важением Корнхилл.
   Смайли молчал. Он думал о том, как поступил бы он сам на месте Шпагина.
Вероятно, так же: Селеста - свой парень, хотя и не человек.  Но  ведь  он,
Смайли, бывалый бродяга, не раз смотревший в лицо настоящей  опасности.  А
встречал ли ее Семен Шпагин, вежливый книгочей и лабораторный  трудяга?  И
он дает сейчас урок им обоим, и какой урок!
   А сам трудяга в эту минуту, оставив "переговорную", вышел  на  пенистый
скат сахарно-белого рифа и мысленно воззвал:
   "Ты слышишь меня, Селеста?"
   "Слышу", - привычно откликнулось в сознании.
   "Все знаешь о самолете?"
   "Многое.  Записи  диспетчерских  в  Сан-Диего  и  Норфолке.  Таможенные
протоколы.  Рапорт  и  телеграмму  инспектора  Интерпола.   Документы   на
оформление контейнера  с  тринитротолуолом.  Оформлен  как  сжиженный  газ
"Эй-даблью" на химических заводах Хорнстайна. В настоящую  минуту  самолет
приближается к острову. Информацию пилота не принимаю - не стабильна".
   "Насколько велика отражательная мощность твоего защитного поля?"
   "Не знаю".
   "Если самолет спикирует прямо  на  риф,  сможешь  ли  ты  погасить  его
скорость или изменить направление полета?"
   "Не знаю. Не было опыта".
   "Но ты можешь увеличить параметры поля?"
   "Конечно".
   "Самолет может пикировать на максимальной скорости. Учти".
   "Учел".
   "Еще вопрос. Если бы не выдержала защита и взрыв уничтожил остров,  что
случилось бы с твоей биосистемой?"
   "Не знаю".
   "Предположи".
   "Нашел бы новую тяготеющую массу".
   "Или улетел в космическое пространство?"
   "Возможно.  Но,  вероятнее  всего,  прочность   локальных   связей   не
обусловливает  жизнедеятельности  системы,   а   лишь   стабилизирует   ее
нормативы".
   "Я так и думал. Но мне хотелось предупредить тебя. На всякий случай".
   "В таких случаях у вас говорят "спасибо".
   Шпагин не ответил, потому что ощутил, что Селеста  отключился.  Ушел  в
свое пространство или субпространство -  проще  говоря,  замолчал.  Теперь
Шпагин мог сойти вниз, к прозрачной бухточке, где уже поджидал  готовый  к
отплытию катерок. Он тихо покачивался,  словно  дрожа  от  нетерпения:  ну
скорей, скорей же! Несколько шагов  вниз,  несколько  оборотов  мотора,  и
катерок, как почуявший опасность зверь, будет уходить все дальше и дальше.
Но Шпагин не двигался: что-то удерживало  его.  Мальчишеское  любопытство,
которое заставляет ребят на деревенском пожаре пробираться поближе к огню,
или  сентиментальная  привязанность  к  Невидимке,  в   котором   хотелось
приобрести друга: как же уйти, если друг в опасности. А чем  может  помочь
он, Шпагин, если пятьсот килограммов тротила все же прорвут защиту? Только
исчезнуть вместе с коралловым крошевом в океанской воронке взрыва.  Шпагин
даже усмехнулся в ответ на  тщетные  призывы  разума:  он  уже  знал,  что
останется. Вероятно, уже недолго ждать - может быть,  минуту,  не  больше.
Самолет реактивный, летит на большой скорости. Вот-вот покажется в  синьке
неба этакой черной букашкой.
   С таким же нетерпением следили за небом и с борта  военного  катера,  с
другой стороны  подходившего  к  острову.  Катер  еще  не  достиг  границы
островных вод, где действовало защитное поле Селесты, но белый горбик рифа
был уже виден в сильный бинокль. Разумеется,  катер  не  смог  взять  всех
наводнивших город ученых и журналистов, но многие из них,  предупрежденные
Смайли, все же успели устроиться на палубе. Янина не находила себе  места.
Хотя воздух был чист и прозрачен, ей казалось, что нечем дышать.
   - Порядок, Яна, - сказал ей Смайли. - Сэмми не Дон-Кихот, зря рисковать
не будет. Значит, все выяснил: не страшно.
   Конечно, не страшно, если уверен в  защите.  А  если  не  уверен?  Если
вообще  не  удалось  связаться  с  Селестой?  Ведь   пятьсот   килограммов
взрывчатки! Янина торопливо металась от борта к борту, невпопад отвечая на
вопросы знакомых, не вмешиваясь в разговоры, не огрызаясь на выпады.
   Смайли стоял один у борта, не отрывая глаз от бинокля."
   - Ничего не видно, Боб?
   - Пока нет, Яна.
   Кто-то крикнул рядом:
   - Вижу!
   - Где, где?
   - Справа по горизонту. Вон, видите?
   На голубой кальке неба появилась черная точка. Она медленно  двигалась,
оставляя позади не черный, а белый след - две тоненькие  строчки,  которые
не таяли, а расширялись сначала в полоски, потом в струйки белого  дыма  и
расползались в бледном клубящемся облачке. След идущего на большой  высоте
реактивного самолета был виден уже без бинокля. Он медленно раскручивался,
вычерчивая замысловатую геометрическую фигуру, словно пилот  примеривался,
пристраивался, выбирая место, откуда удобнее и  точнее  ударить  по  цели.
Шпагин со своего наблюдательного пункта на кромке рифа видел этот  маневр.
Он даже удивлялся  ему:  спортсмен-трюкач,  храбрец,  камикадзе.  Ведь  он
жестоко рисковал, этот заранее продавший свою жизнь кандидат в самоубийцы.
На  что  он  рассчитывал?  На  своевременность  броска,  на  безотказность
катапульты, на испытанность парашюта? А если поле  вышвырнет  самолет,  не
погасив скорости? Какая чудовищная сила  рванет  тело,  сплющит  с  доской
приборов,  с  кусками  разорванного,  скрученного  металла,  похожего   на
скомканный лист бумаги, или разбросает по небу, как металлолом.
   Руди Мэрдок об этом и не думал. Его примитивно организованный  мозг  не
знал импульсов, определяющих склонность к философичности. Он мыслил просто
и ясно: десятикратный гонорар стоит риска, в случае  удачи  можно  бросить
вообще пилотаж и  купить  бензозаправочную  станцию  или  оборудовать  бар
вблизи какого-нибудь аэропорта. Связи у Руди есть, взятки будут  невелики,
и по организации дела кое-что еще останется про запас.  Бизнесмен  в  душе
дополнял спортсмена. Руди шел на риск расчетливо, как игрок,  подглядевший
карты партнера.
   Конечно, он волновался, не мог не волноваться; и когда, наконец,  после
нескольких завихрений нашел или, вернее, угадал место пристрелки,  глубоко
вздохнул  и,  не  раздумывая  больше,  не  сомневаясь,  бросил  машину   с
шестимильной высоты вниз. Белый горбик рифа приближался, вернее,  вырастал
с   каждой   секундой.    Пять    секунд,    шесть...    восемь...    Пора
катапультироваться, пока не включилось  защитное  поле.  Сейчас  он  пулей
вылетит вверх и  повиснет  на  парашютных  стропах  над  фонтаном  огня  и
коралловой пыли.
   Но что это? Нажать рычаг выброски - и  никакого  эффекта.  Еще  нажать.
Еще... Должно быть, механизм  катапульты  испорчен.  Значит,  конец.  Руди
закрыл глаза и снова открыл их. Самолет как бы повис в воздухе, и  уши  не
слышат   привычного   рева   двигателей.   Странная   голубая   тишина   и
неподвижность. Без  толчка,  без  сотрясения  невидимые  клещи  подхватили
машину и зажали ее где-то между морем и небом.
   Все это видели и с борта приближавшегося  катера.  Разговоры  сменились
глубоким молчанием. Все было ясно  и  так:  Селеста  предотвратил  угрозу.
Техническая оснащенность Невидимки оказалась  достаточной,  чтобы  отбить,
казалось, неотразимый удар. Без локаторов и ракет. Каких усилий это стоило
информарию, никто не  знал.  Но  ни  на  воде,  ни  в  воздухе  ничего  не
произошло. Ни тайфуна, ни цунами. Даже белые ленточки газа, тянувшиеся  за
хвостом самолета, бесследно исчезли.
   Молча ждали люди, наблюдая за самолетом, уже не стоявшим в небе, как  в
ангаре, а медленной спиралью скользившим к воде.
   - Утонет, - сказал кто-то.
   - Кто, пилот? - спросил Смайли и показал биноклем  на  уже  лежащий  на
волнах самолет; казалось, он приобрел плавучесть, как  спущенный  на  воду
плот.
   Но Мэрдок не разделял этого убеждения. Он  вытащил  надувную  лодку  из
кабины, вылез с ней  на  крыло,  уже  наполовину  погруженное  в  воду,  и
пустился в плавание, отталкиваясь коротким, похожим на  большую  теннисную
ракетку веслом. Он плыл к острову, а самолет погружался все  глубже,  пока
совсем не исчез из глаз.
   - Глубоко здесь? - спросил кто-то.
   - Несколько миль, - сказал Смайли.  -  Если  и  взорвется  на  дне,  не
страшно. Взрывчатка не излучает...
   А на острове Шпагин помог выбраться на берег растерянному и негодующему
Руди Мэрдоку. Почему он негодовал, можно  было  понять  из  последовавшего
затем разговора.
   - Сколько вас? - задыхаясь, спросил Руди.
   - Где? - не понял Шпагин.
   - Здесь.
   - Я один.
   - Подонок! - сказал Руди; по-английски это прозвучало столь же изящно.
   Но Шпагин опять не понял:
   - Кто?
   - Шеф. Он уверил меня, что на острове не будет ни одного человека.
   - Плюнь, - сказал Шпагин. - Ни один клоун в мире не будет иметь  такого
антре, как твой шеф. Хотел бы я  посмотреть  на  него,  когда  он  откроет
завтра утренние газеты.



        31. ВМЕСТО ПРОЛОГА

   Это не ошибка. Они собрались не дописать эпилог, а начать пролог.
   Света  не  зажигали.   В   субтропическом   курортном   отеле   в   это
предсумеречное время было еще светло. Как  обычно,  здесь  пили  все:  кто
послабее, кто покрепче. Бревер,  уже  оправившийся  после  болезни,  умело
сбивал коктейли.
   Впрочем,  и  болезни  не  было.  Просто  очнулся  вдруг  в   незнакомой
больничной палате и узнал, что проспал трое суток после легкого сотрясения
мозга, прошел соответствующие медицинские процедуры, а теперь выздоровел и
может вернуться домой: лечение полностью оплачено. Кем? Неизвестным лицом,
не пожелавшим назвать своего  имени.  Сюрпризы  продолжались.  У  под®езда
ожидал его собственный "форд",  полностью  восстановленный  после  аварии.
Кем? Оказалось, все тем же неизвестным лицом, не пожелавшим назвать своего
имени.
   - Задачка для школьников, - сказал Смайли.
   - Так решите.
   - Проще простого. Авария была задумана, спланирована и осуществлена все
тем же неизвестным лицом, крайне заинтересованным, чтобы ни вы, ни полиция
не подымали шума.
   - Но могло и кончиться хуже.
   - Не могло. Все было рассчитано.
   - Зачем?
   - Чтобы легонько вывести вас из строя и тем самым  отсрочить  заседание
Совета Безопасности.
   - Зачем?
   - Чтобы  задержать  открытие  нашего  института.  Трэси  знал,  что  до
открытия остров необитаем - он не мог предполагать индивидуальной  вылазки
Шпагина. А человеческие жертвы его не устраивали. Он шел в бой с  открытым
забралом, не боясь последствий в случае удачи. Ведь он уничтожал  Селесту,
а не людей.
   - Расчет верный, - сказал Барнс. - Ни один американский суд  не  осудил
бы его за уничтожение феномена. Ничья собственность, не живое существо, не
выраженная  в  единицах  стоимости  ценность.  Вдобавок  умно  подобранная
научная   экспертиза,   соответствующая    кампания    в    печати    плюс
суперадвокатура. И  мультимиллионер  Игер-Райт  выходит  из  зала  суда  в
лавровом венке благодетеля человечества.
   Но Бревер недоумевал:
   - А побудительные причины? Неужели  тщеславие  нового  Герострата?  Или
просто месть за неудачный налет?
   - И то и другое в известной степени. Но это не главное. Поскольку  идея
Чаррела  не  получила  поддержки  в  ООН,  Трэси  понял,  что  не   сможет
использовать Селесту в своих интересах. Как показал налет, они  не  всегда
находятся в соответствии с уголовным законодательством, и любая информация
о них, стабильная или рассеянная, могла  стать  опасной.  А  Трэси  старый
пират, своего рода анахронизм, пережиток эпохи первоначального накопления.
Чем  он  отличается  от  первых  Морганов?  Ничем.   Только   хватка   еще
откровеннее.
   - Поубавим, когда вплотную  подойдем  к  социологии,  -  подал  реплику
Мак-Кэрри  и,  поразмыслив,  добавил:  -  А  пожалуй,  на   социологии   и
споткнемся.  Мы  уже  убеждены,  что  Селеста  -  система,   способная   к
самообучению,  а  как  она  будет  обучаться  и  чему  обучаться,  если  у
педагогического персонала, - он с улыбкой оглядел  присутствующих,  -  нет
политического единомыслия или, что еще важнее, единомыслия во взглядах  на
социальное  устройство  мира.  Нас  и  в  этой  гостиной  не  мало,  а   в
координационном комитете и в самом институте еще больше, и  будет  гораздо
больше, а одни исповедуют социализм, другие  -  парламентскую  республику,
третьи - олигархическую власть хунты, а  четвертые  -  технократию.  Какую
идеологию усвоит Селеста как личность,  а  он  станет  личностью  в  итоге
информативных контактов, и какая правда будет его правдой,  мы  так  и  не
знаем. Потому что эта правда у Рослова одна, а у Баумгольца другая. И даже
науку мы видим по-разному: одни  -  подчиненной  требованиям  христианской
морали, другие - свободной от всяких моральных принципов.
   Вызов Мак-Кэрри не сразу нашел  ответ.  В  гостиной  у  Яны  и  Рослова
собрались в этот вечер все друзья Селесты,  первые  знакомцы  и  участники
первых контактов, сразу поверившие  в  их  перспективную  ценность.  Слова
Мак-Кэрри,  обращенные  к  ним  накануне  открытия   института,   выдавали
внутреннюю тревогу  ученого:  нет  единомыслия  -  нет  и  единогласия,  а
единогласие - это база контактов.  Тревога  заразительна,  и  затянувшееся
молчание тотчас  же  подтвердило"  это.  Рослов  и  Шпагин  переглянулись.
"Необходима ясность, - сказал  взгляд  Шпагина.  -  Обрушь  ее  на  головы
усомнившихся".
   И Рослов обрушил:
   - Споткнемся ли мы на социологии? Не думаю. Многие, вероятно,  считают,
что отвлеченно-книжная мысль Селесты не  способна  охватить  всей  полноты
жизни, что мысль эта неизбежно станет жертвой противоречивой и  неимоверно
плодящейся  информации.  Не  согласен.  В  основе   мышления   Селесты   -
избирательность. Она  дана,  запрограммирована.  В  процессе  самообучения
будет непрестанно усложняться и совершенствоваться, как, скажем, понимание
позиции у растущего шахматиста. Он может сравнивать  и  сопоставлять  и  в
этом сопоставлении искать  решение.  Вспомните  военные  "миражи",  какими
Селеста  угощал  Джонсона.  Он  не  убеждал  епископа   в   ложности   его
пацифистского гуманизма, бросив всех нас в гущу гражданских войн нынешнего
и прошлого века.  Он  сам  осмысливал  их  в  нашем  восприятии,  постигая
социальную сущность событий. Без нашей подсказки он может  теперь  сложить
опыт двух мировых войн и увидеть  главное:  человеконенавистническую  суть
агрессии. А вы боитесь, что он  не  найдет  правды:  она  доступна  любому
интеллекту,  достигшему  необходимой  для   этого   социально-исторической
зрелости. Я умышленно не прибегаю к  марксистской  терминологии,  чтоб  не
пугать слушателей, но поверьте, в современной борьбе  философских  течений
Селеста разберется очень скоро и  опять  же  без  нашей  подсказки  найдет
единственно правильное решение.
   - Какое? - спросил кто-то.
   На него зашикали. Кто  может  знать?  Только  завтра  с  утра  начнется
большой разговор с Селестой, и уж  во  всяком  случае  не  нынешнее  и  не
последующие поколения разговор этот  закончат.  Да  и  закончат  ли?  Семь
тысячелетий прожил Селеста, а может быть, для  него  это  только  детство?
Суровое, почти торжественное молчание погасило вопросы, споры, возгласы, и
только Кравцов решился его нарушить. Единственный журналист,  приглашенный
Рословым с условием помалкивать после беседы в  гостиной,  он  не  захотел
молчать во время нее.
   - Я не ученый, - сказал он, - я только прикасаюсь к науке  по  заданиям
редакции.  Какие  перспективы  сулит  нам  завтрашний   день   в   области
изучения... ну, допустим, истории?  Может,  кто-нибудь  из  присутствующих
возьмет на себя смелость подсказать их лишенному воображения газетчику?
   - А вы сами не можете,  молодой  человек?  -  как  всегда,  беспричинно
раздражительно  откликнулся   Барнс.   -   Подумайте   хорошенько.   Любое
историческое событие можно будет воскресить и любую  историческую  справку
получить, не выходя из  "переговорной".  Свою  историю,  надеюсь,  любите?
Хотелось бы вам лично присутствовать, например, на допросе декабристов или
на дуэли Пушкина? Ну а я, как историк, мечтаю  о  подробностях  битвы  при
Гастингсе или о встрече с Робин Гудом в Шервудском  лесу.  Скажете,  мало?
Бесценно!
   - И для футурологов, -  добавил  Рослов.  -  Они  смогут  увидеть  свои
мысленные  модели  будущего.  Селеста  покажет  вычисленный  им  же  самим
оптимальный вероятностный вариант. Бесценно, как  сказал  Барнс.  Воистину
бесценно, как повторил бы наш лишенный сана епископ. Запомни это, Кравцов,
или спроси у Смайли, хочется ли ему, скажем, увидеть наш академгородок при
институте этак лет через двадцать?  Пройтись  по  его  улицам,  подсчитать
свершения и ошибки в расчетах. Ведь Селеста лучше любой ЭВМ вычислит  все:
и сколько гостиниц мы не достроили, и сколько научных проблем не учли.  Не
улыбайся. Боб, а готовь список вопросов к Селесте. Не прогадаешь.
   Рослов хотел было еще добавить, как захватывающе интересно хотя  бы  на
несколько минут стать Селестой, как он был им, что ощутил, и узнал, и  что
мог  сделать.  А  тут  Янина  принесла  кофе,  и  ему  вдруг   расхотелось
откровенничать. Стоит ли? Дома он скажет тем, кому это интересно и  важно:
может быть, еще удастся повторить этот опыт смещения  личности,  и,  может
быть,  он  пригодится,  очень  пригодится  в   будущем,   если   возникнут
обстоятельства, требующие такого опыта. А сейчас  что  даст  это  открытие
присутствующим? Может быть, только беспокойную  мысль  о  какой-то  особой
близости русских к феномену. Реакционные голоса во всех странах давно  уже
кричат об этой их пугающей близости. Рослов внутренне усмехнулся:  а  ведь
законная близость! Русские осмыслили открытие,  русские  отгадали  загадку
феномена, русские выиграли бой за контакты.
   Пауза опять  затянулась.  Люди  размышляли,  прикидывали,  может  быть,
мечтали о будущем. Только Бревер, допив кофе, спросил задумчиво:
   - Кто умеет гадать на  кофейной  гуще?  Что  может  дать  Селеста  мне,
математику?
   Все посмотрели на Мак-Кэрри,  потом  на  Рослова.  Но  перчатку  поднял
Шпагин:
   - Интересует меня, между  прочим,  математическое  выражение  некоторых
положений   биологии,   в   частности   уравнения,   которые    приходится
интегрировать, исследуя  самообучающиеся  биосистемы.  В  то  утро,  когда
затевалась эта авиационная авантюра,  я  был  один  на  острове:  хотелось
проверить с Селестой собранный  материал.  За  десять  минут  я  буквально
задохнулся  от  информации.  Селеста  предложил  мне   более   совершенную
математику, такие работы, о которых я и понятия не имел, причем  лучшие  и
оказались неопубликованные, существующие, так  сказать,  лишь  в  проекции
будущей славы. В Саратове, например,  дипломник  Масевич,  фактически  еще
студент, в своей только что законченной дипломной работе, еще  неизвестной
даже его кураторам, выдал такой каскад математических новаций, какой можно
сравнить только с легендарным взлетом Эвариста Галуа. И почти одновременно
учитель математики  в  Сан-Паулу,  некто  Гвельвада,  закончил  работу  по
математизации мышления, о которой скоро заговорит мир.  А  вы,  профессор,
спрашиваете, что вам ждать от Селесты! Вам знаком термин "мозговая атака"?
Когда одновременно не один и не два, а десятки  умов  включаются  в  поиск
путей интеграции научного творчества.  Селеста  заменит  нам  эти  десятки
умов, предложит сотни, тысячи в едином, я бы сказал, творческом  озарении.
По сути дела, это начало новой научной методологии, гигантский  скачок  по
лестнице знания.
   Раздались аплодисменты. Янина раздвинула шторы на окнах и  зажмурилась.
В глаза ударила не чернота и не синева, а розовое свечение неба. Начинался
рассвет. Субтропическая ночь таяла в жарком пламени солнца.
   Все поднялись, как по  команде.  Совсем  немного  времени  осталось  до
церемониала  торжественного   открытия   самого   удивительного   научного
института в мире. Выйти на улицу, может быть, спуститься к набережной  или
на береговую гальку пляжа навстречу океанской волне;  может  быть,  просто
стоять и смотреть, как синеет позолоченная палитр