и  готовился лечь, Павлик  наконец поставил  точку, бросил перо,
откинулся на спинку стула  и  с наслаждением,  закрыв  глаза, потянулся.  По
всему было  видно, что  великий труд  окончен, и  опустошенная, обессилевшая
душа творца жаждет лишь покоя и отдохновения...  Однако уже через  несколько
минут, предварительно взяв у радиста страшную клятву, что  он "никому-никому
не  расскажет", Павлик, стоя посреди каюты, все больше и больше разгораясь и
потрясая поднятой рукой,  читал ему свое  творение. Изборожденное  глубокими
морщинами,   словно  вспаханное   трактором  поле,   лицо  Плетнева  было  в
непрерывном  движении.  Он  не мог  прийти  в себя от  восторга,  ежеминутно
прерывая чтеца восхищенными возгласами:
     -- Как, как?..

     И мощь великая твоя
     Низвергнута советским человеком.

     -- Замечательно! Я тебе говорю, что это замечательно, Павлик! Ты должен
напечатать это в нашей стенгазете! Да-да... Непременно! Немедленно.
     -- Правда, Виктор  Абрамович? --  немного смущенный, но  с  сияющими от
счастья глазами, спросил Павлик. -- Вы действительно так думаете?
     -- Обязательно, Павлик! Обязательно! Сейчас же иди к  Орехову и попроси
его перепечатать на машинке. А потом передадим в редакцию стенгазеты.
     Павлик постоял в нерешительности, потом заявил:
     -- Знаете, Виктор Абрамович... а вдруг не примут?  А через  Орехова все
узнают...
     -- Что  значит -- не примут? Примут. Я тебе  говорю, что примут!  Такую
вещь? Обязательно напечатают! Я сам скажу редакции! Вот!
     Но  Павлик отрицательно качал  головой: поэт заупрямился. Плетнев пошел
на уступку:
     -- Ну, тогда знаешь что? На подлодке есть еще одна пишущая машинка -- у
Горелова. Пойди к нему и попроси. Он тебе не откажет.
     Павлик просиял:
     -- Вот это идея! Федор Михайлович мне не откажет. Я  сам буду печатать!
Я умею писать на машинке. И Федор Михайлович уж никому не расскажет.
     На том и порешили.
     Павлик  провел ночь  очень  неспокойно  и задолго до побудки уже был на
ногах.
     После завтрака, из деликатности  подождав  четверть  часа -- мучительно
долгих пятнадцать минут! --  он с замирающим сердцем постучал  в дверь каюты
Горелова. Никто не ответил, и Павлик постучал второй раз.
     Горелов появился  в дверях хмурый, как будто встревоженный,  но, увидев
Павлика, улыбнулся:
     --  Входи, Павлик, входи. Садись.  Что скажешь? Он запер дверь и усадил
Павлика против себя.
     --  Федор Михайлович,--  краснея  и запинаясь,  начал  Павлик,--  я тут
написал  одну  вещь  --  стихотворение...  для  стенгазеты.   Но  его  нужно
перепечатать на машинке. Позвольте мне воспользоваться вашей машинкой. Я сам
буду печатать. Я умею. Вы разрешите, Федор Михайлович?
     Улыбка исчезла с лица  Горелова. Он вскочил со стула и два раза  быстро
прошелся по каюте,  но  уже в  следующее мгновение, улыбаясь,  повернулся  к
Павлику:
     -- Ну  что ж, валяй, Павлик! Нельзя отказать в такой безделице поэту. Я
сам хотел было сейчас поработать, но ради такого дела...
     -- Спасибо,  Федор  Михайлович! -- расцвел Павлик. -- Большое  спасибо!
Только, пожалуйста, никому-никому не говорите.
     -- Уж будь спокоен.
     Через минуту мягкое стрекотание пишущей машинки наполнило каюту.
     -- Такой старый "ундервуд", а как  легко работает! -- восхищался Павлик
в интервалах.  --  Я думал, у  вас маленькая, портативная, а она  вон  какая
огромная!
     --  Да...  -- ответил  Горелов,  не  отрываясь  от  книги,  в  которую,
казалось, целиком погрузился. -- Она у меня давно. Я к ней очень привык.
     Машинка  снова  застрекотала.  Но  Павлик  был  вежливый  мальчик.  Ему
показалось, что Горелову скучно в молчании, и он деликатно сказал:
     -- И я в Америке привык к "ундервудам". И писал на них и даже разбирал,
чистил. Только там они  теперь все маленькие, компактные. А старых моделей я
почти не встречал. У них, вероятно, много лишних деталей?
     -- М-гм,-- пробурчал, не отрываясь от книги, Горелов.
     -- Вот, например, тут ящичек какой-то под рычагами,-- любезно продолжал
Павлик. -- Интересно, зачем он здесь? А?
     Горелов резко бросил книгу на стол, помолчал и процедил сквозь зубы:
     -- Там... запасные части. Ты, Павлик, лучше не отвлекайся  от работы. Я
спешу, и мне нужно самому поработать на машинке.
     Павлик смутился.
     -- Хорошо, хорошо, Федор Михайлович,-- заторопился он. -- Простите, мне
уже недолго, я быстро...
     Мягкий говорок  машинки  лился  уже  не  переставая,  прерываемый  лишь
коротким жужжанием и постукиванием  на  интервалах и переносах.  Горелову не
сиделось  на месте: он  ежеминутно вскакивал  и, сделав  несколько  шагов по
каюте, опять садился на стул. Он то принимался за книгу, то вновь отбрасывал
ее от себя. Желваки непрерывно играли на его щеках.

        x x x
     В это же утро, когда Павлик с замирающим  сердцем стучал в дверь  каюты
Горелова,   в  другом  конце  коридора  в  каюту  капитана  вошел  профессор
Лордкипанидзе. Смущение, которое в последние дни овладевало им при  встречах
и беседах с капитаном, и сегодня не покидало его.
     --  Здравствуйте, Лорд! -- радушно встретил его  капитан,  поднимаясь к
нему навстречу в белоснежном, расстегнутом по-домашнему кителе. -- Садитесь,
прошу вас... Нет, нет, вот сюда. Здесь вам будет удобнее.
     Он подвинул к стулу мягкое кресло, единственное, стоявшее в углу каюты,
а сам уселся на легкий плетеный стул.
     -- Я хотел потолковать с вами, Лорд, о ближайших ваших работах и о том,
как мы будем их проводить.
     -- Пожалуйста, Николай Борисович, я слушаю вас.
     -- По принятому нами плану,  следующая длительная глубоководная станция
предстоит у  Огненной  Земли.  Мне хотелось бы  теперь уточнить,  где именно
будут  происходить  работы,  пространство, какое вы  намерены  охватить ими,
сколько людей будет там работать.
     --  Простите,  Николай  Борисович... Вы  не  забыли  о  кратковременной
станции,  которую  мы  наметили  у  банки  Бердвууд,   на   полдороге  между
Фолклендскими островами и Огненной Землей? Мне очень хотелось бы обследовать
этот район  и  сопоставить данные с  результатами обследования  "Вальдивией"
Агуласской банки, что к югу от мыса Игольного.
     --  Разумеется,  Лорд! Но  эта  суточная  остановка  не  требует  такой
подготовки  и таких предосторожностей, как станция у Огненной Земли.  Именно
там нам  надо  принять самые серьезные меры, чтобы обезопасить экспедицию от
каких-либо неожиданностей.  Как мы ни сильны, как ни защищены от  покушений,
но мы не знаем, что  может  еще  придумать враг.  Последняя торпедная  атака
достаточно показательна в этом отношении. Итак, дорогой Лорд, первый вопрос:
где именно и какое пространство вы  намерены  подвергнуть изучению  в районе
Огненной Земли?
     -- Хотелось бы обследовать  южную полосу побережья этого  архипелага,--
сказал зоолог,  вставая  и подходя к  карте.  -- Во-первых, она  очень  мало
изучена;  во-вторых,  ее  очень   редко  посещают  корабли,  и  поэтому  она
безопаснее для нас, чем Магелланов пролив...
     -- Это соображение особенно важно,-- подтвердил капитан. -- Моя задача,
таким  образом, сильно облегчается.  Какой  же  участок  вы  намерены  здесь
охватить?
     --  Я  предполагаю  начать  с  бухты  Нассау,--  ответил  зоолог,  водя
карандашом   по  карте,--  затем,  захватив   северное  побережье   островов
Уэллестон, пройти вдоль южной береговой  линии  полуострова Гарди, подняться
до бухты  Кука  на западном берегу  острова  Гести  и, наконец,  если  время
позволит, обследовать здесь  лабиринт  островов Лондондерри. Я  думаю,  двух
недель, которые мы наметили для этой станции, нам вполне хватит.
     -- Ну  что  ж!  --  охотно  согласился капитан.  -- Вам  виднее. Теперь
позвольте  рассмотреть  намеченную вами полосу с точки зрения навигации. Вся
эта  полоса  усыпана подводными  скалами, камнями, рифами, богата  отмелями,
подвержена действию неожиданных и капризных ветров, штормов, бурь и  сильных
течений.  Она  чрезвычайно  трудна  и  опасна  для  кораблевождения  --  как
надводного, так особенно для подводного. Нам все это, правда, не страшно: мы
не  слепы, как  обычные подлодки, и наши двигатели достаточно сильны. Но все
же  плавание здесь потребует  большого напряжения и внимания. Много  ли вам,
Лорд, потребуется людей?
     -- Весь  состав научной  части  экспедиции и  все, что  можно от щедрот
ваших,  Николай  Борисович,--  улыбаясь  одними  губами,  ответил  зоолог  и
направился к своему креслу.
     --  Много  не  дам, дорогой  Лорд,  но кое-кого  выделю  вам на помощь,
особенно из тех, кого вы и Иван Степанович успели уже совратить. Можно будет
дать  Скворешню и Марата, Матвеева, ну, конечно, Павлика. Кого же еще?.. Вот
Горелова  -- вряд ли.  Мне, конечно, очень жаль вас огорчать, но... плавание
предстоит трудное, и ему нужно быть на своем посту.
     -- Да нет  же, Николай Борисович, пожалуйста! -- оживился вдруг зоолог.
-- Я совершенно не настаиваю на Горелове, пожалуйста... Мы отлично управимся
и без него. Право же!
     --  Ну-ну...  Какое  необыкновенное  самопожертвование!  --  рассмеялся
капитан. -- Все же, Лорд, время от времени, при малейшей возможности, я буду
отдавать вам его. Это будет и для него маленькой премией за отличную работу.
А теперь послушайте порядок  работ, который я хочу предложить  вам. Подлодка
высадит  в бухте Нассау весь состав  научной  части  экспедиции, со  всем ее
снаряжением,  В этом районе вы будете работать по заранее разработанному для
всей этой станции графику -- два, три или сколько  понадобится дней. Высадив
вас,  подлодка  уходит  в  открытый  океан  и  там  будет  крейсировать,  не
приближаясь к берегу. Каждый день вы завтракаете  перед выходом из подлодки,
для обеда возвращаетесь, находя ее по пеленгам,  после  отдыха опять уходите
на работу и к  ужину, на ночь, вновь  возвращаетесь домой. По окончании всех
работ в бухте Нассау подлодка переправляет вас в  следующий пункт, указанный
по плану,  высаживает вас там, и работы  проходят в том же порядке. Признаю,
что  такой порядок  будет довольно утомительным  для вас, но  этого  требует
безопасность подлодки. Устраивает это вас?
     -- Ничего не могу возразить, Николай Борисович. Ваше предложение вполне
благоразумно. Лучшего не придумаешь! -- горячо одобрил зоолог. Он  на минуту
замолк и, опустив глаза,  тихо проговорил: -- Знаете, Николай Борисович... У
меня  просто  душа не на месте всякий раз,  как только подумаю о предстоящих
длительных станциях. Сам не знаю почему. Страшно становится,  и я...  боюсь,
чего-то...
     Лицо капитана сделалось  серьезным,  он неожиданно  вскинул свои всегда
полуопущенные веки, и  словно два горячих  синих  луча  проникли в поднятые,
полные грусти и недоумения глаза зоолога.
     --  Я вполне понимаю  вас, дорогой  Лорд,-- сказал капитан. --  Слишком
много  жестокого  опыта мы получили на двух таких  станциях.  Не так страшна
встреча с врагом,  как необ®яснимость самой этой встречи. Как становится ему
известным с  такой изумительной  точностью местонахождение нашей подлодки? И
не только эта ничтожнейшая точка на всем  огромном, безбрежном пространстве,
но и время, когда подлодка  находится в ней? Мало того: враг  узнает об этом
достаточно заблаговременно,  чтобы успеть  подготовиться и прибыть на место!
Ума не приложу...
     --  Очевидно,  весь  маршрут  стал  каким-то образом известен  врагу,--
заметил зоолог.
     -- Весь или частично -- нельзя сказать,-- задумчиво ответил капитан.
     -- Частично?  --  медленно переспросил зоолог. -- Вы думаете, что  враг
мог узнать маршрут по частям?
     -- Почему же нет? -- пожал плечами капитан.
     -- Тогда... тогда... -- растерянно посмотрел на капитана зоолог. -- Как
же это?.. Неужели? Неужели это может быть? -- У него перехватило дыхание,  и
с лица стала медленно сходить краска.
     -- Что вы хотите  сказать, Лорд? -- не поднимая век, равнодушно спросил
капитан.
     Зоолог передохнул и мгновение помолчал.  Потом, словно набравшись сил и
решимости, промолвил:
     -- Я... я не знаю, Николай Борисович, может это иметь значение или нет,
но считаю своим долгом сообщить вам, что как-то... я сказал Горелову о месте
нашей последней длительной станции...
     -- Неужели?  --  быстро посмотрел на  ученого  капитан.  -- Как  же это
случилось?
     -- Он тогда еще не  вполне оправился после истории  с  Шелавиным. После
обвала.  Как-то он зашел ко  мне и просил  выписать,  чтобы скорее выйти  из
подлодки и принять участие в наших научных работах. Я ему отказал, но,  видя
его большое огорчение, чтобы утешить, обещал на первой же длительной станции
взять его с  собой. На  естественный вопрос, далеко ли еще до  нее, я сказал
ему место  станции. Неужели это могло иметь значение, Николай Борисович?  --
спросил с беспокойством ученый.
     Капитан долго молчал, выстукивая пальцами размеренную  дробь по  столу.
Наконец он вздохнул и поднял на зоолога глаза. Мельком взглянув в эти глаза,
ученый почувствовал в них суровое осуждение и холодную отчужденность.
     --  Вне  зависимости  от  последствий,  Арсен  Давидович,  вы совершили
абсолютно  недопустимый  поступок. Особенно  в  условиях боевого  похода.  Я
доверил вам  военную тайну,  а  вы разгласили ее. Это была  большая, если не
сказать сильнее,  неосторожность с вашей стороны. Я не  сомневаюсь, что этот
поступок  явился следствием простого легкомыслия  в вопросах  военной тайны,
которое  довольно часто еще встречается среди штатских людей. Может  быть, в
данном случае оно и не привело к каким-либо опасным последствиям, не связано
с событиями последних дней. Не  знаю.  Но ведь это ваше легкомыслие, если бы
его использовал враг, могло повлечь за собой самые ужасные результаты. Могло
привести   к  гибели   экспедиции,  к  гибели  нашего   судна,   на  которое
правительство возлагает столько надежд в деле обороны нашей Родины.
     Слова   капитана  звучали  с  подчеркнутой  суровостью  и   были  полны
необычайной силы. Он встал и взволнованно прошелся несколько раз по каюте.
     --  Я  вполне... понимаю...  --  опустив  голову,  тихо,  прерывающимся
голосом сказал зоолог. Я не ищу себе оправданий. И я готов понести...
     --  Не  будем  пока  об этом  говорить,--  перебил  его  капитан. -- Я,
конечно,  сообщу обо всем  Главному  штабу,  но сейчас  не в этом дело.  Нам
предстоит  еще далекий путь, на  котором  нас,  может  быть, поджидает много
опасностей  и  немало ловушек. Мы  должны выполнить программу наших  работ и
привести подлодку в полной сохранности к назначенному сроку во  Владивосток.
Важно, чтобы вы в будущем не забывали, что вы находитесь на военном корабле,
что вы  обязаны  следить  за каждым вашим словом.  И особенно  хранить тайну
нашего маршрута.
     Капитан сел на стул и, помолчав, продолжал:
     --  А  теперь  о  Горелове. Я  не  думаю, Арсен Давидович,  что Горелов
способен на  предательство.  Но это мое личное  мнение было бы недостаточным
для твердого,  уверенного  решения. Большее значение  в данном  случае имеют
соображения  чисто  об®ективные.  Как  может  вообще  кто-нибудь из  экипажа
подлодки сообщаться  с  кем бы  то  ни было, находящимся на поверхности? Наш
путь  не  прямолинеен,  мы  идем  не с  одинаковой  скоростью,  делаем часто
неожиданные  остановки.  И вы, и  даже я не смогли бы утром  сказать, где  в
какой точке океана, будет подлодка в полдень. Как же может произойти встреча
кого-либо из наших  людей  со  своим  внешним  сообщником,  если  невозможно
заранее условиться о месте встречи?
     Зоолог жадно следил за ходом рассуждений капитана.
     --  Можно было бы предположить,-- продолжал  капитан,--  что преступник
использует  для  связи  радио.  Но радиоаппараты нашей  подлодки  немедленно
реагировали  бы  на  такое  близкое  соседство  и  раскрыли  бы  присутствие
постороннего аппарата на подлодке.
     -- А радиоаппараты в наших скафандрах? -- спросил зоолог.
     --  Но ведь  вы же знаете,  что они работают  только на двадцати восьми
различных, но  точно определенных волнах  --  с  подлодкой и с каждым членом
нашей команды,  Если  бы  велись  разговоры на одной из этих волн с кем-либо
посторонним,  то их услышал бы соответствующий  скафандр или, автоматически,
подлодка, если в скафандре нет никого. Кроме  того, дальность  действия этих
радиоаппаратов не превышает двухсот километров.
     -- Да...  --  задумчиво произнес  зоолог.  --  Значит,  связь  с врагом
поддерживается не  из подлодки.  Что же остается предположить? Кто еще знает
наш маршрут?
     Помолчав с минуту, с видимой неуверенностью и неохотой капитан сказал:
     -- Главный штаб, конечно. Зоолог широко раскрыл глаза:
     -- Как?!  Неужели туда  смог проникнуть шпион? Капитан нервно простучал
короткую дробь по столу, потом глухо ответил:
     -- Будем лучше смотреть за тем, что делается у  нас тут,  под носом. Во
всяком случае, я держу Главный штаб в курсе всего, что касается подлодки. --
И, помолчав, медленно, словно  с огромной тяжестью на  плечах, поднялся.  --
Значит,  мы  договорились о  порядке предстоящих работ.  Не забудьте,  Арсен
Давидович,  мои предостережения. И внимательно следите за всем, что делается
вокруг  вас. На  всех  нас,  и  партийных  и  непартийных большевиках, лежит
огромная ответственность.
     Зоолог встал и, молча поклонившись, направился к выходу.
     Капитан  стоял,  опершись  рукой  о стол,  и  проводил ученого  долгим,
внимательным взглядом.
     Так в неподвижности простоял  он несколько минут, глядя  куда-то вдаль.
Потом, заложив, по домашней своей привычке, руки  за спину, под расстегнутый
китель, он начал медленно, с опущенной головой ходить по каюте.
     Легкая, едва  ощутимая,  почти  незаметная  дрожь исходила  от  корпуса
корабля,   передавалась   телу  капитана,  и  мозг   привычно  и  машинально
фиксировал:  два десятых хода. Судно изредка  чуть  колыхалось  в поклоне, и
мозг  бессознательно  отмечал: что-то  большое пронеслось  впереди. Наконец,
остановившись и  проведя рукой по голове,  он вздохнул и  опустился в кресло
перед столом. Из потайного  ящика стола  капитан вынул небольшую  картотеку,
поставил перед  собой, перебрал  находившиеся  в  ней высокие,  из  плотной,
толстой бумаги карточки и вытащил  одну из них.  На карточке вверху крупными
черными буквами было напечатано:

        ЛИЧНЫЙ СОСТАВ ЭКИПАЖА ПОДЛОДКИ "ПИОНЕР"

     И под этим написано:
     ГОРЕЛОВ ФЕДОР МИХАИЛОВИЧ
     Дальше, сверху вниз, шли короткие отпечатанные строчки, и рядом с ними,
от руки, чернилами -- ответы.
     Капитан погрузился в чтение, не пропуская ни одной строчки,  ни  одного
ответа.
     1. Фамилия, имя, отчество -- Горелов Федор Михайлович.
     2. Должность -- главный механик.
     3. Возраст -- 32 года.
     4. Партийность -- кандидат в члены ВКП(б) с 19... года.

     Капитан остановился, подумал, взял остро очиненный  карандаш  и написал
на полях карточки против этой строчки: "5 лет".
     Потом продолжал чтение:
     5. Национальность -- русский.
     6. Звание -- военинженер 2-го ранга.
     7.   Образование  --  окончил  Авиастроительный  институт   по   классу
моторостроения,   затем   Военно-инженерную   академию,    секция   ракетных
двигателей.
     8. Предыдущая  работа -- инженер завода в"-- 189, начальник  проектного
бюро; одновременно -- доцент Института стратосферных полетов.
     9. Находился ли под судом или следствием, имел ли взыскания? -- Нет.
     10. Имел ли награды,  какие, за что? -- Орден "Знак Почета" за отличное
выполнение заданий в первой командировке за границу.
     Красным карандашом капитан поставил сбоку восклицательный знак.
     11. Владеет ли языками? -- Свободно английским, французским и немецким,
немного -- японским.
     12. Бывал ли за границей? Где, когда, по какому поводу? -- В Японии, по
командировкам ведомства, первый раз -- с 19... г. по 19... г., в