но,-- сказал зоолог.
     Лавируя среди  глыб  и осколков и избегая водорослей, они тихо обогнули
огромную скалу, за которой открылась небольшая подводная поляна.
     Возле темной  массы,  возвышавшейся  на  противоположном  краю  поляны,
двигалось из стороны в сторону яркое, слегка расплывчатое пятно света.
     --  Вот и мы!  -- сказал зоолог, зажигая  фонарь на своем шлеме. Павлик
зажег и свой фонарь. Стало довольно светло. Марат с яркой звездой,  горевшей
на  его  лбу,  стоял  в  усталой  позе,  опираясь  на  лопату,  возле   кучи
свеженарытого песку и небольших осколков. Видны были его потное лицо, полные
восхищения  и  радости  глаза  и торчащий  кверху  хохолок  на темени  --  в
скафандре Марат был лишен возможности бороться с ним: хохолок, как всегда  в
этих случаях, торчал с особо торжествующим, почти наглым видом.
     -- Ну что тут у тебя? Показывай! -- нетерпеливо спросил зоолог.
     Морские   перья,   словно   живые   страусовые   опахала,   шевелились,
взволнованные  движениями Марата. По их стволам и  бородкам пробегали  порой
зеленые   и   голубые    искорки,    то   потухая,   то   вновь   зажигаясь.
Золотисто-бронзовые  горгонии  на  высоких,  тонких,  как  бечевка,  стеблях
поднимали   спиральной  дорожкой   штопора   свои  тончайшие   и   нежнейшие
ответвления.  Вездесущие  морские  ежи,  морские звезды, голотурии,  офиуры,
моллюски лежали,  ползали по дну, карабкались по скалам,  по темным отвесным
бокам того странного возвышения, возле которого стоял Марат.
     Несмотря   на  то  что  это  возвышение   сплошь  обросло  известковыми
водорослями,  или  нуллипорами,  единственными  из  водорослей,   способными
развиваться даже с  этих  почти  лишенных света глубинах,--  одного взгляда,
брошенного   на  него  зоологом,   было  достаточно,  чтобы  он  закричал  с
восхищением и радостью:
     -- Корабль! Испанская каравелла!
     Он  бросился  к  этим останкам давно погибшего судна и  стал  торопливо
обрывать все, что  покрывало их в течение многих веков, проведенных ими  под
толщами чистейших саргассовых вод.
     --  Очищайте,  очищайте  скорее  этот  остров!  Ищите  пробоину,  чтобы
пробраться  внутрь!  -- взволнованно кричал  он.  --  Это  мировое открытие!
Марат!  Ты  прославишься  на весь  мир! Как ты  напал  на  эту замечательную
находку? Как ты распознал ее в таком виде?
     -- Ага,  я  вам  говорил!  --  торжествовал Марат, ожесточенно  работая
лопатой, которой он  очищал борта корабля. --  Я был  уверен, что вы оцените
ее. Как я узнал? Как и  вы: по корме и по носу. Видите, как они приподняты и
как между ними борта опущены и изогнуты.
     Павлик,  увлеченный  общим  волнением,  рвал  руками водоросли,  хватал
морские  перья,  не  боясь ожогов, которые он неминуемо  получил бы, если бы
прикоснулся к ним голыми руками.
     -- Что за горячка? -- послышался вдруг густой голос Скворешни. -- С ума
вы тут посходили?!
     Вместе с Цоем он опустился  на  дно рядом со всеми, и некоторое  время,
ожидая ответа, оба с удивлением смотрели на своих друзей.
     --  Чего  ты стоишь, каланча? -- накинулся  на  Скворешню, не  прерывая
работы, Марат. -- Очищай корабль! Не видишь, что ли!
     -- Эге! -- воскликнул Цой. -- Здесь пахнет археологией. Живо за работу,
Андрей Васильевич!  -- И  он энергично  присоединился к  зоологу, срывавшему
толстые стебли водорослей.
     --  Корабль?.. Археология?..  -- протянул, все  еще  ничего не понимая,
Скворешня.  --  А  верно,  похоже на  корабль. Да что же  вы  с ним намерены
делать? Чего ради очищать его от этой пакости?
     -- Как вам не стыдно, товарищ Скворешня? -- возмутился зоолог, упираясь
ногой в бок судна и дергая изо всех сил пучок неподдававшихся морских лилий.
--  Ведь  это  старинный  испанский  корабль эпохи  Колумба и  Кортеса.  Это
бесценная  археологическая находка. Может  быть,  в  его каютах и  трюмах мы
найдем драгоценнейшие исторические материалы.
     -- Так что же  вы сразу не сказали? -- заторопился гигант. --  Корабль,
корабль, а какой корабль -- не говорят...
     Он  зажег свой  фонарь,  вынул  кортик, и  работа закипела с  удвоенной
силой.
     -- Марат, поднимись на палубу,-- сказал зоолог,-- может быть, там легче
пройти во внутренние помещения.
     Впустив немного  воздуха в  свой заспинный  мешок, -  Марат  поднялся с
грунта и скоро стал .на юте. Однако работать там было совершенно невозможно.
Ноги  проваливались  в  груды  обломков,  заросших  кораллами,  нуллипорами,
наполненных  разнообразными  полипами,  иглокожими,  моллюсками.  Все  же он
попытался  разобрать  обломки,  ища  входа  в  капитанскую каюту, которая  в
каравеллах  того  времени  всегда помещалась на юте, возле  руля. Внизу, под
кормой, работал Скворешня, посередине  -- зоолог, а  у носа -- Павлик. Корма
осела прямо на одну из скал, окаймлявших поляну, и задралась кверху, а носом
судно  наполовину  зарылось в грунт.  Между форштевнем и скалами было метров
пять свободного расстояния.  Дальше гряда скал  отходила в сторону и,  слабо
освещаемая фонарями, скрывалась в густом сумраке глубин.
     Павлик  бросил   туда  взгляд.  Ему  показалось,   что  нечто   длинное
бледно-серое зашевелилось  у скал.  Он  посмотрел  внимательнее,  но  ничего
подозрительного не заметил.
     "Надо с другого борта посмотреть,-- подумал он. -- Может быть, пробоина
там..."
     По  ту сторону судна оказалась небольшая поляна с  разбросанными по ней
отдельными глыбами  скал и кучами мелких обломков. Поляна и здесь замыкалась
невысокой  полукруглой грядой  скал, среди которых  чернели пятна  небольших
гротов  и  пещер, обросших  вокруг  отверстия  водорослями  и  разнообразной
придонной фауной.
     Павлик осторожно пробирался вдоль борта судна, обходя и перелезая через
скользкие  обломки скал. Время от времени ударял кортиком  по деревянным, но
почти уже окаменевшим под действием времени и морской воды бортам судна.
     Так он  дошел почти до кормы, когда  вдруг рука с кортиком, не встретив
сопротивления,  легко  погрузилась  куда-то  внутрь судна. У Павлика замерло
сердце  от  радости. "Пробоина,-- подумал  он. --  Сказать?..  Нет,  осмотрю
сначала сам!.."
     Несколькими  ударами кортика он обрубил гирлянды водорослей и  просунул
шлем  с фонарем в открывшееся отверстие.  Осветилось небольшое пространство.
Груда каких-то четырехугольных и круглых  предметов, сплошь заросших мелкими
водорослями  и  раковинами,  возвышалась с  левой стороны. В  этих предметах
Павлик  угадывал  ящики и бочки. Путаясь ногами в  чаще водорослей и морских
перьев,  которые  от  раздражения  непрерывно  мерцали  зелеными  и  желтыми
огоньками, Павлик сделал  шаг  внутрь судна.  Пробоина оказалась  огромной и
легко  пропустила  мальчика.  Он  встал на  ближайший ящик, поскользнулся на
сплошном  зелено-буром  ковре  из мелких,  как мох, известковых водорослей и
полипов  и   провалился  ногой   в  промежуток  между  наваленными  в  груду
предметами.
     Он с трудом высвободил ногу из  западин и,  поднимаясь,  заметил, что в
свободном  пространстве  вправо  от  входа,  вверху  н  внизу  шевелились  и
извивались  какие-то  длинные  толстые, как  будто  змеиные  тела.  "Канаты,
наверно, судовые",-- подумал Павлик. Он сошел с ящика и, обходя груду, начал
осторожно пробираться  в  глубь  трюма.  Через  два  шага  он  наткнулся  на
лестницу, поднимавшуюся  к палубе. Едва  лишь  он  ступил  ногой  на  первую
ступеньку, как услышал голос Скворешни:
     -- Ага!  Вот  она где пробоина!  Только совсем небольшая.  Ахтерштевень
разбит!
     -- Покажите,  покажите! -- ответил голос зоолога и тут же добавил: -- А
где же Павлик?
     Он  не  успел  закончить  фразу,  как  раздался  громкий тревожный крик
Марата:
     -- Осьминоги! Осьминоги ползут! Берегитесь!
     -- Ну что же, примем  сражение, но находку не бросим,-- спокойно сказал
зоолог. -- Перчатки надеть! Марат, спустись к нам! Надо быть вместе. Павлик!
Павлик! Скорее ко мне! Где ты?
     Оцепенение, которое охватило Павлика при первом тревожном крике Марата,
слетело. Он крикнул:
     -- Я здесь, здесь! Бегу к вам!
     Павлик бросился к  выходу, но запутался в чем-то ногой, упал и, пытаясь
дрожащими руками освободить ногу, бормотал:
     -- Я иду... Я сейчас... Подождите меня...
     В ту же минуту он услышал гулкий голос Скворешни:
     -- Ах, черт возьми! Перчатки потерял! А этого зверья тут больше десятка
ползет. Ах ты, гадина! Врешь...  Врешь!.. Нет, брат, меня голыми  руками  не
возьмешь!
     Освободив ногу и опираясь за спиной обеими руками, Павлик собирался уже
встать.  Вдруг он  почувствовал,  что руки  сзади  как будто  чем-то  крепко
связаны, оплетены.
     Ничего  еще  не  понимая,  Павлик  рванулся,  освободил  правую  руку и
схватился за рукоятку кортика. Но что-то длинное, гибкое  перехватило руку и
с непреодолимой силой  прижало  ее  к  груди. В течение нескольких секунд по
груди  Павлика, по  его  животу,  спине,  ногам,  извиваясь  и  вытягиваясь,
проползали  какие-то  другие  толстые  гибкие змеи; вмиг  все  тело  Павлика
оказалось густо оплетенным,  и он не в состоянии был пошевельнуть ни  ногой,
ни рукой. Павлик поднял глаза и вскрикнул от ужаса:
     -- Осьминог!..
     Над ним в венце толстых кожистых канатов, расходившихся во все стороны,
висел огромный черный клюв с загнутым острым кончиком. Повыше, за венцом,  в
глянцевито-коричневой  округлой   массе  сверкали  зеленоватым   светом  два
громадных, как чайные блюдца, глаза. Они бесстрастно и неподвижно смотрели в
лицо Павлика,  и  он чувствовал, как  под их холодным  взглядом леденеет его
кровь, немеет тело, цепенеет  мозг. Он хотел крикнуть, позвать на помощь, но
из  горла вырвались  одни  лишь  хриплые,  нечленораздельные звуки. Потом он
почувствовал,  что какая-то непреодолимая сила влечет  его по  направлению к
выходу.
     Все это  короткое  время  Павлик слышал громкое пыхтение, брань и крики
Скворешни:
     --  Меть  ему  в  глаза,  Марат! В глаза,  в глаза! В  тело  бесцельно!
Студень...  желе...  Вот...  вот  так!..  А-а-ах!  А-а-ах!   Вот  тебе!   Не
сопротивляйся  его  щупальцам!  Пусть  он сам  притягивает  тебя  поближе  к
глазам...
     --  Он мне одну  руку прижал  к туловищу,-- слышался задыхающийся голос
Марата. -- Сколько их... сколько их!.. Все новые, Цой! Цой, помоги!..
     -- Есть помочь,-- спокойно ответил Цой.  -- Ага!.. Не любят, голубчики,
электротока. Корчатся, как береста на огне.
     --  Прижимайтесь  к  стенке,  к  борту!  --  закричал   зоолог.  --  Не
расходитесь! Павлик! Павлик! Где же ты?
     --  Арсен  Давидович! --  опять  послышался  ровный голос Цоя.  --  Без
перчаток Скворешня здесь мало полезен. Пусть он лучше поищет Павли...
     И вдруг все смолкло. Фонарь на шлеме погас. В окутавшей Павлика плотной
тьме  ничего не было  видно, кроме двух сверкающих зеленоватым пламенем, как
будто лукавых  глаз  и всюду вспыхивающих  искорок на морских перьях. Павлик
чувствовал лишь, что его медленно влекут куда-то, где чуть зеленеет какой-то
слабый просвет -- выход из трюма.
     В диком, непереносимом страхе он  забился  в своем скафандре и громким,
отчаянным голосом закричал:
     -- Спасите!.. Арсен Давидович!.. Марат!..
     Ответа не  было. Проносились  обрывки мыслей,  и среди  них  мелькнуло:
"Испортилось радио... Почему?.. И фонарь. Оба сразу. Почему?"
     Вдруг  крошечная надежда  мелькнула в сознании Павлика:  "А может быть,
осьминог  ничего  не сможет сделать со скафандром. Меч-рыба не  побила  его.
Кашалоту не под силу..."
     И действительно,  он  лишь  теперь осознал, что  не чувствует  никакого
давления,  никаких   болей  от   могучих,   вероятно,   сжатий   гигантского
головоногого.  Павлик  сразу  ободрился.  Глаза уже  привыкли  к  темноте, и
Павлик, осмотревшись, увидел, что осьминог, возвышаясь над  ним двухметровым
холмом,  держит его,  опутав тремя гибкими руками,  а остальными упирается в
дно  и  ползет к выходу. Гладкое тело  и руки  легко раздвинули перепутанную
завесу водорослей и выскользнули из трюма вместе с добычей.
     Снаружи было светлее.
     Посмотрев кверху. Павлик заметил над судном легкое серебристое сияние.
     "Они еще там... -- подумал он. -- Дерутся..."
     Опять страх  охватил  его. Что,  если они  погибнут? Марат говорил, что
этих чудовищ так много...  Кто тогда  придет к нему  на помощь?  И что будет
делать с ним осьминог, если не сможет одолеть скафандр? А вдруг он разгрызет
все-таки скафандр?  Павлик  с опаской  посмотрел  на  огромный  острый  клюв
головоногого.  Арсен  Давидович недавно  рассказывал  ему,  что осьминоги  в
состоянии  разгрызть  и  размельчить  самые твердые  раковины... Глупости!..
Такой твердый металл!
     Осьминог отполз метров на десять от судна и  остановился. Очевидно, ему
не  терпелось,  голод,  торопил  его.  Гигантские  щупальца-руки,  волнуясь,
извиваясь, сжимаясь в  бугры и растягиваясь,  подтаскивали Павлика к  клюву.
Несомненно, осьминог напрягал всю силу своих  рук,  чтобы раздавить оболочку
этой странной добычи, прежде  чем начать пожирать ее. Однако все его  усилия
были напрасны. Это, очевидно,  стало  раздражать животное. Свет в его глазах
переходил из зеленоватого в желтоватый, по телу стали пробегать разноцветные
волны, меняя свои оттенки: за фиолетовой волной бежала, незаметно сливаясь и
переходя в нее, серая,  бурая,  за  ней коричневая, потом вдруг вспыхивали и
пролетали вдоль всей поверхности тела  белые и черные молния, н вновь бежали
и  набегали друг на  друга  красочные  полосы.  Несмотря на весь ужас своего
положения. Павлик как очарованный застыл на несколько мгновений.

     

     Вдруг он почувствовал, что ноги его, помимо воли, начинают  сгибаться в
коленях и  все больше  и больше поджимаются к телу. Стало  больно. С  каждой
секундой боль делалась острее,  невыносимее.  В то же время  руки  осьминога
легко, как  орех, перевернули Павлика головой вниз и начали пригибать голову
к животу. То, чем так  гордился Крепин, создав свой  скафандр,-- гибкость,--
превращалось теперь в  его слабое место и  грозило гибелью Павлику. Осьминог
скатывал Павлика, прижимая ноги к спине и голову к животу.
     Павлик не выдержал  и  закричал  от ужасной  боли. И в тот же  миг, как
будто испугавшись  этого крика, осьминог  ослабил  свои чудовищные об®ятия и
поднял высоко над собой  -- почти на  десять  метров -- огромные, как удавы,
руки.
     Павлик свалился на песок,  и, еще не придя в себя от перенесенной боли,
в первый момент ничего не соображал. Но уже в следующее мгновение он увидел,
как  совсем близко от  него  пронеслась гигантская тень  невероятно огромной
рыбы,  остановилась  над ним, а  хвост, величиной  с ворота, шевелясь плашмя
сверху  вниз,  даже  не задев  Павлика, отбросил  его  одним  волнением воды
обратно  к пролому в борту  судна. Павлик мягко  перевернулся и сел спиной к
судну. "Кашалот!" -- решил он, как только смог полностью  рассмотреть своего
неожиданного спасителя.
     Перед  ним  был  великолепный представитель  семейства из воинственного
подотряда зубатых китов, не менее двадцати пяти метров длиной. Его огромная,
тупая,  как будто  вертикально срезанная спереди голова занимала около одной
трети длины  и имела  почти два метра толщины.  Под  ней,  почти  под прямым
углом,  свисала  длинная  узкая  челюсть,   вся  утыканная  рядами  огромных
конических  зубов. Маленькие бычачьи  глазки злобно  сверкали с обеих сторон
посередине головы при виде лакомой добычи.
     Голова кашалота была уже вся оплетена толстыми руками осьминога. Они то
отделялись от нее, и тогда клочья кожи, вырываемые присосками, разлетались в
стороны; то вновь прилипали к телу врага, сжимая его. Одна из рук  осьминога
-- длинная, десятиметровая змея -- попала в раскрытую пасть  кашалота и, как
будто отрезанная ножницами,  извиваясь в конвульсиях, медленно опустилась на
дно.
     Кашалот был, вероятно,  старым, опытным бойцом. Его  черная, шелковисто
лоснящаяся кожа была усеяна, как огромными оспинами, круглыми,  величиной от
пятака и до чайного блюдца, углублениями -- следами от присосков  гигантских
головоногих.  Несколько  больших  шрамов  --  следы  китобойных гарпунов  --
пересекали  его  широкую спину  и крупные  бока.  У самой головы  еще торчал
обломок гарпуна,  глубоко  вонзившегося  в  тело  кашалота.  Другой обломок,
поменьше и потоньше, виделся на боку огромного животного, ближе к хвосту.
     Однако на этот раз он встретил,  очевидно, не менее опытного и опасного
противника. Потеряв одну  из  своих рук,  осьминог на  один лишь миг ослабил
остальные и, выбросив  мощную струю воды  из своей воронки, передвинулся под
брюхо кашалота.  Здесь  он  был в некоторой безопасности,  так  как страшная
челюсть кашалота  не  могла его достать. Оставшиеся семь рук обвились вокруг
туловища  врага и с прежней силой  сжали  его. Одна за другой,  как стальные
пружины,  они взвивались  кверху, вырывая кружки и полосы  кожи у кашалота и
вновь обвивая его. Глаза осьминога,  неподвижные  и  яростные, горели желтым
пламенем,  кольца  вокруг них вздулись. Он  глубоко  и сильно дышал, и  вода
вливалась под его мантию, грозно  раздувая тело, и выбрасывалась из воронки,
как из мощного насоса, вызывая вокруг водовороты, в которых вращались мелкие
придонные  животные, пустые раковины,  обрывки  водорослей, галька, песок  и
муть.
     Потеряв из  виду  врага  и  бесцельно  хлопая  нижней челюстью, кашалот
завертелся  на месте, задел  хвостом борт судна  и  сорвал с  него  огромное
полотнище  водорослей. Струя воды повалила при  этом  Павлика на дно, но  он
сейчас же опять сел и прижался к судну под нижним изгибом его корпуса, боясь
двинуться с места. В следующий момент, очевидно поняв, где скрылся осьминог,
кашалот опустился на дно, всей своей  тяжестью придавив к  нему двухметровое
тело врага. Однако, распластавшись под брюхом кашалота,  осьминог  продолжал
сжимать его и рвать его кожу. Тогда кашалот,  медленно двигаясь  назад, стал
волочить осьминога по дну, через острые камни.
     Скоро  осьминог  почувствовал  всю  губительность  этого  маневра.  Его
рыхлое, студенистое  тело начало покрываться  глубокими  порезами и  ранами,
отрывались кожа и куски мяса, и сам он мало-помалу с®езжал с брюха к голове,
к страшным челюстям кашалота.
     Медленное и убийственное движение кашалота шло как раз в сторону судна,
к тому месту, где окаменевший в смертельном испуге Павлик наблюдал эту битву
подводных гигантов.  Живая гора надвигалась боком на него,  грозя прижать  к
борту корабля. Он хотел  бежать к  носу корабля, но боялся пошевельнуть даже
пальцем, опасаясь привлечь к себе внимание раз®яренных бойцов. Он оглянулся,
надеясь  проскользнуть в  пробоину и скрыться в корпус  судна,  но  пробоина
оказалась  слишком далеко. Вот кашалот проволочит свою добычу еще немного, и
его страшная пасть и не менее страшные руки осьминога очутятся совсем близко
от Павлика.
     Павлик наконец не выдержал, вскочил на ноги и в приступе отчаяния начал
хвататься  за стебли  водорослей,  морских  лилий  и  гидрополипов,  пытаясь
вскарабкаться  по ним наверх.  Он цеплялся ногами за приросшие к бокам судна
раковины, пальцы рук впивались в какие-то щели.
     В смертельном ужасе, скользя и обрываясь, он упорно лез вверх, с трудом
завоевывая каждый сантиметр.
     Он достиг уже почти половины высоты судна, когда гора  настигла его. Со
страшной  силой она ударила его по ногам. Ноги сорвались со своей ненадежной
опоры,  из рук  выскользнул пучок водорослей, и, повернувшись,  как  на оси,
Павлик лицом и  грудью упал на скользкую  спину  кашалота. Падая,  он  успел
заметить,   что  несколько  рук  осьминога  захвачены  огромной  челюстью  и
гигантское  головоногое  беспомощным мешком  повисло под  головой  кашалота.
Павлик скользнул по боку кашалота вниз, но сейчас же почему-то остановился и
повис  на  нем. В  то  же мгновение  кашалот вздрогнул,  яро