ва удержавшись на  ногах, Павлик посмотрел  вниз и обомлел: крабы шли
на приступ! Они лезли друг на друга, строя пирамиду с широким  основанием, и
уступ за уступом быстро поднимались на скалу.
     Охваченный ужасом при виде этой хитрости и упорства врага, Павлик стоял
в оцепенении, и беспорядочные мысли заметались в его мозгу: "Надо вызвать на
помощь  товарищей.  Но они уже, наверно, далеко ушли... Пока прибегут, будет
поздно...  Крабы взберутся  на вершину... Что делать? Что делать? А Шелавин?
Он, может быть, ранен, истекает кровью. Все  равно... К нему можно потом..."
Павлик готов был уже крикнуть, позвать комиссара.
     От неожиданной мысли сразу отлегло и радостно забилось сердце:
     "Винт!..  Заспинный  мешок!..  Подняться  над скалой...  Это же  совсем
просто!.. Ни одному крабу не достать!"
     Павлик быстро опустил руку к патронташу; но сейчас же пальцы замерли на
спасительной кнопке, не нажав ее.
     "А прожектор?.. Бросить прожектор? Убежать  с поста? Нельзя! Они  могут
порвать провода. Отряд лишится маяка. Нет, нет! Ни за что! Что же делать?"
     Павлик бросил взгляд вниз.
     Пирамида быстро росла все выше, все ближе к вершине.
     Живым  непрерывным  потоком лезли наверх крабы  с лесом грозно поднятых
огромных,  страшных клешней. Еще два уступа  -- и они зальют вершину  скалы,
опрокинут Павлика и...
     Вдруг Павлик даже  выругал  себя: "Ах, дурак! Как можно было забыть  об
этом!.. Как можно было так растеряться!"
     Он сорвал с пояса ультразвуковой пистолет, навел его на пирамиду крабов
и нажал  первую кнопку сверху  --  "органика".  Сразу  замерли  верхние ряды
крабов,  подогнулись  под  ними высокие  коленчатые  ноги,  бессильно  упали
поднятые  кверху клешни. В следующий момент  вся  пирамида рассыпалась,  как
карточный  домик,  и крабы  со  скрюченными,  поджатыми  ногами  безжизненно
покатились вниз. Павлик тихо, сам не сознавая этого, смеялся и упоенно водил
зигзагами  дуло пистолета справа налево, слева  направо, все дальше и дальше
от скалы. Оцепеневшие под лучом пистолета ряды крабов оседали на дно, словно
подкошенные. Забыв все  на свете, мстя  за  свой  испуг, за пережитый страх,
Павлик беспощадно косил своей невидимой косой полчища осаждавших.
     Вдруг  все тело  Павлика пронизало резкое металлическое скрежетанье. От
сильного  рывка  за ногу он  покачнулся  и  чуть  не упал. Павлик оглянулся.
Огромный краб,  высотой  больше  полуметра, сжав клешней  колено  Павлика  и
упираясь ногами  в  скалу,  с невероятной  силой  тянул  его к другому  краю
площадки. Оттуда виднелись поднимавшиеся  снизу  клешни и когтистые, тонкие,
как стальные прутья, ноги.  Прежде чем Павлик смог что-нибудь сообразить, на
площадке появились еще  несколько крабов и бросились  к нему. Опять раздался
ужасный,  пронизывающий до  мозга  костей скрежет, сильный  рывок за  другую
ногу,  и  Павлик, судорожно  сжимая пистолет,  упал на колено. Первый  краб,
отпустив  ногу,  быстро  перехватил клешней  руку Павлика  около локтя. Дуло
пистолета  оказалось  как  раз  против  панцирной  груди  краба.  Лишь  одно
мгновение глаза  человека и животного встретились в упор, и сейчас же клешни
краба  разжались,  его  ноги подломились,  и  он осел  на  площадку  скалы с
замирающими  движениями  длинных  усов. Павлик повернул  дуло  против  новых
набегающих врагов,  и, не  успев  приблизиться к нему,  словно  придавленные
невидимой  силой, они покорно и тихо падали перед  ним на колени, чтобы  уже
больше не встать. Лихорадочно водя пистолетом, Павлик даже не  заметил,  как
освободилась его вторая нога из ужасных тисков. Он вскочил и подбежал к краю
площадки. Там оказалась другая пирамида, и  по ней упорно поднимались кверху
все новые ряды нападающих. Убийственные звуковые волны в несколько мгновений
разрушили   и  эту  пирамиду.   Продолжая  зигзагообразно  водить  дулом  по
копошившейся  внизу,  на  дне,  массе,  Павлик  другой  рукой  пустил  мотор
прожектора на  максимальное число оборотов. Световой конус быстро побежал по
дну вокруг основания  скалы, и  за  ним не отрываясь  следовал  смертоносный
звуковой  лич.  Наконец  среди  нападающих полчищ появились первые  признаки
смятения.  То  здесь, то там при приближении луча  крабы  бросались в разные
стороны, налезая друг на друга, стремительно убегая по спинам задних рядов в
темноту, дальше от несущего гибель луча.
     Еще несколько все расширяющихся кругов описал прожектор вокруг скалы, и
Павлик наконец увидел  покрытое лишь трупами дно ущелья и  вдали,  в сумраке
крайних, слабых лучей прожектора, последние ряды быстро убегавших крабов...
     Павлик  опустил  пистолет.  Дрожали  руки и ноги, озноб  пронизывал все
тело, покрытое  испариной.  Павлик  едва  держался на  ослабевших, размякших
ногах.  В   полном  изнеможении,  почти  теряя  сознание,  он  опустился  на
аккумуляторный ящик и закрыл глаза...
     -- Давай же пеленги, Павлик! -- послышался вдруг далекий, приглушенный,
словно пробивавшийся сквозь вату, голос Скворешни. -- Ты заснул там, что ли?
     Павлик очнулся.
     --  Есть...  даю пеленги,--  с усилием  поднимаясь  на  ноги,  медленно
ответил Павлик.
     Мозг его еще был словно окутан туманом, он плохо соображал и действовал
как во сне.
     Скоро в  скользнувшем по дну луче  прожектора показалась  мощная фигура
Скворешни. Он устало приближался к скале и вдруг остановился окаменев.
     -- Что это  такое, Павлик? -- крикнул он, пораженный, указывая рукой на
трупы, устилавшие дно.
     --  Крабы... -- устало  сказал Павлик и вновь опустился на ящик. -- Они
напали на меня... Вы ничего не нашли, Андрей Васильевич?
     -- Нет! Да расскажи толком, что тут произошло?
     Но  рассказывать  было  некогда.  Один  за  другим  требовали  пеленгов
Матвеев, Марат, зоолог, люди  из отряда. Внезапно из тьмы появился комиссар,
который  пришел  самостоятельно.  Все  шли  медленно, усталые  и  огорченные
безрезультатными поисками.  Никто не нашел Шелавина, никто не видел даже его
следов...  Приближаясь к скале и слыша возбужденные  восклицания  и  вопросы
Скворешни,  каждый   спешил  скорее   на  сборный   пункт,  встревоженный  и
недоумевающий. И потом  не было конца удивлению, когда пришедший  уже в себя
Павлик торопливо и бессвязно рассказал о выдержанной им осаде.
     Беспокойство  зоолога о судьбе Шелавина  достигло высшей степени. Он не
мог примириться с мыслью о непоправимом  несчастье, которое могло постигнуть
его ученого друга. К этому  добавлялось тайное огорчение по поводу того, что
ему опять не удалось видеть воочию живыми, действующими этих необыкновенных,
неизвестных до сих  пор  науке крабов. Даже  их  трупы он не  мог хорошенько
осмотреть, так  как при первом прикосновении  они расползались под пальцами,
превращаясь  в  бесформенную,  кашицеобразную  массу.  Ультразвуковые  волны
уничтожили  всякую  связь  между  молекулами их  тел, вызвав  полный  распад
вещества.
     И  этот Chiasmodon  niger!.. "Черный живоглот"!.. Маленькая,  ничтожная
рыбешка, неизвестным до сих пор науке способом  одолевающая и  заглатывающая
добычу,  которая  гораздо  больше  самого  охотника!  И  этот  таинственный,
необычайный способ охоты он должен  узнать но не вполне, может быть, точному
описанию  из  уст мальчика,  почти еще ребенка,  вместо  того  чтобы  самому
наблюдать его! Неудачный день! Ужасный... ужасный день!
     Зоолог оглянулся, пробежал затуманенными глазами по собравшимся у скалы
товарищам,  горячо обсуждавшим сегодняшние необычайные происшествия, и вдруг
взволнованно закричал:
     -- Товарищи, где же Горелов? Горелов еще не вернулся!..
     Все  растерянно  посмотрели  на   него,  потом  вокруг  себя.  Горелова
действительно не было среди них.



        Глава III. ПОГРЕБЕННЫЕ В ИЛЕ




     Боль  в ноге прошла бесследно, и Горелов, разрезая плечом  воду,  легко
шагал  по каменистому,  заметно  идущему  под  уклон  проходу, лавируя среди
обломков,  покрывающих  дно.  Стены   ущелья,  неровные,  с  многочисленными
выступами, то сближались, то расходились.
     Через четверть часа непрерывной  ходьбы Горелов заметил свою ошибку: за
поворотом  перед   ним  неожиданно  встала   гладкая,  словно   обработанная
гигантским топором,  стена. Дальше идти было некуда, и  он повернул обратно.
Дойдя до выхода,  Горелов остановился и задумался.  Пока  вернутся остальные
товарищи с поисков, пройдет еще немало времени. Было бы недурно использовать
это время для поисков  в других  ущельях.  Да,  это  было бы недурно во всех
отношениях...  А  если,  к  тому  же,  удастся  найти  Шелавина  именно ему,
Горелову?.. Он ярко представил себе, какой это  будет для него триумф. Кроме
того,  если  сказать  правду, ему было  жаль этого простодушного, горячего и
бесхитростного,  как ребенок, человека.  Конечно,  это  чепуха,  но все-таки
жаль...
     Горелов  решительно  повернул направо,  прошел мимо четвертого и пятого
проходов, которые должны были обследовать Матвеев и Белоголовый, и углубился
в следующий, шестой.
     Скоро Горелов  заметил,  что вода вокруг него становится мутней, а свет
фонаря все  более окрашивается  в  желто-оранжевый  цвет.  На дне, сначала в
ложбинах  и  выемках,  потом  и  на ровных местах, появился ил  --  плотный,
слежавшийся.  С  каждым  шагом  толщина  илистого  слоя  все  возрастала,  и
поднимавшиеся под ногами облачка становились все гуще.
     "А  течение?..  -- мелькнуло  в  голове Горелова. --  Разве  здесь  нет
течения?"
     Стены  все больше  сближались, выступы  на них выдвигались в ущелье все
дальше и  иногда  вплотную смыкались  над  головой Горелова.  Впрочем, видно
было,  что их высота и  мощность об®яснялись  наслоениями  ила, лежавшего на
них, словно огромные шапки. Иногда на Горелова,  когда он проходил под ними,
сваливались комки ила, тут же таявшие, не доходя до дна.
     Горелов не обращал на это внимания.  В  нем возрастала уверенность, что
именно здесь  нужно искать Шелавина. Он протискивался  между выступами стен,
перелезал через обломки скал.  Голова его горела, пот заливал  лицо, дыхание
становилось тяжелым, прерывистым.
     Из  оранжевой мглы  неожиданно  вырос  высокий илистый  холм. Горелов с
трудом начал подниматься на  него. Ил здесь  был  почему-то не такой,  какой
встречался до сих пор. Ноги тонули в его пушистой, словно бездонной глубине,
не находя себе опоры внизу. С невероятными  усилиями Горелов выполз  наконец
на  вершину  холма  и  встал на ноги,  по  колено уйдя  в  ил. Задыхаясь, он
осмотрелся и,  подняв  глаза,  увидел  вдруг над своей головой свод. Его вид
поразил Горелова. Свод был не гранитный -- черный, матово поблескивающий под
лучами  фонаря,  а  серый,  как  будто  из   сырого   цемента,  с  большими,
неправильной формы  выбоинами.  Казалось, время еще  не  успело сгладить  их
резкие, угловатые очертания, и они зияли в своде, как свежие, открытые раны.
     Горелов  повернулся  в тесном  пространстве тоннеля,  сильно, со звоном
ударившись  металлическим  локтем  о выступ  стены.  В то же мгновение он  с
ужасом увидел внезапно появившуюся в своде тонкую извилистую трещину. Прежде
чем  он  успел  сделать  движение,  огромная  серая  глыба  с  мягким  шумом
отделилась от свода  и обрушилась  вниз. Горелов почувствовал сильный  удар,
сваливший его с ног, и страшную боль в виске.
     "Обвал..."  -- промелькнула  у  него  почти равнодушная  мысль.  И  все
исчезло в черной, окутавшей сознание мгле...

        x x x
     Лежа  на боку, в  том же положении, в  каком был  придавлен сорвавшейся
глыбой, Горелов сделал усилие, чтобы приподняться, и сейчас же в изнеможении
опустился.
     "Кажется,  ранен...  Несерьезно,  должно  быть...  От  удара  о  выступ
телефона... Что  делать? Толстый  ли  слой ила  надо мной?.. Надо вызвать на
помощь... Сам не выберусь..."
     Слабость еще  более охватила тело,  голова  опустилась  в липкую теплую
лужицу  крови. Горелов закрыл глаза  и  несколько  минут лежал  без сил, без
мыслей.
     "Бу-бу-бу...  бу-бу-бу... бу-бу-бу..." -- донеслось откуда-то невнятное
бормотание.
     "Надо позвать на помощь..."  -- вернулась  к Горелову прежняя мысль, но
не  хватило  сил,  чтобы  произнести  хотя  бы  слово.  Горелов  мог  только
прислушиваться к этим непонятным звукам, которые, казалось, рождались в шуме
крови,  бившейся  в висках. Бормотание вдруг прекратилось,  но звон в голове
оставался.
     Горелов попытался заговорить.
     --  Алло! -- слабо  и глухо прозвучало под  шлемом. -- Алло! Говорит...
Горелов...
     Он замолчал и прислушался. Ответа не было.
     "Не  слышат... Слишком  тихо...  Надо громче..."  --  подумал  Горелов,
стараясь успокоить себя. Помолчав минуту и собрав силы, он крикнул, как  ему
казалось, во всю мочь:
     -- Товарищи!.. Ко мне... на помощь... меня засыпало.." обвал...
     Изнуренный этим усилием, он вновь  замолчал  и с бьющимся сердцем долго
прислушивался.
     Безмолвие -- безграничное, нерушимое -- царило вокруг.
     С закрытыми  глазами  неподвижно лежал Горелов.  Медленно  возвращались
мысли: "Не  слышат... Почему?.. Испортилось радио?..  Что  же  делать?.. Что
теперь делать?.." Мысль работала все сильнее и настойчивее.
     "Бу-бу-бу..."  --  глухо  донеслось  опять  откуда-то снизу. Горелов  в
испуге приподнял голову, оторвал ее от шлема. Непонятные звуки прекратились.
Горелов был теперь уверен,  что это не галлюцинация, не шум, не стук крови в
голове, как  ему раньше казалось. Нет,  звуки  шли откуда-то  извне,  снизу,
словно кто-то  или  что-то живет, шевелится, производит  какую-то работу под
ним, Гореловым. Он  долго, затаив дыхание,  прислушивался. Но  тишина стояла
невозмутимая.
     Горелов  устало опустил голову.  Что еще  нового  сулят  ему эти звуки?
Какая новая опасность  может таиться здесь, на дне этих неведомых,  коварных
глубин?  Перед лицом новой, близкой и  надвигающейся угрозы Горелов  забыл о
своей   оторванности   от  товарищей,   о   своем  одиночестве.   Пронеслось
воспоминание  о  крабе. В  иле тоже живет, роется,  питается и  размножается
много донных животных... Разные голотурии, морские ежи... Это все мелочь, но
разве не может и  здесь появиться нечто грузное и совершенно неожиданное для
юной,  слепой  еще науки о море? Что знала она, например, об этих гигантских
крабах?..
     "Бу-бу... бу-бу... бу-бу-бу..."
     Горелов не  отрывал теперь уха, прилегавшего  плотно к шлему. Звуки шли
глухо,  но  определенно  снизу, с небольшими перерывами,  то прекращаясь, то
вновь  возникая.  Как  только  Горелов приподнимал голову,  они исчезали, но
сейчас же, при первом прикосновении уха или виска к шлему, опять становились
слышны.
     Мысль Горелова усиленно работала  теперь лишь  в одном направлении: как
избежать встречи с этой новой, неизвестной угрозой? Но зачем думать, что это
непременно  опасность?  Может  быть,  просто  какая-нибудь безобидная  тварь
сверлит или  долбит  гранит дна,  и  он  совершенно  напрасно страшится  ее.
Говорил  же  как-то Лорд, что существуют какие-то моллюски, выгрызающие  для
себя  углубления, даже целые  норы в самых твердых  прибрежных скалах. Может
быть, этот шум -- всего лишь отзвуки прерывистого трения зубцов раковины или
каких-нибудь  других  приспособлений  животного  для просверливания  твердой
породы...
     К  донесшимся  в этот момент подозрительным звукам Горелов отнесся  уже
более  спокойно. За все  время, что  он  их слышит,  они не  делались яснее,
громче... Значит, их источник не приближается к нему и не стремится к этому.
Да, да...  Скорее всего, это  просто  мирная  работа  какого-нибудь занятого
своим делом животного. Хорошо было бы убедиться в этом... Но как?
     Горелов  успел  за время своих  размышлений  значительно отдохнуть.  Он
почувствовал  прилив  новых сил и попробовал приподняться, но, вероятно,  на
нем лежал слишком тяжелый и толстый слой ила, который приподнять было ему не
по силам. По бокам же сырая, податливая масса слегка раздалась в стороны.
     Горелов  решил  пробиваться сквозь  толщу  лежавшего  на нем ила, но не
вверх, а  в  сторону,  которая  казалась  более  податливой.  Чувствуя  себя
значительно посвежевшим и бодрым -- насколько можно было быть бодрым в таком
положении,-- он уже не думал о доносившихся порой звуках.  Они его больше не
беспокоили. Он начал усиленно двигать руками, подтаскивая, сжимая и подминая
под себя своими широкими металлическими ладонями  комки мокрого,  как грязь,
ила. Первые  же несколько  минут  работы необыкновенно обрадовали его своими
результатами.   Перед   ним   образовалось   небольшое,   тускло  освещенное
загрязненным фонарем углубление, куда он с  приливом новой энергии  принялся
продвигаться. Через полчаса  упорной работы  Горелов  прополз  таким образом
почти полметра.  Он  даже изловчился открыть  на поясе патронташ  со  щитком
управления и, нажав  кнопку "питание", получил возможность сделать несколько
глотков горячего  какао.  Как он  был  теперь  благодарен  Скворешне  за его
предусмотрительность  и  заботу!  Воздух  в  скафандре был  превосходный,  и
жидкого кислорода должно было еще хватить надолго.
     Сделав небольшой перерыв и  отдохнув, он с новой  энергией принялся  за
работу, но не успел продвинуться и на несколько сантиметров,  как неожиданно
его   металлические   пальцы   заскрежетали,  встретив   твердое,   каменное
препятствие.  В первое мгновение он  обомлел,  но, решив, что это небольшой,
засыпанный  илом обломок  скалы, принялся прокладывать свой ход кверху вдоль
обломка. Он усердно  работал, делая  лишь  краткие перерывы  для отдыха,  но
каменная  преграда  не  исчезала, продолжая ровно, без выступов  подниматься
вверх. Тогда ему стало понятно, что  перед  ним гранитная стена тоннеля. Вся
его  работа  оказалась напрасной.  Отчаяние охватило  Горелова.  Он  опустил
голову  со  шлемом на ил и  в  бессилии лежал,  порой содрогаясь всем телом,
словно в беззвучных рыданиях.
     Вдруг  он встрепенулся.  Сколько  у него осталось  кислорода?  Ведь ему
неизвестно  даже, сколько  времени  он лежал  без  сознания  после обвала...
Десять минут или десять часов? И  с каждой уходящей минутой уходят считанные
минуты  оставшегося  ему  кусочка  жизни.  Он  не имеет права  оставаться  в
бездействии. Он должен бороться до конца!
     "Бу-бу-бу... бу-бу-бу..." -- донеслось снизу знакомое бормотание.
     С  энергией отчаяния Горелов снова  принялся за  работу.  Но  почему-то
теперь он рыл вниз. Почему? Он сам не отдавал себе в этом отчета.
     Он уже опустился головой в проделанную нору почти до пояса. Залепленный
грязью фонарь едва освещал крошечное пространство впереди. Руки  ломило. Пот
заливал лицо, ослепляя глаза. Еще несколько движений -- и нужно отдохнуть.
     Вдруг  пальцы  Горелова  скользнули  по чему-то  гладкому,  и  под ними
раздался тонкий,  чуть  слышный скрип. Пальцы сгребают ил с препятствия... И
сердце Горелова  внезапно,  как  будто  сорвавшись  с места, заколотилось  с
бешеной силой. Что  это? Что это такое? Лопатка?!  Не может быть! Прежде чем
он  в  состоянии  был  что-нибудь  сообразить,  неожиданно  и совсем  близко
послышались снизу знакомые бормочущие звуки и среди них глухо, но достаточно
внятно:
     -- Черт!
     Словно подброшенный ударом, Горелов откинулся назад и закричал изо всех
сил:
     -- Шелавин!.. Шелавин!.. Это вы?
     -- А кто же еще, позвольте вас спросить? Кто там?
     -- Это я! Это я... Горелов. Боже мой! Мы ищем вас... Меня завалило...
     -- Как и меня?! Отлично!
     Слова Шелавина  доносились через  металл скафандров хотя  и  глухо,  но
вполне  разборчиво и  свидетельствовали о его  завидном спокойствии  и  даже
наличии  известной  дозы  юмора.  Видимо,  доблестный  ученый  был  далек от
отчаяния  и  совсем не  терял  присутствия  духа  даже  в  столь бедственном
положении. Горелов  вспомнил привычку  океанографа  громко говорить  с самим
собой  в  увлечении какой-нибудь