стно  метнулся в
сторону  от судна, отбросив изуродованное, но  еще живое тело осьминога, и в
каком-то исступлении закружился над поляной с висящим на его боку Павликом.
     Нельзя  было  понять,  что  произошло.  Павлик, ничего  не соображая  и
инстинктивно хватаясь руками за скользкую  спину кашалота,  каким-то далеким
уголком сознания заботился только о том, чтобы не свалиться и не попасть под
ужасные удары хвоста, который со страшной силой работал совсем близко.
     В  следующую секунду  кашалот взвился  кверху, потом  бросился  вниз, с
чудовищной быстротой пронесся над судном  и умчался в темные глубины океана.
Последнее,  что  успел  заметить Павлик,  были  яркие лучи света от  четырех
фонарей и четыре человеческие фигуры в густом клубке извивающихся, как змеи,
щупалец.  Затем все пропало. Плотный мрак  окружил Павлика и с непреодолимой
силой давил на его грудь и голову, отбрасывая назад ноги, как будто стараясь
сорвать  его с  места  и  бросить в ужасную гигантскую  мясорубку  позади...
Павлик  с  трудом  пригнул  голову  к   спине  кашалота  и  в   изнеможении,
окончательно лишившись сил, закрыл глаза...



        Глава ХII. ПОГОНЯ




     Марат  открыл  глаза,  безучастно   посмотрел  вокруг  себя.  Потом  он
стремительно поднялся и сел на койку.
     --  Он  унес  Павлика!  --  закричал Марат в  отчаянии.-- Он  унес его!
Спасите Павлика, капитан! Скорее! Скорее!
     В одном белье  Марат вскочил  с  койки,  бросился к  дверям,  порываясь
куда-то бежать, что-то  делать.  Ни  капитан, ни зоолог, ни стоявший поодаль
комиссар не успели его удержать. Но в эту минуту в дверях показался Горелов,
Марат очутился в его длинных сильных руках.
     -- Что ты говоришь, Марат? Кто унес? Откуда ты знаешь?  -- взволнованно
спросили капитан и зоолог, отводя больного на место.
     -- Я видел,-- бормотал Марат, бессильно опускаясь обратно на койку.  --
Кашалот... огромный... пронесся над нами... держал Павлика на себе...
     Он  опять устало закрыл  глаза,  его  обычно смуглое  лицо  посерело, и
казалось -- сознание еще раз покидает его.
     Зоолог, в белом халате, вновь склонился над Маратом.
     -- Что это может значить? -- спросил капитан.
     -- Разумеется, бред и больше ничего,-- сказал Горелов.
     -- Да, скорее  всего,-- согласился зоолог, растирая грудь  Марата. -- И
это заставляет меня  опасаться,  что у  него сотрясение  мозга. Вероятно, от
электрического  удара  перчаткой осьминог в предсмертной  конвульсии швырнул
Марата  на  стену корабля. Во всяком  случае, ни я, ни Скворешня кашалота не
видели.
     В госпитальный отсек вошел океанограф Шелавин.
     -- Вы о кашалоте? -- спросил он, посмотрев сквозь криво сидящие очки на
зоолога. -- По правде сказать, я тоже  за всю  свою  жизнь такого экземпляра
абсолютно не  видел. Абсолютно.  Все  в недоумении посмотрели на  Шелавина и
потом переглянулись.
     -- О каком кашалоте вы говорите, Иван Степанович? -- спросил зоолог.
     --  Да  о  том   самом  кашалоте,  который  промчался  надо  мной,  как
сумасшедший,  перепутал все мои шары, сорвал с  места  буй  с батометрами...
Вообще  испортил  всю  мою  сегодняшнюю работу по  изучению  течений. Он так
несся, как будто чувствовал себя на гарпуне.
     -- Когда вы его видели? -- быстро спросил капитан.
     -- Часа три назад.
     -- Где вы были в это время?
     --  На  гидрофизической  станции  номер  три, глубина триста метров,  в
восемнадцати километрах к юго-востоку от базы.
     -- Какого направления он держался?
     -- Точно: с норда на зюйд.
     -- Как раз по направлению  от поляны осьминогов к станции номер три! --
с удивлением сказал зоолог. -- Может ли это быть простым совпадением?
     В это время Марат глубоко вздохнул и медленно открыл глаза. Он спокойно
осмотрел всех окружавших его и  слабым,  прерывающимся голосом  сказал,  как
будто продолжая разговор:
     -- Я отлично...  ясно видел. Павлик висел... на боку  кашалота. Кашалот
пронесся над нами... не более чем в десяти --  пятнадцати  метрах...  На его
спине... у головы... торчал обломок гарпуна.
     --  Верно!  -- вскричал, разводя руками,  Шелавин. --  Абсолютно верно!
Торчал!  Действительно, обломок торчал!  Значит, мы видели одного и того  же
негодяя. Он мне всю станцию испортил.
     -- Но почему же, в таком случае, вы не видели Павлика на боку кашалота?
-- взволнованно спросил зоолог.
     --  Кашалот  мог пройти  мимо Ивана Степановича  не тем боком, только и
всего,-- сказал капитан, думая в то же время о чем-то другом.
     -- Что же теперь  делать? Бедный мальчик! -- прошептал зоолог, сжимая в
кулаке свою бороду. -- Бедным мальчик...
     -- Не  может быть, конечно, сомнений:  он уже  давно  погиб,--  заметил
Горелов. -- Что же можно сделать?
     Он мерил  большими,  размашистыми  шагами госпитальный отсек  в проходе
между койками: четыре шага вперед, четыре назад.
     Комиссар быстро повернул свою седую голову к Горелову, и на его молодом
с  живыми  глазами  лице отразилось  искреннее  изумление.  Капитан  так  же
удивленно посмотрел на Горелова и обратился к зоологу:
     -- Лорд, вы уверены, что он не остался на судне или около него?
     --  Вполне  уверен!  --  ответил зоолог.  --  Уничтожив  большую  часть
осьминогов и разогнав остальных, я и Скворешня тщательно осмотрели судно. Мы
видели  пробоину,  которую  Павлик  нашел,  видели  растерзанного  осьминога
невероятных размеров...  -- И, как  будто пораженный неожиданной  мыслью, он
воскликнул: -- Я начинаю понимать! Как я сразу не догадался? Ведь  осьминоги
и вообще головоногие --  это  любимая  пища кашалотов.  И  только кашалот  в
состоянии был изувечить, изуродовать осьминога таких размеров. Все сходится,
капитан! Нет сомнения,  возле нас по ту сторону  судна  одновременно с нашей
битвой происходила битва кашалота с осьминогом. И наш бедный Павлик каким-то
образом ввязался в нее...  прервал ее. Ведь кашалот  даже не  воспользовался
своей победой. Он бросил добычу, не полакомившись ею.
     --  Тогда  ясно, что  Иван Степанович видел  того же  кашалота,  что  и
Марат,-- задумчиво сказал капитан.
     Горелов перестал ходить,  и все молча  смотрели на  капитана. чувствуя,
что сейчас решается судьба Павлика.
     -- Ну, ничего! -- сказал наконец, подняв голову, капитан. -- Кашалот от
нас не уйдет.
     Горелов посмотрел на часы -- было уже шестнадцать часов с минутами -- и
торопливо обратился к капитану:
     --  Простите,  Николай  Борисович. Я зашел сюда доложить  вам, что  мне
необходимо выйти  из подлодки и проверить работу двух левых  дюз.  Я сегодня
осматривал  их  изнутри  и  снаружи.  Они,  кажется,  слегка  засорились,  и
возможно, что  придется разобрать их  и прочистить. Разрешите,  я сейчас  же
займусь этим.
     --  Две дюзы вышли из строя? -- живо повернулся к Горелову  капитан. --
Когда же это могло случиться? Ведь мы пришли сюда с исправными дюзами.
     Горелов замялся. Он тяжело переступил с ноги на ногу и медленно сказал:
     -- Я и раньше замечал что-то неладное в их работе...
     -- Товарищ военинженер,-- холодно заговорил капитан,-- почему вы мне не
доложили об этой неисправности раньше? Вы не  исполнили самого элементарного
требования правил  распорядка  на  военном  корабле  в  боевых  условиях.  Я
вынужден поставить  вам  это на вид! Товарищ военинженер эти дюзы совершенно
вышли  из  строя или  нет? И  если нет,  то сколько процентов  мощности  они
потеряли?
     Красные пятна покрыли лицо Горелова.
     --  Дюзы  из  строя  не  вышли,  товарищ  командир,  и  потеря мощности
незначительная -- процентов пять -- восемь.
     -- Отлично! -- Капитан повернулся к обоим ученым:
     -- Вы можете на  некоторое  время оставить без надзора  свои аппараты и
приборы?
     -- Можем! -- в один голос последовал ответ.
     -- Подлодка идет в погоню за кашалотом. Приготовьтесь!
     -- Ура, командир! -- вскричал слабым  голосом  Марат. --  Ура,  дорогой
командир!
     Капитан улыбнулся ему и обратился к Горелову.
     --  Федор Михайлович,-- сказал он  смягчившимся  голосом,--  немедленно
приведите в готовность двигатели. Потеря даже десяти  процентов  мощности  в
данном случае не имеет значения.
     Горелов побледнел так, как  это  бывает иногда с очень смуглыми людьми:
его  лицо  стало  серовато-желтого,  воскового цвета,  но возле  скул играли
желваки я глаза смотрели твердо и решительно.
     -- Товарищ командир,-- сказал он чуть  хриплым от волнения голосом,-- в
качестве главного механика  считаю  своей  обязанностью  доложить  вам,  что
подлодка должна оставаться на месте.  Отправляться без прочистки дюз слишком
рискованно. В особенности... из-за какого-то мальчишки, который, в сущности,
уже давно и наверняка погиб...
     Чувство дисциплины, которым  так гордятся советские моряки, взяло верх,
и после первого  невольного движения, похожего на подготовку к прыжку, Марат
остался неподвижно лежать  на койке  с расширившимися  глазами, вытянувшись,
как  тугая  струна.   Зоолог  пробормотал  что-то,  хотя  и  невнятное,   но
определенно яростное.  Комиссар молча,  но  пристально смотрел на  Горелова.
Шелавин растерянно  моргал  и  переводил  близорукие  глаза  с  Горелова  на
капитана  и  обратно,  потрясенный  такой  свободой  обращения с  "подводным
богом", каким всегда был в его глазах командир подлодки.
     Лицо капитана оставалось холодным, но глаза смотрели твердо, в упор, и,
как всегда в таких редких случаях, это производило необычайное впечатление.
     --  У нас  не  совещание,  на  котором  можно было  бы критиковать  мои
распоряжения,-- не повышая голоса, сказал капитан. -- Потрудитесь немедленно
выполнить  мой  приказ. За  работу  дюз  в  пределах  пониженной  на  десять
процентов  мощности  вы  несете   полную  ответственность.  За  недопустимую
дискуссию в  условиях  боевого похода  на вас будет наложено  дисциплинарное
взыскание. Вы можете удалиться к своему посту, товарищ военинженер.
     Капитан пристально  смотрел  в лицо  Горелову. После мгновенного, почти
неуловимого колебания,  Горелов  молча  поклонился и, опустив голову, шаркая
большими ногами, медленно вышел из госпитального отсека.

        x x x
     Стоя   в   центральном  посту  возле   вахтенного  начальника  старшего
лейтенанта Богрова,  зоолог едва  почувствовал толчок  от первого взрыва,  в
кормовой дюзе. Это  было в шестнадцать часов пятнадцать минут. "Пионер" чуть
вздрогнул и двинулся  в  путь.  Старший лейтенант  перевел  рычажок на  щите
управления к следующему делению. Последовали новые взрывы -- один за другим,
все  учащаясь, и зоолог чувствовал уже не отдельные толчки, а  мелкую, почти
сливающуюся дрожь.
     Из соседней радиорубки через открытую  дверь  послышался голос старшего
радиста Плетнева:
     --   Павлик!..   Павлик!..  Отвечай!..   Говорит  "Пионер"...   Говорит
"Пионер"...
     Справа на соседнем небольшом столике курсограф автоматически наносил на
свою карту путь, пройденный подлодкой. Такой же курсограф помещался на столе
возле щита управления.
     У круглого  стола в  середине поста,  над голубой  картой  рельефа  дна
Саргассова моря, склонился капитан. Не поднимая головы, он сказал:
     --   Александр  Леонидович!  Общее   направление  --  зюйд,   курс   --
зигзагообразный,  через каждые пять минут менять с зюйд-веста на зюйд-ост  и
обратно.  Выслать  разведчиков  обоих  бортов  на  полную дистанцию.  Корпус
разогреть,  идти на  пару,  глубина --  пятьсот  метров, скорость --  восемь
десятых. Надо учесть дюзы...
     -- Есть, товарищ командир! -- ответил старший  лейтенант Богров и точно
повторил отданные ему распоряжения.
     -- Лорд, какую скорость  может  развить  кашалот?  --  спросил капитан,
выслушав ответ лейтенанта.
     --  Это зависит,  капитан,-- сказал зоолог,--  от  тех  причин, которые
приводят его в  бегство,  а также от пола, возраста, величины и силы данного
экземпляра.   Под  влиянием   простого   испуга   взрослый,   средней   силы
кашалот-самец  проходит от восьми до десяти и даже  двадцати миль в час, а с
гарпуном в  спине, под влиянием боли,  страха и ярости, он  тащит  лодку  со
скоростью до тридцати  миль. Судя по рассказам Марата и Ивана  Степановича о
величине  нашего  кашалота,  он,  вероятно, делает сейчас  не менее тридцати
миль.
     -- Таким  образом,-- заключил  капитан,  выпрямляясь  над  столом,-- он
впереди нас на расстоянии шестидесяти -- семидесяти пяти миль.  Если  только
он  резко не  изменил направления, мы  должны его найти и настичь не позднее
чем через два -- два с половиной часа.
     В радиорубке голос Плетнева монотонно повторял:
     --   Говорит   "Пионер"...  Говорит   "Пионер"...   Отвечай,  Павлик!..
Отвечай!.. Павлик!.. Павлик!.. Говорит "Пионер"...
     На круговом и сводчатом  экране мелькали тени  больших и малых рыб. Они
передвигались  на нем со стороны носа  подлодки к ее корме  и таяли там, как
небольшие  бесформенные облачка.  Ни малейших  признаков  движения  подлодки
зоолог не чувствовал:  на полном ходу  не было уже ни сотрясений корпуса, ни
даже мелкой дрожи.
     Между  тем,  как  показывали  приборы  на  щите  управления,  подводный
корабль,  окруженный  тонкой  оболочкой  из  горячего  пара  и  делая  около
восьмисот взрывов в минуту, несся  уже со  скоростью  семидесяти пяти миль в
час.
     Каждые  пять минут  "Пионер", плавно  поворачивая,  менял  направление.
Курсограф немедленно  отмечал  на  своей  карте  эти  повороты. Внезапно  на
экране, впереди  по  правому борту, показалась густая  темная масса,  быстро
двигавшаяся наперерез подлодке. Под  этим местом  экрана на тотчас  зажглась
красная  лампочка и  послышался звонок автоматической  тревоги. И капитан  и
лейтенант, ничего не предпринимая,  чтобы избегнуть встречи  с  этой массой,
лишь внимательно следили за ее приближением.
     Ровно через пять секунд подлодка сама  наклонила свой нос, и, переменив
глубину, прошла как раз под огромной плотной стаей каких-то больших рыб.
     -- Тоже автоматика? --  спросил удивленный зоолог. Ему впервые пришлось
видеть такое самостоятельное поведение подлодки.
     --  Разумеется! --  ответил капитан. --  Если  в  течение  пяти  секунд
носовая  мембрана ультразвукового прожектора непрерывно воспринимает сигналы
о  каком-либо  одном и том же препятствии прямо  на пути, то  автоматический
механизм передает сигнал кольцевым дюзам, которые играют у нас роль рулевого
аппарата, и подлодка автоматически  меняет  курс  в  свободном  направлении.
Когда же  впереди другой мембраны, которая при новом курсе заменила носовую,
препятствие исчезает,  автоматический механизм выводит  подлодку  на прежний
курс.
     --  Замечательно!  -- проговорил восхищенный  зоолог.-- Но зачем же,  в
таком случае, нужны тревожный звонок и красная лампочка?
     -- На случай, если  у  командира  подлодки  имеются  какие-либо  другие
намерения, а не  просто желание обойти это препятствие. Для этого  автомат и
ждет пять секунд.
     Капитан  вновь   погрузился  в  свои  расчеты.  Воцарилось   длительное
молчание.
     Через короткие  промежутки из радиорубки  слышался как  будто  усталый,
монотонный голос Плетнева:
     -- Павлик!  Отвечай,  Павлик!  Говорит "Пионер"... Говорит  "Пионер"...
Павлик!.. Павлик!..
     -- Сколько мы прошли по прямой, Александр Леонидович? -- тихо обратился
зоолог к старшему лейтенанту. -- Мы в пути уже около тридцати пяти минут.
     Лейтенант  посмотрел  на карту  под  пером  курсографа и  на  указатель
пройденного расстояния.
     --  Тридцать одну милю, Лорд. Если мы настигнем кашалота,  то думаю, не
раньше, чем на шестидесятой миле.
     Зоолог страдальчески поморщился и, не сводя глаз с экрана, спросил:
     -- Вы сомневаетесь, настигнем ли мы его?
     Лейтенант пожал плечами.
     Послышался тонкий писк телефонного аппарата.
     Капитан включил репродуктор  и  экран телевизора.  На  экране показался
тускло освещенный участок круглого, как усеченный  конус, тоннеля. Множество
прямых  труб  тянулось  горизонтально от основания  конуса  к его  усеченной
вершине. В сумраке  этого тоннеля,  среди труб,  виднелась  фигура человека.
Человек этот что-то делал там, изогнувшись в самой неудобной позе.
     Из репродуктора раздался задыхающийся, но довольный голос Горелова:
     --  Разрешите  доложить,  товарищ  командир.  Я  попробовал   на   ходу
прочистить  дюзы, не  разбирая их. Это мне удалось, и  вы можете довести ход
судна до максимального .
     Лицо капитана выразило удивление и радость:
     --  Благодарю,  Федор  Михайлович.  Но  вы  напрасно  рисковали  собой,
отправляясь  в  эту камеру.  В  конце концов,  не  так  уж важны  эти десять
процентов потери мощности. Ну, выходите скорей, и прошу явиться ко мне.
     --  Слушаю,  товарищ  командир. Выключив  репродуктор и экран,  капитан
обернулся к старшему лейтенанту и, улыбаясь, сказал:
     -- Пустите на десять десятых, Александр Леонидович! --  и продолжал: --
Вот это  механик! Он, очевидно,  органически не может примириться хотя  бы с
малейшим дефектом в работе его  механизмов. Ради этого он готов был  даже на
жестокость...  на  такую жестокость!  По-моему,  это уже уродство,  какое-то
уродливо разросшееся чувство профессиональной чести!
     --  Во всяком случае,  для советского человека  это действительно нечто
ненормальное,--  согласился  зоолог. И,  помолчав, добавил:  --  А  человек,
жестокий к детям, всегда останется для меня антипатичным. Да!
     В синем комбинезоне, с красным, покрытым пятнами копоти  лицом, с почти
черными  руками, вошел Горелов.  Его  глаза немного смущенно,  но  весело  и
открыто смотрели на капитана.
     Капитан встретил его дружелюбной улыбкой.
     -- Нехорошо, нехорошо,  Федор Михайлович! --  говорил  он, пожимая руку
Горелову. -- Ведь там ужасная температура. Изжариться можно! А лишние восемь
-- десять миль хода не так уже важны сейчас "Пионеру".
     -- Прошу  прощения,  Николай  Борисович!  Я  не  мог  допустить  такого
положения в походе. А сердце у меня хорошее, и я не боюсь жары.
     Капитан помолчал и медленно произнес:
     --  Вы,  вероятно,  хотели сказать, Федор Михайлович, что сердце у  вас
здоровое... Ну ладно! Идите к  себе. И все же,-- добавил он, усмехнувшись,--
ждите появления вашей фамилии завтра в приказе...
     Горелов поклонился  и  молча вышел.  Капитан погрузился в  рассмотрение
карты рельефа дна и течений.
     Наверху, на куполе экрана, появилась большая длинная тень с правильными
и плавными очертаниями,  заостренная  спереди и  слегка  закругленная сзади.
Маленькое волнующееся облачко на  заднем конце фигуры позволило  с точностью
установить, что именно она означает.
     --  Пароход над нами,--  сказал старший лейтенант. --  Идет к Тринидаду
или в Каракас.
     --  Об этом  вам  тоже донес  ультразвуковой  прожектор? -- недоверчиво
спросил зоолог.
     -- Нет! -- улыбнулся старший лейтенант. -- Но через эту пустынную часть
Атлантического океана  в том направлении,  куда судно  идет, проходит только
один более или менее  оживленный путь -- из Лондона к северным берегам Южной
Америки: Тринидад -- Джорджтаун -- Каракас.
     Наступило долгое молчание.  Если бы не движение теней на экране,  могло
показаться, что подлодка замерла на месте. Даже монотонные, нагоняющие тоску
вызовы  Плетнева,  казалось,  слились  с тишиной  в центральном  посту  и не
нарушали ее.
     "Что  с Павликом?  -- думал зоолог. -- Где он теперь?  Жив  ли  он еще,
бедный  мальчик? Каким  чудом, какой случайностью он  держался на  кашалоте?
Если  правда, что он был на нем...  Не померещилось  ли Марату?  Может быть,
несчастный  ребенок  лежит  сейчас где-нибудь в другом  месте -- бессильный,
беспомощный, может быть, раненый,-- и ждет спасения?.."
     -- Отвечай, Павлик! Отвечай, Павлик!.. Говорит "Пионер "...
     Зоолог  не  мог  оставаться спокойно на месте.  Ему  нужно  было что-то
делать, к