчас ограничитель того... долой  и  выйдем  на  канал  индивидуальных
заказов. - Он порылся в карманах. - Ора, а шпилька у вас есть?
   -  Есть.  -  Впервые  за  полтора  часа  их  знакомства  в  голосе   ее
промелькнуло  что-то  похожее  на  удивление.  Она  вытащила  из  прически
шпильку, слава богу, металлическую, потому что, окажись она пластмассовой,
горел бы Ганшин синим огнем со своим  электронным  гусарством.  Он  согнул
шпильку скобой и обошел ею ограничитель.
   - Ну вот и все, Ора. И вся недолга. - Ганшин закрыл крышку  и  воровато
оглянулся. Вроде бы его самоуправства никто не заметил. Впрочем, столик их
был угловым, да и сидел Ганшин спиной к залу.
   - Браво, - сказала Ора. - Сразу видно специалиста.
   - Итак, - Ганшин по памяти набрал, код, даже не попытавшись свериться с
картой напитков, где этого наверняка не было, - теперь придется подождать.
Минуты  две-три,  не  больше.  Потому  как  в  этом  заведении  заказы  по
персональным рецептам не предусмотрены, так что пока там все сработает...
   - А это что - фамильный рецепт?
   - Отнюдь, - возразил Ганшин. - Скорей уж корпоративный. Взвар  облепихи
и настойка элеутерококк?.. Главное здесь - пропорция. И в  должный  момент
надо бросить три маринованные ягоды куманики.
   - Непонятно только, почему "Космос"? - сказала Ора. - Уж  скорее  тогда
"Лес". И почему именно это пьют настоящие мужчины?
   - А потому, - охотно пояснил Ганшин, - что  лет  этак  шестьдесят  тому
назад именно  элеутерококковой  настойкой  чокались  двое  космонавтов  на
орбите, встречая Новый год. От них  и  пошло.  С  годами,  правда,  рецепт
сформировался  в  нынешнем  своем  виде.  И  сами  убедитесь,   тонизирует
удивительно, напряжение нервное снимает. Да вот, как раз...
   Крышка податчика утонула и  тотчас  возвратилась  с  двумя  искрящимис
сахарным ободком фужерами. Ну вот и все. Антракт окончен.  Продолжим  наши
экзерсисы.
   Ора сосредоточенно гоняла соломинкой ягоду, которая  то  всплывала,  то
медленно шла ко дну. В молчании ее Ганшин явно ощущал  ожидание.  Господи,
ну зачем ей это нужно? На кой  черт  красивой  молодой  женщине  так  себ
травить? Ведь давно же разошлась она с Йензеном. Четыре года ведь. И лучше
бы не ворошить ей сейчас это  старое,  отболевшее.  Лучше  бы  потанцевать
сейчас...
   Бра на стенах потускнели и сникли, как  увядшие  колокольчики.  Ударили
цветные прожекторы, высветив в центре зала эллипс, в котором уже замерли в
ожидании две или три пары. Разом, безо  всякой  постепенности  зарождения,
упала музыка - что-то похожее на спинк, только  помедленнее  и  поголубее.
Ноги Ганшина невольно шевельнулись, ловя ритм, но тут  Ора  посмотрела  на
него, просто скользнула по лицу взглядом, быстрым и легким, и он сразу  же
понял, что сейчас нельзя, ни в коем случае нельзя.
   Не торопись, сказал  он  себе.  Не  торопись.  Отдадим  долг  прошлому.
Мертвому прошлому. А потом, потом будет все. Потому что мы-то живы и  наше
дело - жить.
   Но все равно ладони Ганшина ощущали упругость ее талии,  он  чувствовал
тепло ее дыхания, а выбившийся из прически волос  щекотал  лицо.  И  чтобы
прогнать это наваждение, он начал, наконец,  рассказ,  ради  которого  Ора
разыскала его, позвонила по телефону и пригласила сюда.
   Приглашение было неожиданным, и Ганшин долго не мог взять в толк, чего,
собственно, хочет от него незнакомая женщина на другом конце провода,  так
бесцеремонно ворвавшаяся в его сон. Телефон в этой заштатной гостинице был
старинный, безэкранный, и это раздражало, хотя,  с  другой  стороны,  было
совсем неплохо, что собеседница не может видеть Ганшина - в полосатой,  не
по росту Витькиной пижаме, с опухшей спросонок физиономией. Потом до  него
наконец дошло, и он  заколебался,  потому  что  вовсе  не  горел  желанием
вспоминать эту историю,  в  которой  так  и  осталось  что-то  непонятное,
недосказанное, смутное. И  он  уже  совсем  было  приготовился  повежливее
соврать что-нибудь подходящее: простите, мол, срочная командировка, мы  же
энергетики-международники, сами  знаете,  жизнь  на  колесах,  так  что  с
удовольствием, но как-нибудь в другой раз...
   - Мне нужно знать, как все было, - сказала Ора. - Мне _нужно_ знать.
   И столько  требовательности  прозвучало  в  этом  "нужно",  что  Ганшин
сдался. Раз ей нужно, пожалуйста, он расскажет, он все расскажет, особенно
если сообразит, с чего же начать.
   Но ничего путного в голову не приходило, и Ганшин начал  от  Адама,  то
есть с того самого момента, когда в иллюминаторе межорбитального подкидыша
сперва стремительно вырос, а потом, заслоняя Землю,  скользнул  вниз  диск
полей гелиостанции и совсем рядом  оказался  полосатый  борт  ее  корпуса,
освещенный мощным корабельным прожектором. Тогда наступила, невесомость, и
они с Юлькой поплыли в кессон, где здоровенный бортмеханик с неснимаемой -
от  уха  до  уха  -  улыбкой   помог   им   надеть   скафандры,   проверил
жизнеобеспечение и гулко хлопнул по  спинам  (Юлька  отлетела  к  стене  и
взвизгнула, а механик, зардевшись, с неожиданной при  такой  массе  прытью
смылся внутрь, так и не сказав им на прощание традиционного "Хоп!").
   Ганшин надеялся, что Ора перебьет  его,  попросит  поскорее  перейти  к
тому, главному, хотя бы каким-то наводящим вопросом введет его  рассказ  в
нужное русло. Но она молчала, молчала и слушала, и лицо ее при  этом  было
удивительно живым, остро и быстро  реагирующим  на  каждое  его,  Ганшина,
слово. Только вот не всегда можно было понять, истолковать ее реакцию,  но
сейчас Ганшин не придавал этому большого значения. Она слушала, и, значит,
ей было нужно все, о чем он говорил.
   Он подробно описал станцию. Ни к Йензену, ни тем более к  этой  женщине
орбитальная гелиоэлектростанция  никакого  отношения  не  имела,  если  не
считать того, что погиб Йензен именно здесь, точнее,  по  дороге  сюда,  а
женщину эту интересовала гибель Йензена, которого она бросила четыре  года
назад.
   Станция на суточной орбите висела над Сейшельскими островами  -  этакий
паучок с махоньким туловищем и двухкилометровыми ножками. Из брюшка  паука
высовывался параболоид передающей антенны, а на ажурных фермах ножек  была
натянута пленка, превращавшая солнечный свет в пятнадцать  тысяч  мегаватт
даровой   энергии,   непрерывным    потоком    микроволнового    излучени
низвергавшейся вниз, в пасть энергоприемника на Сейшелах. Конечно,  внешне
сходство это было весьма отдаленным, и,  чтобы  уловить  его,  требовалась
фантазия древнего звездочета, узревшего в ковше профиль Большой Медведицы.
Но кто-то все  же  его  заметил,  и  обе  запущенные  в  рамках  программы
Международного года развивающихся  стран  орбитальные  гелиоэлектростанции
были названы "Арабелла" и "Анита" - в честь крестовиков, когда-то  первыми
очутившихся    в    Приземелье    на    борту    "Скайлэба".     Полностью
автоматизированные,   станции   лишь   раз   в    два    года    требовали
профилактического осмотра и замены вышедших из  строя  солнечных  батарей,
если количество поврежденных ячеек превышало  расчетные  шесть  процентов.
Вот на такую-то профилактику, пятую в жизни "Арабеллы", и  прилетели  сюда
Ганшин с Юлькой, более известной в Управлении как "инженер-инженю".
   Профилактика - это курорт. Рабочий день -  прелесть!  -  семьдесят  две
минуты в сутки, пока  станция  проходит  тень  Земли.  Остальным  временем
каждый распоряжается по своему усмотрению. Как распоряжалась им предыдуща
пара, Ганшин выяснил, едва войдя в жилую каюту: он  добрых  четверть  часа
ловил порхающие по ней карты, твердо решив сразу же по возвращении  узнать
имена предшественников и дать им хорошего дрозда,  а  заодно  благословл
предусмотрительность, с которой  он  оставил  Юльку  наводить  порядок  на
складе.
   О самой профилактике рассказывать Ганшин не стал: рутинка это. Скукота.
Иное дело гостевание. Гостевание было плодом его собственных  вдохновенных
исканий,  и  он   со   смаком   живописал   Оре,   как   мучил   компьютер
астронавигационной  службы  запросами  об  орбитах   спутников   ближайших
горизонтов, ловя моменты наибольшего сближения. Среди спутников, которые в
моменты противостояния (за точность применения термина  Ганшин  поручитьс
не мог, но Ора вряд  ли  уловила  бы  эту  его  вольность)  оказывались  в
пределах досягаемости для  маленького  двухместного  скутерка  "Арабеллы",
была обсерватория - орбитальный филиал Памирской. И уже на второй день они
с Юлькой отправились туда с визитом. Бездельники в Приземелье - не то  что
редкость, а попросту явление уникальное, и  потому  их  неожиданный  визит
застал астрономов врасплох; но ведь в космосе даже месячная  вахта  -  это
срок, и любой свежий человек  воспринимается  чуть  ли  не  как  ближайший
родственник, по которому до смерти истосковались. И потому радушию  хозяев
не было предела... Из случайно оброненной кем-то фразы Ганшин и узнал, что
на "СОС-третьем" (это ж рукой подать, километров  сто  в  противостоянии!)
начальником... кто б вы думали? Ашотик Антарян собственной  персоной!  Бог
ты мой, Ашотик, семь лет за одной  партой,  нога,  сломанная  на  западном
склоне Аханари, а в девятнадцатом - бросок на плотах по Урте...  Ну  дела!
На Земле в одном городе месяцами, да что там - годами времени  встретитьс
не находим, а стоило в  Приземелье  вылезти  -  на  тебе,  сосед,  заходи,
дорогой, гостем будешь! Во всяком случае, именно так сказал назавтра Ашот,
когда  Ганшин  связался  с  ним  по  радио.  А  без  четверти   шесть   по
среднеевропейскому Ганшин уже оседлал скутер  и,  подстраховав  Юльку  дл
вящей  надежности  коротеньким  фалом,  повел  его,   повинуясь   командам
астронавигационного компьютера, к  той  точке,  где  через  четверть  часа
должен был оказаться "СОС-третий".
   Здесь  Ганшин  дал  себе  передышку.  Ора   слушала   его   по-прежнему
внимательно, но теперь он уже и сам чувствовал, что подходит к главному, к
тому, что и нужно ей, этой упорной тоненькой женщине с  необычным  именем.
Вот только зачем? Ведь быть не может, чтобы до сих пор любила она Йензена.
Бывает, конечно, - бросают, продолжая любить... Но  здесь  другое!  Ганшин
нутром чуял  это,  чуял  какую-то  противоестественность  в  настырном  ее
стремлении знать, да и та Юлькина фраза всплыла вдруг и упорно  не  хотела
уходить.  Какая   там   любовь!   Это   было   любопытство   -   холодное,
хирургически-острое, болезненная почти  потребность  убедиться  в  чем-то,
может быть, для нее очень важном.
   Танцы кончились, и в зале вспыхнул свет. Ганшин хотел было заказать еще
по коктейлю, но тут сообразил, что обедал он часа в два, а  посему  сейчас
самое время поужинать. Он поделился этой мыслью с Орой, и та  признала  ее
полную обоснованность. Тогда, предоставив ей разбираться в  меню  ("Только
миног, пожалуйста, не надо. И синтикры тоже"),  Ганшин  чуть  убавил  свет
ближайшего бра, затем утопил в торец столешницы голубую  кнопку  изола.  С
потолка  упала  тонкая  завеса,  упершаяся  в  неширокий  желобок,   дугой
опоясывавший пространство вокруг столика. Завеса была почти прозрачная, но
не настолько, чтобы сквозь нее можно было видеть, она была тонкая и  жива
- пленка воды, непрерывно падавшей с легким, гасящим все посторонние звуки
шорохом.
   Теперь они были только вдвоем, и заполнившийся уже зал перестал для них
существовать. Ора сидела  напротив,  совсем  близко,  она  склонилась  над
прорезью, в которой строка за строкой  проползало  меню.  Правая  ее  рука
изредка нажимала клавишу заказа, а левая свободно лежала на столе -  узка
кисть с тонкими, нервными пальцами  и  локально  вычерченными  лунками  на
удлиненных ногтях. Еще час назад Ганшина так и подмывало  бы  положить  на
эту руку свою, чтобы почувствовать ее бархатистое тепло, но сейчас  что-то
сковало его не только в поступках, но  и  в  желаниях;  бессознательно  он
боялся оказаться этаким Пигмалионом навыворот, ощутить вместо теплой плоти
искристый холод мрамора.
   Заметив, что Ора уже закончила заказ и теперь сгоняет меню на ноль,  он
быстро сунул в прорезь свой кредитный жетон.  Поршень  податчика  засновал
вверх-вниз,  Ора  быстрыми  и  удивительно  экономными   (так,   наверное,
действовал бы идеальный робот) движениями расставляла по столу  приносимые
им тарелочки и чашки, и Ганшин снова залюбовался отточенным  совершенством
ее рук. Он вдруг подумал, что эти руки ласкали Йензена и где-то в  глубине
души зашевелилась  ревность,  древняя  и  дремучая,  особенно  болезненна
потому, что изменять уже было ничего нельзя, все было в прошлом, только  в
прошлом, над которым не властен никто, кроме мертвого Йензена.
   Ганшин собирался за ужином вести разговор светский и легкий, оставив  в
стороне воспоминания, но теперь ему стало ясно, что с этим  надо  кончать,
кончать как можно скорее, хотя именно эти воспоминания и соединяли  их,  а
потом связь могла оборваться столь же быстро и неожиданно, как возникла. И
Ора тоже, как видно, почувствовала это, потому что подняла на Ганшина свои
карие с золотистыми искрами глаза и спросила:
   - Тогда вы и познакомились с Хорхе?
   - Да. Но не сразу.
   Потому что в кессоне по всем правилам приземельского гостеприимства  их
встретил Ашот, и они пошли в его каюту, а двое ребят  завладели  Юлькой  и
тут же потащили ее осматривать все, куда можно  было  сунуть  ее  курносый
нос. И куда нельзя - тоже. Был у Юльки такой дар - пожелай она, и для  нее
сняли бы даже защитный кожух с реактора,  чтобы  показать,  как  оно  там,
внутри...
   А тем временем Ганшин сидел с Ашотом в тесной каюте, которую тот  делил
со своим заместителем,  доктором  Йензеном  из  Исследовательского  центра
имени Эймса, НАСА. На экране, заменявшем здесь иллюминатор, клубилась  под
координатной сеткой Земля, то есть, конечно, не вся Земля, а  кусок  Южной
Атлантики, закрытый разводами почти непроницаемой облачности.  Изображение
было сильно увеличенным, но Ганшина это не  удивляло:  ведь  "СОС-третий",
как и оба других спутника Службы охраны среды ООН,  занимался  наблюдением
земной   поверхности.   Появление   орбитальных   гелиостанций,   потоками
микроволнового излучения сильно осложнивших приземельскую  астронавигацию,
вынудило поднять орбиты постоянных и обитаемых спутников почти  до  уровн
стационарных, и наблюдения теперь приходилось вести не столько  визуально,
сколько инструментально. К тому же нижние горизонты были сильно захламлены
старыми, отслужившими  свой  век  спутниками,  носителями  и  их  частями,
которые сейчас "мирмеки" недавно созданной Службы очистки,  в  просторечии
именуемые мусорщиками, сволакивали в Лагранжевы точки, ставшие  первыми  в
истории внеземными свалками.
   Ганшин с Ашотом проболтали часа полтора, не меньше,  а  потом  в  дверь
просунулась  чья-то  лопоухая  голова,  возвестившая,  что  "ужин   подан,
джентльмены", и они поплыли в салон, как  именовали  здесь  кают-компанию,
где был уже сервирован стол и где собрались  все  свободные  от  вахты,  а
центром внимания - ну как же иначе?!  -  была  Юлька,  глядевшая  на  всех
своими большими глазами, и Ганшину  в  который  уже  раз  стало  чуть-чуть
тоскливо, потому что на него она никогда не смотрела так.
   Ашот представил  всех  Ганшину.  Обладатель  лопоухой  головы  оказалс
старшим  оператором  комплекса  ЕРЕП,   доктором   Рихардом   Вильком   из
Познанского  института  экологии;  тощий  верзила,  в  патрицианской  позе
повисший у стола, как выяснилось, был ни много ни мало  сэр  Роберт  Чарлз
Ренделл, семнадцатый граф Кроуфорд, эрл Саутбриджский, причем  этот  самый
сэр и эрл нахально и противно  ржал,  пока  Ашот  с  каменной  физиономией
произносил неудобоваримую титулатуру; впоследствии, впрочем,  сэр  и  эрл,
откликавшийся в быту на гораздо более банальные обращения "доктор Ренделл"
и даже просто Боб, оказался парнем общительным и свойским.
   О третьем, докторе Йензене, Ашот  уже  успел  кое-что  порассказать.  В
Службе охраны среды он был притчей во языцех. Полуиспанец-полудатчанин  по
происхождению  и  американец  по   гражданству,   Хорхе   Йензен   окончил
Колумбийский университет, получил стипендию Национального фонда  поощрени
и три года стажировался у Мриявчевича в Дубровнике. Потом его пригласили в
Центр  имени  Эймса,  откуда  впоследствии  он  и  был  откомандирован   в
распоряжение Службы охраны среды ООН. Первые года два он  работал,  как  и
все, три раза нес месячные вахты на спутниках -  тогда  как