орока метров. Этакий холм, подошва которого уходила  вниз  саженей
на двадцать, а вершина не  достигала  поверхности  на  какой-нибудь  пяток
метров. Янг считал себя опытным рифкомбером, и это действительно было так,
но в который уже раз за последние дни он подивился аракеловской  интуиции:
в абсолютной темноте, которую лучи фонарей разгоняли всего  на  пять-шесть
метров, Аракелов на одном чутье вывел их точно в нужное  место,  вывел  не
петляя, без спирального поиска, самым прямым, кратчайшим  путем.  Вот  это
класс!..
   Янг и Блюминг помогли всей компании расположиться на склоне  подводного
холма. Это было непросто: сидеть под водой - целая наука, а просто  висеть
не давало приливное течение, все  сильнее  увлекавшее  в  сторону  берега.
Приходилось пристраиваться в самых разнообразных позах, держась за  камни,
которые здесь, к счастью, были почти чистыми, не обросшими водорослями,  и
потому давали надежную опору рукам.
   Янг посмотрел на часы. Вроде бы самое время. И тут же Аракелов, осветив
себя фонарем, поднял руку, призывая ко вниманию. Янг удобно  заклинился  в
щели между двумя валунами. Он уже испытал это вчера ночью и  сейчас  знал,
чего ждать, знал,  как  это  будет;  но  именно  потому  весь  напрягся  в
предвкушении, с одной стороны, того чуда, которое будет явлено им  сейчас,
а с другой - впечатления, которое произведет оно на Папазянов,  Кортехо  и
Папалеаиаину.
   В посвистывание, чириканье,  чечеточный  перестук,  шипенье  -  обычный
шумовой фон морской жизни - вплелся вдруг новый звук. Янг ждал его, но все
равно он пришел внезапно, пришел, казалось, со всех сторон одновременно. И
хотя Янг прекрасно  знал,  что  под  водой  человек  не  может  определить
направление на источник звука, эффект все равно был  ошеломляющий.  Словно
какой-то  свифтовский  великан  протяжно  и  тоскливо  вздохнул,  нет,  не
вздохнул, а взяв гигантскую трубу, дунул - но не просто так,  резвясь,  от
нечего делать, а  примериваясь,  ласково  и  умело;  так  первое,  пробное
прикосновение смычка к струне становится порой  предвестием  вдохновенного
исполнения... Звук ширился, множился, рос - теперь уже не  великан,  пусть
даже самый невероятно огромный, а, казалось, вся  темная,  невидимая  там,
вдали, махина острова пробудилась и,  ликуя  от  полноты  сил  и  ощущени
жизни, издавала страстный, трубный, насыщенный потаенной  вибрацией  клич.
Его нельзя было просто слушать и слышать - он пронизывал насквозь, с ним в
унисон начинал вибрировать весь организм, все  тело,  и  Янг  ощутил,  что
растворяется в этих волнах звука, медленных и торжественных,  тягучих,  но
не вялых, а мощно-мажорных. Это была песня жизни, но жизни иной, с  другим
размахом и темпом, с иным пространством и временем. Так мог бы петь Океан,
так могла бы петь Земля, будь они едиными живыми существами,  для  которых
нет расстояний и даже вечность - мгновенна. И сам Янг  ощутил  себя  таким
вот существом, непередаваемо огромным и древним, посылающим сквозь  бездны
свой зов и не ждущим ответа, потому что любое  ожидание  бессмысленно  дл
него, ибо, сколь бы длительным оно ни было,  оно  конечно,  он  же  вечен,
вечен как Вселенная, и даже если Вселенной не станет, он пребудет  всегда,
трагически одинокий, но непобедимый и неусмиренный, и будет слать и  слать
свой зов, и рано или поздно на зов этот откликнется Тот, Та или То, к кому
он обращен... И ожидание ответа томило, хотя еще мгновение назад Янг ни за
что  не  поверил  бы,  что  так  мучительно  может   давить   нескончаемое
одиночество, и, когда терпеть оказалось уже невмочь, когда, сочась кровью,
стала рваться душа, ответ вдруг  пришел,  он  родился  в  глубинах,  самых
потаенных недрах собственного  его  существа  -  родился  вместе  с  новым
звуком, захлестнувшим и поглотившим его без остатка. И так прекрасен,  так
манящ был этот звук, что хотелось идти и идти ему навстречу,  и  он  плыл,
плыл сквозь, звездную россыпь, сквозь космические бездны, а  звук  уходил,
он истончался и таял, пока не исчез совсем, и тогда Янг ощутил бархатистую
прохладу воды и шероховатую поверхность камня, вдавившегося в бок.
   Наваждение кончилось. Сирены умолкли.
   Янг медленно приходил в себя.
   И это - во второй  раз.  А  каково  тем,  кто  испытал  такое  впервые?
Впрочем, вчера для него это тоже было впервые. И какая,  в  конце  концов,
разница, впервые ли, нет ли. Важно -  чтобы  не  в  последний  раз.  Чтобы
испытать это еще и еще...
   Янг поднес руку к глазам и всмотрелся в  светящиеся  цифры  на  часовом
дисплее. С ума сойти! Прошло без малого два часа... Он  легко  оттолкнулс
от камня, подвсплыл приблизительно на метр и завис, включив  фонарь,  -  в
конусе света  блеснула  пестрой  чешуей  и,  вильнув,  исчезла  в  темноте
небольшая, в ладонь, рыбка. Янг неподвижно замер и вгляделся в дно, выбрав
ориентиром три лежащих в ряд  камешка.  Его  не  сносило,  лишь  чуть-чуть
поводило то в одну, то в другую сторону -  значит,  прилив  кончился.  Янг
подплыл к Аракелову, и они обменялись несколькими словами на ватерлинге  -
международном жаргоне рифкомберов, упрощенном и модернизированном варианте
языка глухонемых. Тем временем вокруг собрались  все  остальные.  Аракелов
жестом предложил следовать  за  собой  и,  сильно  оттолкнувшись  ластами,
поплыл вперед. Янг, как и по дороге сюда, пристроился замыкающим.
   На катере все собрались в салоне, торопливо вытираясь и одеваясь,  -  и
то сказать, после трехчасовой подводной экскурсии даже Янгу было отнюдь не
жарко. И это невзирая на  термофлекс...  Молодец  Алекс,  что  настоял  на
своем! Аракелов успел привести себя в порядок первым и  теперь  достал  из
шкафчика об®емистую шестигранную  бутылку,  стаканы,  плеснул  на  полтора
пальца в каждый, роздал. Янг дорого дал бы  за  рецепт  этого  магического
напитка, который за последнюю неделю ему дважды пришлось отведать.  Однако
Аракелов героически отражал прямые атаки  и  на  удивление  ловко  обходил
всяческие ловушки, хотя по этой части Янг не  без  основания  считал  себ
мастером. Секрет фирмы, мол, и все тут... Янг мелкими глотками прихлебывал
темную,   напоминающую   вкусом   старый   арманьяк,    но,    несомненно,
безалкогольную  жидкость.  Внутри  медленно  разливалось  приятное  сонное
тепло.
   Первым нарушил молчание Блюминг:
   - Заводить, Александр Никитич?
   Аракелов кивнул, и тот исчез в рубке. Фыркнув, завелся двигатель, в его
мерном рокоте почти утонул  ноющий  звук  якорь-шпиля.  Янг  вздохнул,  но
дисциплинированно отправился на нос - принимать и убирать якорь. Когда  он
покончил с этим делом и вернулся в каюту, там  все  еще  царило  молчание.
Наконец Жюстин решилась и повернулась к Аракелову:
   - Что это было? Как вы это сделали?
   Аракелов рассмеялся.
   - Мы этого не делали. И не смогли бы сделать при всем желании.
   - Но тогда кто же...
   - Никто. Или, если хотите,  что.  Природа.  Мы  только  назвали  это...
Точнее, собственно, назвал Орсон. Нептунова Арфа.
   - Нептунова Арфа, - задумчиво повторила Папалеаиаина. -  Здесь  Эолова,
там - Нептунова, да?
   - Именно так, - коротко кивнул Янг.
   - Значит, море... море...
   Она подошла к Аракелову, поднялась на цыпочки и быстро поцеловала.
   - Спасибо, моряк, вы даже не представляете себе, как это было... -  Она
резко махнула рукой. - Спасибо!
   Прежде, чем Аракелов успел сказать хоть слово, она повернулась к  Янгу,
чмокнула в щеку:
   - И вам, Орсон, спасибо. Какие вы молодцы, ребята, какие  вы  все  трое
молодцы... - и выскользнула из каюты в кокпит.
   Аракелов озадаченно посмотрел на захлопнувшуюся дверь,  но  последовать
за Папалеаиаиной явно не решился. Пуританин, подумал Янг. Всем  бы  хорош,
но пуританин...  Впрочем,  это  его  дело.  Зато  от  Папалеаиаины  такого
всплеска эмоций Янг  никак  не  ожидал.  Скорее  это  подошло  бы  Жюстин.
Досадно:  выходит,  он  неверно  оценил  ее   характер...   Для   матерого
журналиста, каким был Янг, непростительно.  Впрочем,  утешил  он  себя,  в
главном ошибки не было - Нептунова  Арфа  произвела  впечатление.  Вкусный
материал, черт побери, из него такое можно  сделать...  Тянет  на  хороший
цикл передач...


   "Господи, до чего они все мне надоели! Расписывали-то  как  -  свобода,
мол, океан, пассат, восходы, летучие рыбы... А что мне эти  летучие  рыбы?
Потрошить их да жарить для этих скотов? Чтобы руки - в чешуе да  в  слизи?
Ну уж дудки, хватит с меня. Дня нет, чтобы не поругались.  Дня  нет,  чтоб
лечь на сухие простыни - сырость, сырость, сырость... К черту все! Если им
это нравится - их дело. А с меня хватит! Ноги моей больше на  их  паршивой
яхте не будет, как только придем в ближайший порт. Если Алю по душе,  чтоб
им дальше так помыкали - пусть остается. Я и без него проживу. Не пропаду.
До него не пропала, так уж теперь и подавно. А если у него хоть  чуть-чуть
мозги варят, и он сбежит. Вернемся в  Аделаиду,  там  жизнь  человеческая.
Работаешь - так за деньги. Домой возвращаешься - так действительно  домой.
Сухо, уютно, телевизор включить  можно,  в  дискотеку  сходить,  в  бар...
Хочет, пусть со мной возвращается, хочет - пусть остается, а я в эти  игры
больше не играю".



        7

   Не без некоторого самодовольства Аракелов  окинул  взглядом  поле  боя;
сегодня он хотел превзойти самого себя, и это, похоже, удавалось.
   В большом закопченном котле, подвешенном над костром,  томился  суп  из
акульих плавников, заправленный содержимым  чернильного  мешка  осьминога.
Долетавший  оттуда  аромат  будоражил  гастрономическое   воображение,   и
Аракелов удовлетворенно улыбнулся. Салат из frutti di mare [frutti di mare
(итал.) - дары моря, смесь различных  с®едобных  моллюсков,  водорослей  и
т.д.] оставалось только заправить митихаари - кокосовым соусом,  искусству
приготовления которого научила его Папалеаиаина. Ну  а  гвоздем  программы
был,  без  сомнения,  все  тот   же   многострадальный   осьминог,   сдуру
подвернувшийся вчера под гарпун Янга. Утром Венька добрых два часа отбивал
его упругое, резинистое тело, доводя до  должной  кондиции,  -  процедура,
требующая не только  искусства,  но  и  серьезной  физической  подготовки.
Подняв туловище моллюска на вытянутых руках - безвольные щупальца  свисали
Веньке чуть не до пояса, - парень с надсадным мясницким "хаканьем"  швырял
спрута оземь, следя за тем, чтобы щупальца распластывались и шмякались  на
камни с сочным, глухим шлепком. Со стороны это выглядело весьма  эффектно:
казалось, Венька не то отправляет  загадочный  мистический  обряд,  не  то
исполняет модернистский  танец...  А  сейчас,  сваренный,  освежеванный  и
завернутый в фольгу, неудачливый головоног медленно запекался в земле  под
костром. Еще немного - и его пора будет извлечь оттуда,  чтобы  разместить
на блюде, которое по  здешней  робинзонской  убогости  с  успехом  заменит
дюралевая  крышка  кормового   лючка,   разместить,   уложив   на   свитые
аккуратненькими  коническими  пружинками  щупальца,  наконец,  полить  его
спиртом, поджечь и этаким фантастическим светильником поднести гостям...
   Да, пожалуй, и в самом деле все хорошо. Да  так  и  должно  быть.  Ведь
сегодня  прощальный  ужин.  Миссия  Аракелова  завершена.  И   сегодняшнее
пиршество  означает  конец  каникул  на  Караури,  означает   расставание.
Расставаний  Аракелов  не  любил.  Но  именно  потому   стремился   всегда
обставлять их елико возможно праздничнее, чтобы  витийством  и  шутейством
скрасить, приглушить внутреннюю горечь.
   Из ближнего домика вышел Янг и, приветственно махнув рукой,  направилс
к Аракелову.
   - Как поработалось?
   -  Отлично,  Алек,  отлично,  -  жизнерадостно  откликнулся  журналист.
Мимоходом он почесал за ухом Амбала, возлежавшего на куче  до  соломенного
хруста высушенных солнцем водорослей; тот не  шевельнулся,  даже  глаз  не
приоткрыл, шельмец. - Попозже, к вечеру, я прокручу вам, Алек, что у  мен
получилось. Две получасовки. Разумеется, без вашей санкции, Алек, я ничего
в эфир не пущу - не беспокойтесь...
   - Я и не беспокоюсь, - заметил Аракелов. - С чего бы?
   - Одна беда: я запись Арфы дал, минут на  пять,  приблизительно,  точно
еще не хронометрировал, так вот, не звучит она. То есть  звучит,  конечно,
но не то. Не так, как там, под водой...
   - Естественно, - Аракелов кивнул. - Как же иначе?
   Они помолчали.
   - А Бен где? - поинтересовался Янг.
   - Веня-то? Я его за плавником послал. А то вечером костер не получится.
Что было, мы за день извели. -  Аракелов  махнул  рукой  в  сторону  своей
импровизированной кухни.
   Янг потянул носом воздух:
   - Вы, я вижу, сегодня в ударе.
   - Надо.
   - Понимаю. Завтра мы снова уходим в бескрайнее море, как сказал  кто-то
из классиков. Или почти так.
   - Точно. Могу подбросить и вас. Уходим с рассветом. И к вечеру будем  в
Папалениме. А то вы здесь оказии ждать можете еще черт знает  сколько.  На
прошлой-то неделе экраноплан так и не пришел. Рейсовый называется...
   - Спасибо, Алек. Очень может быть, я воспользуюсь вашей любезностью.
   - И чудненько.
   Скажи в тот момент кто-нибудь Аракелову, что сутки спустя  он  все  еще
будет торчать здесь, на Фрайди-Айленде, в то время как  Орсон,  прибыв  на
его, аракеловском, катере, станет без устали мотаться по самым что  ни  на
есть неожиданным местам в Папалениме, - он бы не поверил.  Ни  за  что  не
поверил. И от души посмеялся бы над  подобным  предположением...  Впрочем,
все это случилось уже позже. Вечером, или, точнее, почти ночью. А  пока  -
пока начали возвращаться с работы ганшинские  изыскатели;  вслед  за  ними
появился и Венька - катер, стеля по воде едкий дымок  дизельного  выхлопа,
развернулся и бросил якорь у самого берега. Все мужское население острова,
даже Ганшин,  которому  возня  эта  была  явно  не  по  душе,  отправилось
перетаскивать наверх, к костровой площадке, привезенный  Венькой  плавник.
Было его в избытке: десятка полтора досок, какие-то палки, сохранившие еще
следы полировки и лакировки, и цельная лючина с каботажной шхуны, которой,
похоже, крепко досталось в здешних (или  нездешних?)  водах.  Но  так  или
иначе, а это  были  почти  четыре  квадратных  метра  добротных,  смоленых
двухдюймовых досок - сущий клад! Не только на сегодняшний  костер  хватит,
но и на тот, что зажжется  на  острове  завтра  или  послезавтра,  словом,
тогда, когда Аракелова тут уже не будет...
   Потом Аракелов с  помощью  Папалеаиаины  и  Жюстин  закончил  последние
приготовления, и начался пир горой, праздник  желудка,  Лукулл  обедает  у
Лукулла... В рекордный, даже видавшего виды Аракелова поразивший срок  все
было с®едено...
   Потом пели песни - несусветную мешанину языков и  мелодий,  вавилонский
концерт, от которого даже Амбал, сам великий мастак  по  части  мартовских
арий, одурел и удалился, гордо неся задранный к небесам хвост...  Наконец,
приустав несколько, уселись чаевничать.
   Вот тут-то Папалеаиаина и Жюстин и взяли Аракелова в клещи. Усевшись по
обе стороны и умильно  заглядывая  ему  в  лицо  смеющимися  глазами,  они
потребовали подробностей об Арфе, да так, чтобы ничего  он,  Аракелов,  не
упустил, чтобы  интересно  было  и  дух  захватывало...  Аракелов  не  мог
устоять, оно и ни к  чему  было  -  послезавтра  так  или  иначе  придетс
отчитываться в Папалениме,  а  там  и  на  "Руслане".  Так  почему  бы  не
порепетировать, чтобы и потом получалось эффектно? Любил Аракелов эффекты,
любил, что греха таить...
   И он пустился рассказывать с  самого  начала,  извинившись,  что  может
повториться где-то, потому как расспрашивали они его уже об этой "операции
Кракатук". Он - как мог коротко,  хотя  в  несколько  слов  все  равно  не
укладывалось, хоть убей - напомнил историю "Вахине Меа", и  перед  глазами
его опять встал тот солнечный денек, пологая,  длинная,  зеленая  волна  и
шхуна, пишущая круги под зарифленными, слишком непонятно для такой  погоды
зарифленными парусами... Вспомнил он и про архивные изыскания, коими они с
доктором Фарвелем занимались в Папалениме, и про то, как  наткнулся  он  -
случайно, по сути дела, - на "аракеловский клин",  и  как  наблюдение  это
забросило  его  сюда,  на  Фрайди-Айленд,  подарив  попутно  знакомство  с
Папалеаиаиной, а потом и со всеми остальными. И что без них, без остальных
этих ничего бы у него, Аракелова, не получилось, сказал он. Ибо едва ли не
каждый из них, вольно или невольно, давал ему какую-то  ниточку,  какую-то
мысль, какое-то новое направление поиска, каждый, включая даже Амбала.
   - И за это спасибо тебе, Вениамин Палыч,  хоть  и  достанется  тебе  на
"Руслане" за умыкновение кота, ох, достанется, и выгораживать  я  тебя  не
буду, не надейся, но сейчас - спасибо!
   - А кот-то при чем? - перебил  Аракелова  Ганшин.  -  Шутить  изволите,
Александр Никитич?
   - Ни в коей мере, Николай Иванович, - категорически возразил  Аракелов.
- И никоим образом, но об этом речь впереди. А пока...
   А пока Аракелов рассказывал, как первые два дня они  бесцельно  шныряли
на катере вокруг острова, заглянув на Биг-Бэзис и Литл-Бэзис. Больше всего
смущало тогда Аракелова присутствие Янга, опасался он впросак попасть,  да
и  адмиральского  эффекта  побаивался...  Поймав   вопросительный   взгляд
Кортехо, он пояснил:
   - Лет сто, если не полтораста, назад  было  замечено,  что,  если  даже
царит на корабле полнейший порядок,  стоит  явиться  на  борт  для  смотра
адмиралу, как все начинает идти вкривь и вкось - даже  то,  что  вкривь  и
вкось пойти в принципе не может.
   - Разве я похож на адмирала, Алек? - возмутился Янг.
   - Судя по результатам - нет, - улыбнулся Аракелов.
   И правда, первые результаты появились  как  раз  благодаря  журналисту.
Как-то,  когда  они  в  очередной  раз  обсуждали  перспективы   "операции
Кракатук", вновь и  вновь  приходя  к  выводу  о  полнейшей  безнадежности
аракеловской миссии, Орсон не без  ехидства  порекомендовал  за  неимением
лучшего выхода обратиться к астрологии и скрупулезно изучить  расположение
звезд и планет. "А что, - подумал Аракелов, -  что  делать,  когда  нечего
делать?" Само собой, в астрологию он не верил. И звезды здесь, конечно, ни
при чем - как дважды два. А вот планеты? С горя Аракелов  засел  ночью  за
интеллектуальный  терминал  и   порядком   подоил   информационные   банки
"Навиглоб" и "Маресат".  Результат  превзошел  ожидания,  о  чем  Аракелов
торжественно и сообщил Янгу поутру: все расследуемые случаи группировались
не только в пространстве, образуя пресловутый "аракеловский клин", но и во
времени, стягиваясь к новолуниям и полнолуниям, особенно  перигейным.  Вот
тебе и астрология! Только что же дальше?
   И кто его знает, что было бы дальше, чем бы не... А впрочем,  неправда.
Не было этого - последовательно, по звенышку, и так вся цепь. Было  иначе,
совсем  иначе.   Копилось,   копилось   что-то   -   факты   разрозненные,
разбросанные, непонятные; наблюдения, чьи-то отдельные  слова...  Все  тут
было - и странная Амбалова хворь, усиливавшаяся по вечерам;  и  ганшинские
слова о пористой структуре острова,  который  "как  губка,  весь  пронизан
подземными пустотами, трещинами, кавернами";  и  рассказы  Папалеаиаины  о
том, что прежде здесь, в недрах острова были храмы  древних  караурцев;  и
легенда о боге вулканов Увоке... Были вылазки туда, в пещеры под  островом
- вылазки, которые даже сам Аракелов называл экскурсиями, ибо не  видел  в
них никакого практического, реального, ощутимого  смысла,  хотя  потом  на
поверку оказалось, что без всего этого вместе взятого ни за что не  найти,
не нащупать было бы ему проклятую и благословенную Нептунову Арфу...
   Нынче кажется, будто все работало на него, на Аракелова.  Будто  бы  он
только взял готовые кубики и сложил из  них  слово.  Что  греха  таить,  и
самому ему так кажется. И еще кажется, что был он великим, нет, величайшим
олухом, когда не видел, как легко  и  просто,  как  однозначн