взгляд и Цой и комиссар успели одновременно перехватить.
     Радостный визг  Павлика умолк. Бледный, он  стал вырываться из ласковых
рук и об®ятий.
     -- Что,  голова закружилась? Качки не выдержал? -- спрашивал Скворешня,
смеясь и покручивая длинный ус.
     --  Да где же  ему привыкнуть  к ней,  когда  и сам  "Пионер", кажется,
никогда ее не испытывал,-- сказал Марат, гладя Павлика по голове.
     -- Тут и настоящий  морской волк, пожалуй, раскиснет,  в этой спокойной
люльке,-- поддержал Марата Матвеев.
     Цой пробился  сквозь  окружавшую Павлика толпу и,  обняв его за  плечи,
увел в дальний угол отсека, к широкому мягкому креслу.
     Они уселись  в  него, тесно  прижавшись друг  к  другу; рядом, близко к
креслу, сел на стул комиссар.
     Тем  временем  начались танцы. Скворешня с неожиданной для  его  фигуры
легкостью и плавностью танцевал вальс с Матвеевым в качестве дамы. Вообще от
"дам" у него не было отбоя: все напрашивались к нему.
     Цой нагнулся к мальчику и с тихой лаской спросил:
     -- Что с тобой случилось, голубчик? Чего ты вдруг так испугался?
     Павлик еще крепче прижался к Цою и закрыл глаза.
     -- Так... -- едва слышно ответил он. -- Ничего. Потом,  встрепенувшись,
раскрыл широко глаза, засверкавшие неожиданным гневом и возмущением. Румянец
покрыл его щеки, и сжались кулаки.
     -- Он злой... злой, нехороший  человек!  --  заговорил он прерывающимся
голосом. --  Он до сих пор не может мне простить. Такой пустяк! Я ведь тогда
же извинился, Я же нечаянно...
     У него задрожали губы, и опять, закрыв глаза, он замолчал.
     --  Кто? --  спросил Цой,  мгновенно  заразившись  обидой и возмущением
мальчика. Павлик молчал.
     -- Федор Михайлович? -- опять тихо и настойчиво спросил Цой.
     Павлик кивнул головой.
     -- Что же он тебе не простил? За что, ты думаешь, он сердит на тебя?
     --  Ну,  пустяк... понимаешь,  пустяк!  --  опять  взволновался Павлик,
устремив на Цоя горящие глаза. -- За мешок. Помнишь,  в выходной камере мы с
Маратом поспорили  из-за  морского ежа, и  я мешком его по шлему  ударил.  А
мешок-то был Федора Михайловича. Но ведь это же нечаянно! Я же не нарочно!
     -- Федор Михайлович сделал тебе выговор?
     -- Нет... Он только так злобно посмотрел на меня, что я даже испугался.
Он тогда у меня вырвал из рук ящичек из его пишущей машинки и так посмотрел,
как будто готов был зарезать меня. Вот как сейчас...
     Комиссар резко перебросил ногу на ногу.
     -- Какой ящичек? -- спросил он.
     --  Ну, я  же сказал --  из его пишущей машинки.  Для  запасных  частей
машинки,-- равнодушно ответил Павлик и,  словно успокоившись, после того как
излил   свое   возмущение,   стал  с  возрастающим  интересом  смотреть   на
вальсирующую комичную пару -- Скворешню и Марата.
     Марат дурачился, кривлялся, нарочно  путал и  коверкал па, наступал  на
ноги своему партнеру.  Скворешня  наконец  рассердился,  приподнял его,  как
котенка,  над  полом и продолжал  вальсировать  один,  держа свою  "даму"  в
воздухе. Марат уморительно болтал  ногами,  безуспешно пытаясь  вырваться из
железных об®ятий своего партнера, наконец закричал "караул"...
     Павлик  не  выдержал, расхохотался  и, сорвавшись  с места,  подбежал к
Скворешне.
     --  Бросьте  этого  кривляку,  Андрей  Васильевич!  --  звонко  смеясь,
закричал   он.  --  Давайте  со  мной!  Я  буду  хорошо  танцевать!  Честное
пионерское!
     -- Давай, давай, хлопчик! -- радостно встретил его гигант. --  Что, уже
очухался?
     Он поставил  на пол  Марата, дал ему шлепка под  спину,  отчего тот под
общий хохот пулей полетел к дверям. вполне, впрочем, довольный, что вырвался
наконец из тисков своего приятеля.
     Оркестр  сменил вальс на польку, и Павлик,  как расшалившийся козленок,
запрыгал возле своего партнера.
     Цой остался один в кресле, глубоко  задумавшись, не замечая шума музыки
и общего веселья. Комиссар тоже молчал.
     После  танцев,  "по  настойчивому  требованию  публики",  как   об®явил
конферансье  вечера   Ромейко,   Павлик  с   под®емом  прочитал  свою  поэму
"Победители глубин". Ему  бешено  аплодировали  и заставили  некоторые места
бисировать.
     Наконец комиссар  об®явил распорядок занятий и развлечений на следующую
пятидневку.
     Разошлись за полночь, усталые, веселые, довольные,  под бравурные звуки
марша.
     В красном уголке остались только два человека -- комиссар и Цой.
     Некоторое время они сидели молча. Потом комиссар тихо сказал:
     -- Как вы  думаете, Цой, что все это значит? Цой  медленно провел рукой
по своим блестящим черным волосам и откинулся на спинку кресла:
     -- Ничего не могу понять! Ясно только, что Федор  Михайлович  за что-то
невзлюбил Павлика. Но  за  что? Такого  славного,  безобидного мальчика!  Не
может же быть, что из-за мешка...
     --   Да-а-а...   --  протянул  комиссар,   задумчиво  глядя  куда-то  в
пространство. --  И еще какой-то ящичек... Странная  история!  Впрочем,  мне
кажется, она началась гораздо раньше.
     Цой вскинул на комиссара удивленные глаза:
     -- Раньше? Из-за чего же?
     В отсек  вошел уборщик Щербина с  длинным пылесосным ящиком в  руке. Он
приблизился к комиссару, приветствовал его, приложив руку к бескозырке:
     -- Товарищ комиссар, разрешите приступить к уборке.
     -- Пожалуйста, товарищ Щербина. Комиссар поднялся и сказал Цою:
     -- Пойдемте ко мне, там поговорим.


     Конец второй части

         * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. РОДИНА ЗОВЕТ * 




        Глава I. В ЛЕДЯНОМ ПЛЕНУ




     Тринадцатого июля "Пионер" был  уже  на  обратном пути в  Тихий  океан,
держа  курс  на  север.  Оставалось  провести  еще   лишь   одну  работу   в
поверхностных  водах  Антарктики,  в  суровых  условиях  полярной  зимы,  по
соседству с плавающими льдами.
     "Пионер" шел на самой малой глубине, почти у нижней поверхности ледяных
полей.
     Утром четырнадцатого июля на  куполе  ультразвукового экрана показались
первые трещины среди  ледяной брони, покрывавшей  поверхность океана. Вскоре
эти  трещины  начали появляться  все в  большем числе.  Приближалась граница
неподвижного льда. "Пионер" шел па двух десятых хода.  Все  чаще  попадались
ледяные горы,  подводные части  которых приходилось осторожно обходить.  Над
поверхностью  океана, по-видимому, свирепствовал жестокий  шторм:  отдельные
льдины то поднимались,  то  опускались, и  даже  могучие айсберги не  стояли
спокойно на месте.
     В  центральном посту  находились  капитан, вахтенный начальник  старший
лейтенант Богров,  зоолог и  Шелавин.  Ученые должны были выбрать подходящее
для  их  работ  место, которое  в  то  же время  позволило  бы  использовать
инфракрасный разведчик для сторожевой службы.
     Вскоре  после полудня  на  экране появилась  большая  полынья.  На  ней
плавали, покачиваясь и сталкиваясь одна с другой, льдины различных размеров.
Очевидно,  влияние   Шторма  сказывалось  здесь  довольно  значительно,   и,
следовательно, работать было бы затруднительно.
     Наконец,  около пятнадцати часов, заметили длинную и достаточно широкую
полынью между двумя  огромными  айсбергами. Высланный инфракрасный разведчик
поднялся  в воздух  на  высоту  шестидесяти  метров,  чтобы  наблюдатели  из
подлодки могли получить  представление о размерах поверхности этих гор и обо
всем, что окружает их.
     Далеко вокруг, на всем пространстве, обысканном разведчиком, не было ни
одного судна, ни одного подозрительного пятна.
     Океан  был усеян льдинами  и айсбергами. Пурга  несла  кружащиеся  тучи
снега; льдины и айсберги налетали, громоздились  друг на друга или дробились
от ударов на мелкие куски. Лишь две гигантские горы спокойно и величественно
стояли, словно острова, среди разыгравшейся стихии.
     Оба айсберга имели не  меньше трехсот пятидесяти метров в длину и около
двухсот метров в ширину каждый. Их верхние площадки представляли ровную, как
стол,  поверхность. Полынья,  походившая на  канал  между ними, была тиха  и
спокойна,  защищенная от шторма высокими,  несокрушимыми стенами.  Они  были
чисты, глубоко  прозрачны и отливали прозеленью. Казалось, эти ледяные стены
только  что отделились  друг от друга,  и  ни  снег, ни туманы, ни  ветер  с
водяной пылью  не  успели  еще  из®есть  и затуманить  их  светло-изумрудную
чистоту.
     --  Кажется,  Лорд, лучшего места, чем эта полынья, не  найти,-- сказал
капитан. -- Если вы  с  Иваном Степановичем согласны, готовьтесь к выходу. Я
тем временем подниму "Пионер" до глубины в сто метров. Достаточно будет?
     -- Вполне, капитан,-- согласился зоолог.
     -- Только поторапливайтесь. Не мешкайте с работой. Я  хотел бы поскорее
уйти отсюда.
     Уже через  пятнадцать  минут  зоолог  и  Шелавин,  сопровождаемые своей
обычной  свитой  -- Скворешней, Цоем,  Маратом  и  Павликом,--  выходили  из
подлодки. Шелавин со  Скворешней направились  поближе к ледяной стене, чтобы
пристроить  возле нее  свои  вертушки,  взять там  пробы  воды, измерить  ее
температуру.  Зоолог с остальными  принялся  за работу посередине канала, то
поднимаясь  ближе  к  поверхности,  то  опускаясь  вглубь,  собирая  образцы
скудного  в это время года  планктона  и  других представителей  животного и
растительного царства.
     -- Эге! -- послышался вдруг удивленный  возглас Шелавина.  -- Да здесь,
оказывается, огромная выемка в ледяной стене. Метров тридцать в глубь стены.
А  в длину,  по каналу, неизвестно. Андрей Васильевич, а  ну-ка, посмотрите,
далеко   ли  она  тянется?   Арсен   Давидович!   Я  подозреваю,  что   и  в
противоположной   стене  окажется   такая  же  выемка.  Пошлите  кого-нибудь
проверить. Вероятно, здесь была одна гигантская гора,  и по  этой выемке она
раскололась. Очень интересно!
     -- Хорошо, Иван Степанович. Пойдем, Цой,-- ответил зоолог.
     Через несколько  минут Скворешня  донес,  что выемка  тянется с юга  на
север примерно метров на двести. Глубина  ее  во  льду от ста до шестидесяти
метров, ширина от обрывистого подводного края до ледяного берега тридцать --
сорок метров.  Сообщения Цоя почти не расходились со  сведениями  Скворешни:
длина и глубина совпадали полностью, но ширина была меньше -- от двадцати до
тридцати метров.
     -- Таким  образом,-- сказал  Шелавин,-- ясно, что внутри ледяной  горы,
почти посередине ее, находилось глубокое и широкое, замкнутое со всех сторон
ущелье.  Вдоль этого ущелья гора  треснула и  разделилась. Судя по  свежести
стен, это произошло совсем недавно, может  быть, даже несколько часов назад.
Обе половины  медленно отходят друг от друга, и возможно, что примерно через
сутки здесь будет не  канал, а  открытое  море, забитое льдинами.  Нам нужно
торопиться, Арсен Давидович! -- решительно заключил океанограф.
     --  Я  думаю,  успеем, но  поспешить  не  мешает,--  ответил  зоолог  и
отправился  со своей партией дальше,  разместившись на небольшой глубине  --
метров тридцать от поверхности.
     Шелавин со Скворешней  отплыли недалеко  от  них  на середину канала  и
производили там многочисленные измерения  температуры на различных глубинах,
близких  к  поверхности.  Потом занялись  получением проб  воды, подальше от
льдин,  для  изучения  ее  химического  состава.  На  все  эти  кропотливые,
требующие большой тщательности работы ушло часов пять.
     Шелавину  и Скворешне  оставалось  только снять  показания  вертушек  о
скорости  течения  непосредственно  около  айсберга,  убрать  эти приборы  и
вернуться на  подлодку.  Они условились с зоологом, что встретятся с ним  на
выходной площадке минут через пятнадцать.
     Едва приблизившись к приборам,  Шелавин обратил внимание на необычайную
и совершенно неожиданную скорость течения, которую показывали вертушки.
     -- Что за чертовщина!  -- закричал пораженный океанограф. -- Ведь  пять
часов  назад  айсберг  двигался с  ничтожной  быстротой,  а теперь  идет  со
скоростью парохода, и притом в обратном направлении!
     --  Вероятно, ветер переменился,-- сказал Скворешня, принимаясь снимать
вертушки,-- и дует теперь с силой в десять баллов прямо в спину льдине.
     -- Да знаете  ли вы, чем это грозит,  позвольте вас спросить?  Ведь она
идет  прямо на соединение  со  своей  другой  половиной!  Надо  предупредить
вахтенного... Это же несчастье!
     Он быстро  вызвал подлодку.  Но,  прежде  чем он  успел  сказать слово,
послышался тревожный голос старшего лейтенанта:
     -- Скорее на подлодку! Все, все! Канал закрывается! Льдины приближаются
друг к другу! Скорее! Открываю выходную камеру!..
     -- Есть! Слушаю! Бросайте вертушки, Скворешня!.. Скорее к подлодке!
     Они понеслись на десяти десятых хода  по направлению к кораблю. Впереди
показались стремительно плывшие туда же зоолог, Цой, Марат и Павлик.
     Не успели они, однако, приблизиться к  "Пионеру", как внезапно раздался
громовой  удар.  Мощной невидимой струей воды, словно чудовищным фонтаном, и
люди  и  подлодка  были  одновременно   подброшены  кверху.  Корабль  быстро
опустился  и  сейчас  же  вернул  себе  устойчивость,  по  люди,  вертясь  и
кувыркаясь, были  разбросаны  в  разные  стороны.  Скворешню  струя с  силой
ударила о  ледяное дно выемки; Павлик, как пробка, взлетел на два  метра над
поверхностью  воды. Несмотря  на  страшный  испуг, он  успел  заметить,  что
взволнованная,  как  будто кипящая вода образовала теперь небольшую полынью,
окруженную  со всех сторон отвесными  ледяными стенами  высотой в  несколько
десятков метров.
     Через   пять   минут  все  собрались  на  откидной  площадке  подлодки,
необычайно встревоженные, но целые и невредимые.  Один лишь Скворешня охал и
кряхтел,  потирая  без  видимой  пользы для себя свои металлические  бедра и
бока.
     Впрочем, голос капитана немедленно прекратил эти бесцельные упражнения:
     -- Арсен Давидович, у вас никто не пострадал?
     -- Все в порядке, Николай Борисович.
     -- Товарищ Скворешня, немедленно  обследуйте дно  полыньи, особенно  по
линии соединения обоих  айсбергов. Держите все время  связь с подлодкой и  о
замеченном доносите.
     -- Есть обследовать дно, товарищ командир!
     Скворешня  медленно  шел под  водой вдоль свежеобразовавшегося ледяного
шва. Удар при  сближении айсбергов был,  очевидно, гигантской силы. Линия их
соединения была  исковеркана  глубокими  ямами и  выдавленным кверху  льдом.
Северный и южный  концы  полыньи  сошлись  неправильно, с  выступами. Но,  в
общем,  льдины  сомкнулись полностью,  совершенно  слитно, не оставив  между
собой ни единого, даже самого ничтожного просвета. Выслушивая эти донесения,
капитан время от времени озабоченно произносил:
     -- Так... гм... плохо... очень плохо...
     Когда  Скворешня вернулся на подлодку  и явился в центральный пост,  он
застал там, кроме капитана и старшего  лейтенанта, также Шелавина и зоолога.
Лица у всех были крайне озабочены.
     -- Ситуация не очень приятная,--  говорил капитан, медленно расхаживая.
--  Возможно, что льдина надолго останется  теперь  в этом  положении. Мороз
скует ее соединившиеся  половины, попутный ветер,  если он  удержится, будет
действовать на них,  как  огромной  силы пресс, который  еще больше закрепит
работу мороза.
     --  Но ветер  может перемениться,-- сказал  зоолог,--  и  опять разбить
льдину. Ведь слабое ее место -- внутренняя полынья -- все-таки остается.
     --  На  перемену  ветра  может  быть лишь  слабая  надежда,--  возразил
Шелавин.  -- Не  забывайте, что мы находимся в  области непрерывных западных
ветров,  обходящих  в  этих  широтах   весь   земной  шар   над   свободными
пространствами Мирового  океана. Именно они, эти западные  ветры, и  создают
здесь великое непрерывное кольцо западного дрейфового течения.
     --  Да...--  задумчиво  проговорил капитан.--  Мало того, что мы  здесь
заперты, словно в  ловушке,--  мы еще  осуждены на полную пассивность, между
тем  как  и  ветер и  течение  будут относить нас на  ост,  в  южную область
Атлантического океана.
     --  Я  думаю,  что  если  эту  льдину  разбил  шторм,-- сказал  старший
лейтенант,-- то тот же шторм, продолжающий и теперь свирепствовать, может ее
опять разбить.
     -- Конечно,  не исключена и такая  возможность,-- согласился капитан.--
Но когда это будет? Сколько нам придется ждать? Между тем  плавание подлодки
на исходе, а план научных работ  в Тихом океане довольно значительный. Мы не
можем, мы не должны непроизводительно терять время. Каждый день нам дорог.
     -- Тем более,-- сказал  Шелавин,-- что это пассивное ожидание помощи от
шторма может окончиться совсем не так, как нам хочется: шторм может пригнать
льдину  к  неподвижному ледяному полю, и  там  она примерзнет уже надолго...
Может  случиться и  так, что по  пути мы сядем  на мель и тоже надолго. Нет,
капитан прав: ждать нельзя!
     --  Что  же  делать?  --  спросил  старший  лейтенант. После  короткого
молчания капитан сказал:
     --  А пока,  Александр Леонидович, поднимите инфракрасный разведчик над
поверхностью  льдины   и  выясните   все,   что  нужно,  чтобы  иметь  ясное
представление об окружающих нас  условиях. Через два часа я созову совещание
всего командного состава, и тогда мы примем окончательное решение.
     На совещании старший лейтенант доложил, что размеры льдины -- четыреста
семьдесят  пять  метров в длину  с веста на ост, а  ширина в том  месте, где
находится подлодка,--  триста  шестьдесят восемь  метров  с зюйда  на  норд.
Ширина  ледяной перемычки, отделяющей внутреннюю полынью от  открытого моря,
равняется  на норде девяноста двум  метрам,  на зюйде  --  семидесяти шести.
Температура воды в полынье -- на границе замерзания:  один  и восемь десятых
градуса ниже нуля. Можно думать,  что она скоро покроется льдом. Температура
наружного  воздуха -- тридцать два градуса ниже нуля. Судя по высоте и длине
волн в открытом море, шторм десятибалльный, идет с веста; льдина крепкая, ее
части уже примерзли одна к другой.
     Совещание прошло очень оживленно.  Было принято решение: в течение трех
дней выжидать результатов  действия  шторма,  держать  корпус  подлодки  "на
пару", согревая воду в полынье, чтобы не допустить ее замерзания и насколько
возможно ослабить  этим смерзание частей льдины; кроме того,  по предложению
старшего   акустика  Чижова,  пустить   в  ход   на   полную  мощность   обе
ультразвуковые пушки, кормовую и  носовую,  действуя  лучами  по линии  шва,
разрыхляя ими в этих местах лед и ослабляя его сопротивление шторму.
     Потянулись долгие, томительные часы ожидания, безделья и тревоги. Шторм
продолжался, не только  не утихая, но даже усиливаясь. По поверхности океана
катились огромные волны, достигавшие порой двенадцати  метров высоты, и, как
гигантские тараны, били по айсбергу. Их громовые удары, оглушительный грохот
и рев были ясно слышны даже в полынье под водой.
     Ультразвуковые  пушки работали на полную мощность, все глубже разрыхляя
лед по линии соединения обеих частей айсберга.
     Непрерывное звенящее гудение  моторов не давало ни спать, ни  думать на
подлодке.
     Цой плохо  провел  первую ночь  ледяного  плена  и уже  с  утра вошел в
лабораторию  с  головной  болью.  Работа  не  клеилась.  Что-то  непонятное,
какое-то неосознанное беспокойство уже два дня неотступно донимало его.  Это
началось с вечера в честь Скворешни.  Нет-нет, и вспыхнет перед Цоем злобный
взгляд черных, глубоко запавших глаз, испуг и бледность детского лица...
     "Какая глупость!  --  думал он, подвинчивая регулятор в микроскопе.. --
Какое злопамятство! Из-за мешка... Совсем по  поговорке  Скворешни: "Велыкий
до неба,  а  дурный,  як треба".  Мешок!  Притронулись  к его  мешку!.. Экое
неуважение!.. Какая обида!.."
     Цой тряхнул головой. Даже думать об этом стыдно -- стыдно за взрослого,
серьезного человека!
     "Но в мешке ли только  дело? А ящичек... Он вырвал его  из рук Павлика.
Вырвал со злобой и ненавистью..."