эти террасы и колоссальные
статуи? А?.. Позвольте вас спросить, молодой человек?
     -- Ну что же? -- набравшись духу, возразил Павлик.  -- Вы же нам как-то
рассказывали на  кружке  об опустившихся в  море островах  и даже материках.
Может быть, и здесь так же произошло?
     --  Гм,  гм...  --  замялся океанограф.  -- М-да...  Конечно,  бывает..
Отчасти ты прав, но только отчасти. Ведь могут быть случаи, когда остров или
материк  постепенно или  сразу, но  лишь  частично  покрывается  наступающим
океаном. Кажется, об этих трансгрессиях океана я тоже вам говорил? Очевидно,
и здесь произошел такой случай... А это что такое? -- внезапно прервав себя,
указал  рукой  Шелавин  на большое темное  пятно, выделяющееся  на  склоне в
подводных сумерках.
     --  Вход в пещеру  или грот,  могу сказать наверное,--  не задумываясь,
ответил Павлик, считавший себя в этих вопросах достаточно опытным человеком.
     --  И, очевидно,  очень большой  пещеры,--  добавил океанограф. -- Надо
посмотреть.
     Павлик  первым  вплыл  в  пещеру. Она оказалась  действительно огромных
размеров  и,  судя по  ее базальтовым  стенам и  сводам, была вулканического
происхождения. Возможно, что в далекие  геологические эпохи  через это жерло
или боковой  ход изливалась из недр  земли расплавленная лава.  Пещера  была
очень высока, широка и тянулась  далеко в глубину  горы. Ее дно было покрыто
илом, в котором среди бесчисленных раковин копошилось множество  иглокожих и
кишечнополостных;  стены,  обломки  скал  и  бугры  застывшей  лавы  заросли
фестонами, занавесями, коврами известковых водорослей.
     Бегло обследовав  пещеру,  Шелавин  и Павлик почувствовали усталость  и
голод.  Решено было  сделать  привал, отдохнуть и поесть. Оба  опустились на
небольшой  обломок скалы  и принялись  за термосы. Сделав  несколько глотков
горячего какао, Павлик вернулся к прерванному разговору:
     -- Иван Степанович, если мы не на простой подводной горе, то что же это
за остров?
     -- Это остров  Рапа-Нуи. Таинственный, загадочный остров, доставивший и
до сих пор  еще доставляющий массу хлопот и мучений географам, этнографам  и
историкам  культуры всего  цивилизованного мира. Слыхал  ли ты что-нибудь об
этом острове?
     -- Рапа-Нуп?.. Нет,-- признался Павлик,-- в первый раз слышу.
     -- Гм.. Нечего сказать, хорош! Но, может быть, ты знаешь его под именем
Вайгу, как его иногда называют?
     -- Н-нет,  Иван  Степанович,-- ответил  Павлик, чувствуя уже  некоторую
неловкость. -- И Вайгу не знаю.
     -- Не понимаю. Абсолютно не понимаю, чему вас только учили в этих ваших
прославленных гимназиях, или... как их там... колледжах, что ли!
     -- Колледж святого Патрика, Иван Степанович, в Квебеке.
     --  Не   святого   Патрика,--   разразился   океанограф,--   а  святого
невежества!.. Вот-с! Святого  невежества! Не знать ничего и даже не  слышать
об острове Рапа-Нуи, или Вайгу, или Пасхи! Это чудовищно!
     --  Пасхи? Остров  святой Пасхи? --  встрепенулся Павлик.  -- Я  что-то
припоминаю...  Да-да,  я  припоминаю... Это крохотный  остров  среди  Тихого
океана. Его открыл Дэвис  в тысяча шестьсот  восемьдесят седьмом году, потом
адмирал Роггевен -- в тысяча семьсот двадцать втором году. И остров населяли
тогда язычники,  идолопоклонники, но потом  туда  приехали какие-то  монахи,
которые обратили их в христианство. Вот и все, что  нам рассказал об острове
Пасхи учитель географии в колледже.
     -- Идиот,  на обязанности которого лежало превращать  детей в таких  же
идиотов, как он  сам! Как хороши,  Павлик, что ты вырвался из  этой  фабрики
невежд, тупиц и  ханжей! Поступишь  в  нашу советскую  школу --  и весь  мир
раскроется  перед  тобой  во  всей  своей  красоте  и правде!  Ведь тебе  не
рассказали  в  колледже самого  интересного  про этот  замечательный остров!
Крохотный островок, который за один час ходьбы можно пересечь с одного конца
до  другого, одинокий  клочок  земли,  затерянный  среди безбрежного океана,
отделенный четырьмя тысячами километров от Южной Америки и таким же примерно
расстоянием  от  ближайших островов Полинезии,-- этот островок  представляет
собой  настоящий клубок  научных загадок  и тайн! Ты подумай только, Павлик:
среди  всей Полинезии, между  всеми ее бесчисленными островами и  племенами,
только здесь, у этого маленького народца, населявшего Рапа-Нуи, развилась  и
расцвела   письменность!  На   тех   самых  кохау  ронго-ронго   --  длинных
красновато-коричневых  дощечках,  которые мы  только  что  нашли  в  каноэ и
держали в  руках!  Мало того! Эти деревянные таблицы  с  письменами  древних
рапануйцев  до   сих  пор  не  прочитаны,   не  раскрыты  ни   одним  ученым
цивилизованного мира.
     Шелавин замолчал и сделал несколько глотков какао из термоса .
     --   А  эти   террасы,  или  аху,   как  их  называют  туземцы!  А  эти
необыкновенные, поразительные статуи!  -- продолжал он через минуту.  -- Как
мог  сделать эти гигантские  сооружения маленький  народец, находившийся  на
самом  низком  уровне культуры?  Ведь  некоторые из  этих  статуй  достигают
двадцати трех  метров  в  высоту,  имеют  в  плечах  до двух-трех метров,  с
двухметровыми тюрбанами на головах, весят до  двух  тысяч центнеров! А таких
аху  к  моменту  появления   европейцев  насчитывалось   не   менее  двухсот
шестидесяти штук,  а статуй --  свыше  пятисот,  и все они  своими гневными,
угрожающими лицами обращены к  океану. Не  ясно ли, что эту  огромную, можно
сказать  --  титаническую,   работу  мог  выполнить   только  другой,  более
многочисленный, гораздо более культурный и развитый народ!
     Чтобы  разгадать все  эти  загадки,  некоторые ученые  высказали  такое
предположение. Этот остров  в  древности был гораздо  больших размеров.  Его
населяло многочисленное  племя  со своеобразной, довольно высокой культурой,
гораздо более высокой,  чем  у тех жалких племен, которых застали на острове
первые  европейцы.  И вот  настало  время,  когда древние  рапануйцы  начали
замечать,  что  их остров медленно,  но неудержимо  поглощается морем, Тогда
они, полные тревоги и смутных опасений, обратились к своим богам,  ища у них
защиты против угрожающей стихии.  Они начали строить у берега моря  огромные
террасы и  ставить  на них многочисленных идолов  как стражей  и  хранителей
родной земли. Но океан  продолжал неумолимо  наступать, и напрасно  каменные
боги вперяли  в него свои гневные, угрожающие взоры. Люди не теряли, однако,
надежды.  Лихорадочно  продолжали  они  свою работу; высекали новых  идолов,
строили новые аху и воздвигали на них новые  и  новые ряды  своих стражей  и
хранителей. Так  продолжалось,  вероятно,  много десятков  лег. Может  быть,
постепенно убеждаясь  в тщетности  своих надежд и в  бессилии своих богов, а
может  быть,  после  какого-нибудь  внезапного  штурма со  стороны океана  в
результате  землетрясения, но в конце  концов население впало в  панику, Оно
бросило  все работы  и, захватив весь свой скарб, устремилось к своим каноэ,
чтобы искать  спасения на  другой  земле.  Такие  переселения  с  острова на
остров,  через  огромные водные пространства  океана,  по  разным  причинам,
довольно часто происходили в истории заселения Полинезии.
     Некоторые ученые считают, что теперешние жители  острова Рапа-Нуи -- не
остатки  его первоначального  населения, а  пришельцы,  осмелившиеся  занять
остров, который или перестал погружаться,  или  стал  погружаться медленнее,
незаметнее. А то, что мы открыли сегодня большое подводное аху со  статуями,
должно окончательно доказать правоту теории о погружении острова...
     Шелавин  замолчал,  задумчиво  посасывая трубку  от  термоса  с  какао.
Павлик, слушавший  все  время рассказ океанографа, как  древнюю сказку, тоже
молчал. Наконец он спросил:
     -- Ну, а они, эти пришельцы, как они устроились на острове?
     --  Они,  может быть, с их точки  зрения,  жили  довольно долгое  время
неплохо --  до тех пор, пока  европейские "цивилизаторы" не обратили  на них
внимание.  Тогда  среди  островитян  появились  болезни,  страсть к водке  и
табаку, к  европейским безделушкам  и  к  так  называемой культуре. Но самый
тяжелый удар был нанесен острову  в тысяча восемьсот шестьдесят втором году,
когда перуанские работорговцы напали на него. После неимоверных жестокостей,
убийств, грабежей они захватили в плен большую часть населения -- пять тысяч
человек -- и увезли их на остров Чинча, у берегов Южной Америки, для  добычи
и погрузки  гуано -- птичьего помета, в огромных количествах скопившегося на
этих островах и вывозившегося для удобрения истощенных земель Европы.
     Правда,  некоторые  из  этих  несчастных  были потом  освобождены,  но,
вернувшись  на  родину, они привезли  с собой оспу, которая сильно истребила
население.  С  тех пор началось постепенное  его  вымирание, а уже  в тысяча
восемьсот шестом  году  оно составляло всего  лишь сто пятьдесят человек.  В
последнее   время  число  их  несколько   увеличилось  --  достигло  двухсот
пятидесяти  человек,  но  в  условиях  капитализма,  жестокой  эксплуатации,
пьянства,   болезней,  безысходной   нищеты  вряд   ли   это   племя  сможет
возродиться... Да-а-а!.. Это не  то,  что  у нас, Павлик! Сколько вот  таких
маленьких   племен   и  народов,  доведенных   царями,   их   чиновниками  и
капиталистическими хищниками до  вымирания, возродилось  у нас в Союзе после
Великой Октябрьской социалистической революции тысяча девятьсот семнадцатого
года!  Вот какие дела, молодой человек!., Много еще других  тайн  для  науки
таит в  себе  этот  маленький,  почти  пустынный  островок.  Всего  сразу не
перескажешь,  Павлик, а нам пора возвращаться. Продолжать  обследование этих
подводных склонов я считаю теперь совершенно излишним: то, что капитан хотел
знать,  для меня уже вполне ясно. И это --  главное! Ну-с, в дорогу, молодом
человек, благонамеренный воспитанник колледжа святого Патрика в Квебеке!
     -- Я  бы  хотел поскорее забыть об  этом,-- тихо ответил Павлик,-- а вы
мне напоминаете...
     --  А-а-а!..  Гм...  Гм... Да, упрек  правильный... Ну, прости старика.
Больше не буду...
     Шелавин  с  добродушной  улыбкой  протянул  металлическую руку.  Павлик
весело и охотно пожал ее.
     Взгромоздив на себя кучу рыболовных сетей и расположив веером за спиной
священные таблицы рапануйцев и другие  трофеи, Шелавин и  Павлик отправились
домой.
     Через два часа, показавшись в таком виде перед подводной лодкой, в ярко
освещенном  прожекторами  пространстве,  они   были  встречены   удивленными
восклицаниями, которые в следующую минуту сменились смехом и шутками.
     Еще на  площадке  выходной  камеры  они  увидели  капитана,  одетого  в
скафандр. И первый его вопрос, обращенный к Шелавину, был:
     -- Где мы, Иван Степанович?
     -- У подножия острова Рапа-Нуи.
     Капитан нахмурил брови.



        Глава IX. ТАЙНА ОСТРОВА РАПА-НУИ




     Залитый  ярким светом прожекторов "Пионер" стоял у  подножия  острова в
необычайной сбруе из стальных тросов.
     Оплетенный ими  вдоль  и  поперек, он,  казалось, был готов по  первому
сигналу, словно впряженный,  потащить остров в просторы подводных глубин. На
его  горбу,   поближе   к  носовой   части,  стояла   надежно  прикрепленная
электролебедка с мотором, заключенным  в  коробку из прозрачного  металла, и
валом,  выходящим  наружу по  обе  стороны  мотора.  На  этот вал  при пуске
электролебедки  должны были  наматываться толстые  тросы от дюзового кольца,
чтобы подтянуть  его на  прежнее  место, на  корму. Перед  этим  нужно  было
размягчить термитом нижнюю часть кольца, на котором оно держалось.
     Но вот  уже двое суток, как термит горит  под дюзовым кольцом, а металл
не  поддается  действию жара.  Козырев  терялся  в догадках,  не  зная,  чем
об®яснить низкую  температуру  --  всего лишь  около  двух тысяч градусов,--
которую  развивала  сейчас  термитная  реакция.  Дело  не  клеилось,  и  это
чрезвычайно  беспокоило и капитана и всю команду. Из  прекрасной лаборатории
подлодки Козырев извлекал самые  разнообразные  материалы,  примешивая их  в
новых и новых  комбинациях к  термитам, специально созданным для  работы под
водой и развивающим обычно температуру, вполне достаточную, чтобы расплавить
самый  жароупорный металл. С трудом, лишь десятого августа, на третьи сутки,
Козыреву случайно удалось  найти такую комбинацию элементов термита, реакция
которых давала температуру, едва заметно размягчающую металл. Этого, однако,
было мало,  и Козырев продолжал  поиски,  ломая голову над загадкой термита,
неожиданно  нарушившей  все  расчеты в такой ответственный  момент. Это было
слишком обидно,  просто унизительно!  Другие  бригады уже  так  много  работ
успели выполнить, дело у них горит, спорится.  "Голос комиссара" каждое утро
сообщает  об  успехах  и  победах  то  одной,  то  другой  бригады:  радисты
восстановили приемник  радиостанции,  акустики  кончают  работу над  носовой
пушкой,  даже  электрики в ослабленном составе исправили  всю  автоматику, и
только о бригаде механиков газета молчит -- ни  звука!  Ее "успехи"  таковы,
что  могут скорее вызвать уныние, понизить настроение у других, чем зажечь и
увлечь их. И непрестанно, неотступно Козырева мучил вопрос: "Что делать?"
     Когда  появились  первые слабые признаки размягчения  металла, Козыреву
пришла  в  голову  мысль,  которой  он  сейчас  же  и  поделился со  старшим
лейтенантом.
     -- Пока я продолжаю поиски новых термитов,-- сказал он ему,-- почему бы
вам не воспользоваться тем незначительным  разогревом  металла, который  уже
достигнут? Не будем терять времени.
     -- Как  же вы думаете использовать этот  разогрев?  -- Спросил  старший
лейтенант.
     -- Пустить в ход лебедку сейчас же. Если она хотя бы на миллиметр в час
приблизит дюзовое кольцо к его месту, и то будет польза для дела...
     -- Ну что ж,-- пожал плечами старший лейтенант,-- я не возражаю, но это
не даст полного разрешения вопроса.
     -- Все равно! -- упрямо ответил Козырев. -- Пока я ищу, пусть даст хоть
что-нибудь. Это лучше, чем ничего.
     В  огромном  тигле, похожем  на  полукруглый, согнутый в  дугу желоб  и
охватывающем  нижнюю  часть  дюзового кольца, горел  термит. Электролебедка,
натягивая тросы, медленно,  совершенно незаметно для  глаза наматывала их на
вал. За первые  сутки  на  нем  оказалось лишних десять  миллиметров  троса.
Величина совершенно ничтожная,  но Козырев  был  доволен: как-никак, а  дело
сдвинулось с мертвой точки. Он посоветовался со Скворешней, и тот внес новое
предложение: почему не помочь  лебедке?  Если он, Скворешня, возьмет хороший
сорокакилограммовый  молот  и  начнет  гвоздить им  по  кольцу,  то  кое-что
прибавится к работе лебедки или нет?
     Теперь настала очередь Козырева усмехнуться и пожать плечами:
     --  Что ты,  Андрей  Васильевич!  Смеешься,  что  ли? В  электролебедке
работают пять  тысяч  лошадиных  сил,  сколько же ты сможешь прибавить к ним
своим молотом?
     -- Чудак ты, Козырев! Виноват, товарищ главный механик.
     -- Да брось ты чины! Не до них... Что ты хотел сказать?
     -- А то,  что дело не  в  моей  лошадиной  силе,  а в толчках,  ударах,
которые хоть немного повлияют на положение молекул в размягченном металле.
     -- Попробуй,-- с сомнением ответил Козырев,-- вреда от этого, во всяком
случае, не будет.
     Через несколько минут с кормы подлодки послышались мощные, гулкие удары
молота; они гудели, как  удары огромного подводного  колокола, с потрясающей
силой оглушая  всех  работавших возле подлодки  и  далеко  разносясь  вокруг
нее...
     Капитан  сидел  за  столом  в  центральном  посту. Он составлял  сводку
проделанных за день работ, подсчитывал примерные сроки выполнения следующих,
и нельзя сказать, чтобы все эти расчеты огорчали его, если бы не неожиданная
задержка с  дюзами. Эта  задержка сильно беспокоила капитана. Если Козырев в
ближайшие два-три дня не найдет выхода из положения,  не ускорит размягчение
металла,  то подлодку ожидают  самые  мрачные перспективы:  срок прибытия во
Владивосток будет сорван. И тут  он, капитан, совершенно  бессилен. Он ничем
не может  помочь, он ничего не может предложить, он может только ждать того,
что  скажет  хотя  и  талантливый,  но молодой  механик.  Погруженный  в эти
невеселые  думы,  капитан  не  слышал  шума,  стука  и  визга  инструментов,
доносившихся к  нему  через  открытые  двери  центрального поста  из  нижних
машинных отсеков и  камер,-- всей радостной и волнующей  симфонии  яростного
труда, возвращающего к жизни парализованный организм подлодки.
     Капитан всегда любил прислушиваться к этому  жизнерадостному шуму,  его
тянуло погрузиться в него, присоединиться к общей работе. И сейчас, просидев
немало  времени  со своими  тяжелыми  мыслями, он наконец оторвался  от них,
вновь  прислушался к знакомому шуму, и  вновь им овладело желание спуститься
вниз и пройтись по отсекам и камерам. Капитан встал и посмотрел на часы. Над
поверхностью  океана  сейчас  темная тропическая ночь,  небо усеяно крупными
звездами,  и  волны  тихо  бьют  о  берег, некогда  уставленный  молчаливыми
каменными стражами острова...
     Капитан  встряхнулся. Через  час  оканчиваются работы, надо посмотреть,
как они идут. Вдруг он поднял голову и прислушался.
     Среди  необычного  шума,  наполняющего  подлодку,   до  него  донеслись
откуда-то издалека едва различимые мерные удары металла о металл. Что бы это
могло быть? Откуда эти звуки?
     Капитан поспешно пошел в обход. Он быстро осмотрел все  нижние отсеки и
камеры:  работы  шли  прекрасно;  усталые  люди улыбались ему.  Из машинного
отделения он прошел  в выходную камеру,  где  дежурил Ромейко, лишь третьего
дня  выписавшийся из  госпиталя.  Капитан  быстро  надел с  помощью  Ромейко
скафандр  и  приготовился  к  выходу.  Едва  лишь  опустилась  площадка, как
далекие, приглушенные  удары сразу ворвались  под  шлем капитана и  оглушили
его. Капитан бросился вперед.
     В  ярком  свете прожекторов, в  блестящих  рыцарских  доспехах,  словно
могучий  средневековый  великан-паладин,  сокрушающий   стоглавого  дракона,
Скворешня бил своим молотом по огромному дюзовому кольцу.
     Капитан налетел на него, гневно  схватил за плечо, изо всей силы потряс
и крикнул:
     --  Что вы  делаете? Кто  вам  позволил? Прекратите этот грохот! Как вы
могли забыть, что мы у обитаемого острова?
     Нагорело  всем:  и Скворешне, и  Козыреву,  и старшему  лейтенанту. Они
стояли молча, не зная, как оправдаться.  Они поняли, что допустили серьезный
промах...

        x x x
     Нгаара стоял в своем ветхом  каноэ и  тихо,  едва заметными  движениями
весла, гнал его в открытый океан.
     Далеко позади, в темноте, слабо светилась маленькая дрожащая точка. Это
жена Нгаары,  Ангата, развела на  уединенном пустынном берегу костер,  чтобы
хозяин очага мог легко найти свою хижину,  когда, окончив ловлю, он будет  с
добычей возвращаться к своей голодной семье.
     Нгаара тяжело вздохнул. Даже перед заходом солнца и в короткие сумерки,
когда рыба охотнее всего клюет, ни  одна не подошла к его  стальным крючкам,
за которые  он отдал старому Робинсону столько рыбы, ни одна не прикоснулась
к  их наживке, и даже  священный крючок, терпеливо и благоговейно, втайне от
чужих глаз сделанный самим Нгаарой из берцовой кости покойного "папаши",-- и
этот  крючок  рыба   презрительно,  словно  не   замечая  его,  обходила.  С
наступлением  ночи Нгааре пришлось взяться за раков и крабов. Пища неважная,
но ничего другого не оставалось. Однако и в этой охоте  неудача преследовала
бедного  Нгаару.  Лишь  несколько  небольших  крабов  и  с  десяток  крупных
серо-зеленых раков, тихо скрежеща  клешнями и  панцирями, копошились  на дне
его каноэ.  Сеть волочилась  по  дну, как  будто  нарочно выбирая места, где
добычи  меньше  всего. Несомненно,  Аху-аху-татана, з