веками
проверенной программе, заложенной в него неизвестно кем,  неизвестно  где,
неизвестно когда? Информационная чистота мысли  Рослова?  Его  сила  воли?
Состояние человека, который на короткие минуты подключился к  необ®ятности
знаний информария? Рослов  не  искал  об®яснений.  Он  просто  отвечал  на
вопросы Трэси, отвечал механически точно: главное было позади.  А  впереди
шумел океан, уныло подвывал ветер в коралловых рифах, и где-то уже  совсем
близко  в  эти  привычные  звуки  врывался  ритмичный  гул  приближавшихся
вертолетов Корнхилла.
   Ни Трэси, ни его  люди  еще  не  слышали  этого  гула.  Их  миссия  уже
подходила к концу. Трэси встал.
   - Спасибо за информацию. Я узнал все, что нужно.
   Ни один мускул не дрогнул на лице Рослова: он все еще  был  Селестой  и
пребывал  в  каталептической  неподвижности   Живого   канала   связи.   И
по-прежнему оставался Рословым, обыкновенным  человеком,  который  не  мог
приказать Селесте задержать налетчиков до  прибытия  полиции.  Но  он  мог
другое: внушить Невидимке мысль о немедленной опасности, когда  включается
защитное  поле,  вырывающее  из  рук  автоматы,  а  из  карманов  часы   и
портсигары, - знаменитое защитное поле  Селесты,  о  природе  которого  до
хрипоты спорила ученая братия.
   Чувство опасности нематериально. Его  нельзя  потрогать,  понюхать  или
рассмотреть. Оно возникает в сознании или в виде мигающей  лампочки  перед
входом в камеру с высоким уровнем радиации, или в виде  пистолета,  черное
дуло которого направлено в твою грудь, или в образе ребенка  под  колесами
налетевшей автомашины.  У  каждого  своя  память,  свои  ассоциации,  свои
чувства, но  реакция  одна:  повышенное  количество  адреналина  в  крови,
неистовое напряжение мысли и лихорадочные  поиски  выхода,  а  времени  на
решение  отпущено  ничтожно  мало  -  доли  секунды  -  только   подумать:
"Опасность!"
   Что успел подумать Рослов?  Что  представил,  что  вспомнил  он  в  эту
секунду, вряд ли он мог потом рассказать. Но решение было  принято  верно:
грохот, лязг и крики в  соседней  комнате,  пистолет  Кордоны,  сбивший  в
полете ворвавшегося в зал резинового аквалангиста, его вырванный из  ножен
кинжал, метнувшийся мимо, словно оживший, большой студийный  магнитофон  -
глыба  металла,  только  чудом  никого  не  задевшая,  и  вслед  -  ругань
обезоруженных автоматчиков, топот ног, а потом тишина и оцепенение - немая
сцена из "Ревизора". А посреди - груда  сцепившихся  автоматов,  кружек  и
ножей, часов и пуговиц, зажигалок  и  аквалангов.  Решение  было  верно  и
своевременно: Селеста принял сигнал опасности и включил защитное поле.
   И  никто  не  пытался   разрушить,   развалить   этого   ощетинившегося
металлического "ежа". Внимание отвлекло нечто  другое,  более  понятное  и
опасное: гул  приближавшихся  к  острову  вертолетов.  Кто-то  рванулся  к
выходу, но споткнулся о ловко подставленную ногу Смайли, кто-то замахнулся
на него, но он отскочил, ударив нападавшего ребром ладони  по  шее,  снова
увернулся от удара, нырнул в открытую дверь и побежал к берегу с криком:
   - Скорее! Сюда!
   Он даже не подумал о том, что вертолеты не смогут  подойти  к  острову:
защитное поле Селесты стеной выросло  на  их  пути.  Но  об  этом  подумал
Рослов. Именно тогда, когда вертолеты подошли к силовой  преграде,  радиус
которой на этот раз был невелик - она  не  выходила  за  пределы  рифа,  -
Рослов - Селеста снял  защиту.  Просто  представил  себе  высадившийся  на
острове десант, - это была мысль Рослова,  и  мысль  трансформировалась  в
реакцию Селесты: магнитное поле ослабило свою  мертвую  хватку.  Вертолеты
повисли над островом, медленно  опускаясь  вниз,  -  две  большие  зеленые
стрекозы с желтой надписью "Полиция" на  бортах.  Из  открытых  люков,  не
дожидаясь, когда будут опущены трапы, выпрыгивали полицейские с автоматами
наперевес,  а   два   включенных   на   вертолетах   прожектора   ослепили
обезоруженных налетчиков, столпившихся у входа в "переговорную" и даже  не
пытавшихся бежать. Бежать было некуда.
   Неожиданно в лучевой конус прожектора ворвался  Джино,  заметался,  как
заяц в свете автомобильных фар на лесной  дороге,  и,  петляя,  побежал  к
бухте. Он так хотел, чтобы его не  увидели,  не  успели  выстрелить,  дали
добежать до шлюпки, а  там...  чем  черт  не  шутит!  Но  Смайли  оказался
проворнее: выхватил автомат у полицейского и, не целясь, послал очередь  в
темноту. Слабый вскрик  и  звук  упавшего  тела  подтвердили,  что  он  не
промазал.
   Пока полицейские, ругаясь и покрикивая, загоняли бандитов в  вертолеты,
Смайли вернулся в "переговорную", нашел в распавшейся груде  металла  свою
"беретту" и тихонько, стараясь не шуметь, вышел на  остров:  он  не  хотел
мешать Яне и Рослову, забывшим обо всем и обо всех. Янина плакала, обнимая
и целуя Андрея, а тот настолько устал, что  почти  ничего  не  чувствовал.
Словно откуда-то издалека доносился до него истерический шепот девушки:
   - ...Прости, Анджей, я не верила тебе, прости, родной, прости...
   Волевым рывком он стряхнул с себя оцепенение, прижался щекой к  мокрому
лицу Янины и сказал ласково:
   - Не плачь, глупышка. Все в  порядке,  все  живы...  -  Он  запнулся  и
добавил: - К сожалению, не все. Поздно мы прибыли,  слишком  поздно...  Не
успели.
   - А он? - воскликнула Янина. - Почему он не вмешался? Я звала его -  он
не откликнулся. Почему? Ведь он же мог предотвратить эту бойню.
   - Может быть, он не знал? - задумался Рослов. - Он не Бог, Яна.  А  они
знали,  что  он  принимает  только  стабильную  информацию,  не  оставляли
документов, писем, телеграмм, даже пометок в записных книжках. И старались
не  думать  об  этом,  сговаривались  потихоньку,  порознь,  по  телефону,
пытались  понять  друг  друга   с   полуслова,   твердо   рассчитывая   на
неожиданность удара. Видимо, и для Селесты налет был  в  какой-то  степени
неожиданным, и он запечатлел его не раздумывая, если можно применить  этот
термин, запечатлел просто как очередную информацию о поведении человека  в
определенной ситуации. Но  он  не  остался  безразличным,  Янка,  нет,  не
остался! И  мое  вмешательство  -  это  прямой  результат  его  воли,  его
формирующейся личности. Порок все-таки наказан...  -  Рослов  не  закончил
фразы, вдруг что-то вспомнив, вскочил: - А где Трэси?
   Оттолкнув Янину,  выбежал  из  "переговорной",  опередил  Смайли,  тоже
рванувшегося  к  бухте,  и   остановился,   поняв   бесполезность   своего
запоздалого  прозрения.  Со  стороны  бухты  донеслось  рычание   гоночных
двигателей, сейчас же превратившееся в ровный ритмический  гул  работающих
на предельном режиме двух мощных моторов.
   - Ушли, - сквозь зубы процедил  он  и  повернулся  к  Смайли:  -  Весла
выбросить догадался, а про катер забыл. Можешь с  ним  попрощаться!  -  Он
рванулся и замер перед преградившим дорогу американцем.
   - Куда? - спросил тот.
   - Пусти! - прохрипел Рослов. - Вертолет. Один еще не ушел.
   - Бесполезно. С моторами "Холман-моди" их ни один вертолет не  догонит.
Катер  гоночный,  призовой.  Они   выйдут   из   трехмильной   зоны   даже
необстрелянные. А за пределами ее Корнхилл с его  вертолетами  и  морскими
патрулями никому не опасен. - Смайли вздохнул и  добавил:  -  Катер-то  я,
впрочем, верну. Они бросят его, когда переберутся на яхту. Смирись,  Энди.
Старый Джошуа оказался хитрее.
   Трэси и вправду оказался хитрее. Он вовремя подумал о катере и  вовремя
добрался до него. И сейчас Кордона вел катер на  предельной  скорости,  не
обращая внимания на выстрелы с острова, и со стороны казалось, что  легкое
суденышко почти не касается  воды,  скользя  над  ней,  как  на  воздушной
подушке. Трэси сидел рядом, вцепившись в бортовой поручень, и молчал. Лишь
когда из темноты  показались  габаритные  огни  яхты,  он  проговорил,  не
разжимая губ:
   - Облапошили, как последнего простофилю.
   - Роли переменились, шеф, - зло усмехнулся Кордона. -  Вы  не  привыкли
проигрывать.
   - И не хочу привыкать. Игра еще не  закончена.  А  пока  тебе  придется
исчезнуть. Временно. Где-нибудь в Мексике. Когда понадобишься, позову.
   - А вы, шеф?
   - У меня есть алиби. Непробиваемое.
   Кордона свистнул.
   - Значит, плакало бразильское золотишко?
   - А ты рискнешь проводить операцию, когда вся Америка узнает о  ней  из
вечерних газет?
   - Кто продаст? - подумал вслух Кордона. -  Смайли?  Побоится.  Русский?
Правда, он назвал вас, шеф. Но у вас  алиби.  Мало  ли  похожих  людей  на
свете... Нет, большого шума не будет.
   - Кое о чем умолчат, - согласился Трэси. - Раздувать огонь в камине  им
явно невыгодно: институт еще не открыт.
   Кордона затормозил  у  борта  яхты,  и,  бросив  катер  с  выключенными
двигателями на радость Смайли, они поднялись на борт  ожидавшей  их  яхты.
Все дальнейшее произошло, как и было рассчитано. Яхта снялась с  якоря  и,
быстро набирая скорость, ушла  в  Норфолк.  Оттуда  личный  самолет  Трэси
доставит их в Лос-Анджелес, Кордона исчезнет,  а  Джошуа  Игер-Райт  снова
превратится в живого божка.
   - Нас будут преследовать, сэр? - спросил капитан.
   - Не рискнут. Еще полчаса, и  мы  уже  будем  в  территориальных  водах
Америки.
   Трэси обернулся и посмотрел назад.
   Кордона перехватил его взгляд. В нем была решительность, злость,  азарт
- все, кроме огорчения. Джошуа Игер-Райт действительно  был  убежден,  что
игра еще не закончена.



        26. ЕЩЕ ОДНО ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ

   - Тебя ищут, Анджей! Катер сейчас отплывает.
   Рослов сидел в "переговорной" у столика, опустив голову на руки.  После
операции Корнхилла все здесь снова напоминало покинутый публикой цирк.
   - Я остаюсь, девочка.
   - Зачем? Корнхилл оставляет здесь полицейский наряд до утра.
   - Вот я и вернусь с ними.
   - Я боюсь, Анджей.
   - Еще смешнее. Я не один. Да и нападение не повторится.
   - Я боюсь Селесты, Анджей.
   - Он друг, глупышка. Теперь уже наверняка можно сказать, что друг.
   - И позволил стольких убить.
   - Его нельзя судить, Яна, по законам  нашей  морали.  Это  не  человек.
Жизнь и смерть для него - информация. И все-таки он друг.  Он  позволил  и
еще одно - очень  важное  для  уточнения  контактов.  Об®яснения  после  -
разговор долгий. А пока включи мои записи. Пленки не в сейфе у Смайли, а у
меня в шкафчике. Вот ключ. Кое-что уяснишь. И скажи Корнхиллу: пусть  меня
не беспокоят.
   Оставшись один, Рослов прислушивался минуту-другую, не войдет ли Смайли
или инспектор полиции. Он даже приоткрыл дверь  к  причалу,  но  все  было
тихо. Потом раздался гудок отплывающего катера,  и,  облегченно  вздохнув,
Рослов захлопнул дверь. Теперь  можно  было  ожидать  прямого  контакта  с
Селестой. Откликнется ли он, ответит ли? А  у  Рослова  были  вопросы,  на
которые он сам ответить не мог. Почему Селеста  принял  такое  неожиданное
решение? Правда, не совсем неожиданное: Рослов просил об этом.  Но  почему
он  согласился?  Из  запрограммированного  любопытства   к   "осложненной"
информации?  А  ведь  он  мог  и  не  осложнять  ее:  довести   до   конца
информативный обмен  с  Игер-Райтом,  не  переключая  "игру"  на  Рослова,
рефлективно среагировать на появление  Корнхилла  и  позволить  налетчикам
уйти с необходимой им информацией.  Сложилась  явно  проблемная  ситуация.
Требовалось принять одно из двух взаимно исключающих друг  друга  решений.
Нужна была воля, личность. Селеста ее продемонстрировал. Понял ли он это и
было  ли  это  сознательной,  хотя  и  подсказанной  мыслью?  Подсказанной
Рословым, его отчаянным призывом к воле Селесты. Выполнялась ли  этим  уже
измененная    программа    "поиска"    информации    или     дополнительно
программировались новые задачи?
   Селеста ответил, как всегда, неожиданно и без "миражей":
   - Слишком много вопросов. Начинай по порядку.
   - Почему ты согласился на подсказанный мной подмен?
   - Интенсивность волны. Мысль высокой энергетической мощности и  большой
информационной чистоты.
   - Но ты мог не согласиться, мог дать информацию, нужную  Игер-Райту,  и
отпустить его с миром.
   - Мог.
   - Ты знал, о чем он собирается спрашивать?
   - Знал.
   - И сознательно не остановил эксперимента, когда я повел его по-своему?
   - Да.
   - Значит, ты знал и о моих  планах,  когда  подключал  мое  сознание  к
твоему информарию?
   - Знал.
   - Тогда ты сделал выбор, а для выбора нужна воля. Ее не  включили  твои
создатели в сумму идей, заложенных в программу. Следовательно, новая  идея
была заложена после. Я имею в виду выбор решения в проблемной ситуации.
   - Да.
   - С нашей помощью?
   - С твоей.
   - Спасибо. С  расширением  программы  расширяется  и  область  "поиска"
информации, заключенной в контактах, в  частности  в  разнообразной  форме
человеческих рассуждении. Ты можешь не  только  отвечать,  но  и  задавать
вопросы, а получая ответы, принимать  решения.  Для  таких  решений  нужен
критерий.
   - Он есть.
   - Какой?
   - Твой. Я совершенствуюсь.
   - Тем лучше. Тогда подключи меня к  Игер-Райту.  В  твоих  контактах  с
человечеством полезно знать не только друга, но и врага.
   - Он сейчас спит.
   - Где?
   - На яхте. В Норфолке их ждет самолет - собственный, сверхскоростной.
   - Кого "их"?
   - Их двое. Он и Кордона. С пилотом самолета они уже связались по радио.
Тотчас же по прибытии  в  Норфолк  вылетят  в  Лос-Анджелес.  Там  Кордона
исчезнет,  а  Игер-Райт  прямо  с  аэродрома   проследует   на   виллу   в
Санта-Барбару.
   - Когда он прибудет?
   - К утру.
   - Подключи меня тотчас же. А пока я прилягу в дежурке радиста...
   Рослов проснулся от сильных ударов по телу на резиновой кушетке,  возле
мраморного  бассейна  в  полу  в  ослепительно  белой  ванной.   Массажист
"работал" над его поясничными мышцами.
   - Вот что  значит  спать  сидя,  шеф,  -  сказал  он,  сильно  и  ловко
поворачивая Рослова на бок.
   И тут-то Рослов увидел свое - вернее, не свое -  тело,  более  крупное,
упитанное и волосатое. Он хотел тронуть  подбородок  и  не  мог:  рука  не
повиновалась его мысли, но по тому, как провел рукой массажист по его шее,
он понял, что и привычная борода исчезла. Теперь он понял, что "подключен"
к Игер-Райту, который думал о другом, не сознавая своей связи с  Рословым:
два сознания, две личности.  Одной  принадлежит  тело  и  окружающий  мир,
другая подключена к  ней,  как  универсальный  видеофон.  Трэси  мыслит  и
действует, ничего не зная о близости Рослова, Рослов контролирует все  его
мысли и действия, не имея  возможности  ничему  помешать.  Ему  уже  давно
надоел массаж, но он бессилен сказать "хватит!", а вместо  этого,  покорно
подставляя свое тело шлепкам, спрашивает чужим, хрипловатым голосом:
   - Что ты сказал репортерам?
   - Что вас только что привезли из клиники и врач разрешил теплую ванну и
массажные процедуры.
   - Что они спрашивали?
   - Какой  массаж:  лечебный  или  обычный?  Я  сказал,  что  доктор  Хис
предпочитает обычный и считает вчерашний инцидент чистой случайностью,  не
угрожающей состоянию здоровья.
   - Книжно из®ясняешься. Отрепетируй попроще. Хис здесь?
   - Ждет в приемной. Вместе с ним тип в золотых  очках  и  с  недозревшей
бородкой.
   - Пусть подождет. Позови Хиса.
   "Интересно, когда Трэси привезли из клиники и почему из клиники, связан
ли Хис с клиникой и зачем Хис вообще?" - подумал Рослов, а  голый  человек
на кушетке тоже подумал: "Хис не спешит. Хороший признак".
   Хис, тучный, представительный мужчина, нежно-розовый, несмотря на  свои
пятьдесят, действительно не спешил.  Вошел  с  чувством  профессионального
достоинства и сел на табурет массажиста без приглашения,  положив  в  ноги
лежавшему пачку пухлых двухцветных газет.
   - Вчерашние вечерние? - спросил Трэси.
   - Есть и вечерние.
   - Прочти вслух. Я без очков.
   Хис развернул газету и прочел на первой странице:
   - "Финансист отменяет прием. За несколько минут до появления гостей  на
вилле Джошуа Игер-Райта его увозят в частную клинику доктора Хиса.  Острая
боль в области грудной клетки. Однако боль скоро проходит,  и  специальные
кардиологические  исследования   не   обнаруживают   серьезных   нарушений
сердечной деятельности. Доктор Хис и дежурный персонал клиники успокаивают
друзей больного: "К утру профессор будет уже дома, а пока сон, сон, сон".
   "Почему профессор?" - мысленно  спросил  Рослов,  а  Игер-Райт  спросил
устно:
   - А что в утренних?
   - То же самое, шеф. Финансовый обозреватель Джони Листок даже позволяет
себе  пошутить:  "В  связи  с  внезапным  заболеванием  Джошуа  Игер-Райта
держатели акций сомалийских радиоактивных руд обеспокоились, не вызвана ли
болезнь упорно циркулирующими слухами о предстоящем понижении  этих  акций
на бирже в Нью-Йорке? Спешим успокоить встревоженных: болезнь  выдающегося
ученого-финансиста оказалась столь же недолговечной, сколь и слухи,  якобы
ее породившие".
   Голый человек на кушетке хохотнул и надел халат.
   - Неплохо сработано.
   - Железобетонное алиби, сэр.
   "Все  подготовлено,  -  подумал  Рослов,  -  место,   время,   событие,
свидетели. Даже газеты  в  лице  репортеров,  редакторов  и  обозревателей
деятельности  выдающегося  финансиста.  Кто  ж  поверит,  что   выдающийся
финансист  в  это  время  за  две  тысячи  миль  отсюда  руководил  бандой
налетчиков в территориальных водах другой мировой державы?  Даже  Корнхилл
сделает вид, что ошибся".
   В халате Игер-Райта Рослову было жарко, но тот,  должно  быть,  привык.
Потянувшись, он сказал Хису:
   - Кто был с вами в приемной? Видер?
   - Он.
   - Наверное, сердится, что я предпочел сначала увидеть тебя?
   - Кто и когда на вас сердится, шеф? Тем более Видер. Вы же ему  платите
втрое больше, чем мне.
   - Он стоит этого, Хис.
   - Я понимаю: сомалийские руды?
   - Не только. Он физик, Хис. А наше время - век физики.  Проведи-ка  его
на "островок уединения", достань виски и скажи, что я сейчас выйду.
   Не переодеваясь, в том же халате, Рослов - Трэси подошел  к  зеркалу  и
мысленно усмехнулся: на него глядел шеф банды налетчиков, тот же гибкий  и
подвижный, несмотря на торс тяжеловеса-борца, не молодой, но и не  старый,
умевший в свои шестьдесят казаться моложе на двадцать лет, в каждом  своем
движении хищник; только вместо синей матросской  фуфайки  на  нем  пестрел
цветастый персидский халат. "Еще держусь",  -  с  удовлетворением  подумал
Трэси. "Сволочь", - прокомментировал Рослов и в чужой,  ненавистной  шкуре
не спеша прошел в неожиданно открывшуюся дверь, хотя  в  ней  не  было  ни
кнопок, ни ручек. "Фотоэлемент", - успел подумать он  и  шагнул  навстречу
поднявшемуся с ближайшего кресла долговязому блондину с русой бородкой и в
очках с тоненьким золотым ободком. Игер-Райт ничего не  думал,  он  просто
шел, как хозяин навстречу слуге, высоко, очень высокооплачиваемому  слуге,
но оплата в данном случае интересовала лишь слугу, а не хозяина.  Он  даже
не счел нужным одеться для разговора с ученым, терпеливо поджидавшим  его,
наверно, более часа. Он не разглядывал и зала,  в  котором  все  было  "не
делово" и "не кабинетно", а столики с напитками  и  сгруппированные  возле
них кресла напоминали "островки уединения", о  которых  Игер-Райт  говорил
Хису. Здесь Игер-Райт, несмотря на халат  и  голую  волосатую  грудь,  был
все-таки Игер-Райтом, а не Трэси; "выдающимся финансистом", а не  атаманом
шайки морских  пиратов;  владельцем  одной  из  богатейших  вилл  в  Южной
Калифорнии,  а  не  дирижером  сомнительных  операций,  участники  которых
называли его весело и дружелюбно "шеф".
   - Я подготовил все материалы, профессор, - вежливо сказал Видер.
   "Опять профессор", - удивился Рослов и тут же получил раз®яснение.
   - Брось "профессора", сынок, - поморщился  Трэси.  -  Профессор  -  это
учитель. Профессор я для таких же тузов с мошной,  потому  что  больше  их
смыслю в  передовой  науке,  верне