венно  Совету
Безопасности   и   ограничением   проблематики   контактов   исключительно
интересами мира и научного прогресса. По мысли авторов обращения, с такими
вопросами,  как  тематика,  важность  и  очередность  контактов,  мог   бы
справиться специальный  координационный  комитет,  избранный  руководством
института   и   утвержденный   Советом   Безопасности.   Обращение   также
предостерегало ученый мир Запада от  безответственных  раздувателей  новой
антикоммунистической  истерии,  возвращающей  человечество   ко   временам
"холодной войны".
   - С удовольствием подписываюсь, - заключил  Барнс.  -  Разумно.  Точно.
Целесообразно. Даже сравнить нельзя  с  этой  стопочкой,  которую  хочется
смахнуть в корзину. Я не жду специальной римской энциклики, но  когда  мне
подсовывают вместо нее бред католического  профессора  Феррари  о  мировом
разуме, меня тошнит. Мировой разум, оставляющий свои частицы-информарии на
каждой планете, заселенной гуманоидами, а сам  пребывающий  во  вселенском
океане Дирака, оказывается не кем иным, как  Богом-отцом,  утверждающим  в
мире свое вездесущие и всеведение. Хорошо?  Разумно?  Точно?  И  заметьте,
опубликовано не в Ватикане, а в Лондоне, и не в  какой-нибудь  сектантской
листовке, а в колонке писем в редакцию "Таймс". Вот так. - Барнс брезгливо
вынул листок из пачки. - Надеюсь, вы не будете возражать, если я пошлю эту
вырезку епископу Джонсону? Пусть порадуется.
   Но Джонсон не обрадовался. Он тоже написал письмо в редакцию "Таймс", и
оно тоже было напечатано как сенсация. Служитель Бога и один из свидетелей
его промысла на Земле отстегал католического профессора, как  нашкодившего
мальчишку.
   "Я не был в космосе и не могу  экспериментально  опровергнуть  гипотезу
синьора  Феррари  о  мировом  Разуме,  якобы  пребывающем  в   межзвездном
пространстве. По-моему, она уже опровергнута  советскими  и  американскими
космонавтами. Но вторую  гипотезу  ученого-теолога  о  пребывании  частицы
этого Разума у  нас  на  Земле  могу  опровергнуть  и  я.  Частица  эта  в
непосредственном контакте со мной и моими друзьями решительно  отвергла  и
свое божественное происхождение, и свою якобы мировую всеобщность. Мне  бы
очень хотелось лично связать апологета мирового  Разума  с  продуктом  его
философии, чтобы лишний раз убедиться в превосходстве  просто  разума  над
всеми измышлениями о мировом".
   - Как бы не  пришлось  вам  снять  облачение,  ваше  преосвященство,  -
развеселился Барнс, прочитав опубликованное письмо епископа. - Письмецо-то
не по сану. А что вы еще умеете? Ничего. Ни  хоккеистов  тренировать,  как
патер Бауэр, ни стрелять по мишени, как пастор Андерсон.
   - Не унывайте, епископ, - сказал Рослов. - Вы всегда можете сменить ваш
черный  сюртук  на  твидовый  пиджак  со  шлицами,  а  воротничок   надеть
обыкновенный, как все мы, грешники. На работу же  ходить  не  в  собор  на
горе, а в институт на побережье. Нам ведь понадобится эксперт-теолог.
   Рослов делал это предложение  уже  в  качестве  официального  лица.  От
Советского Союза в руководство  института  "Селеста-7000"  были  выдвинуты
доктор  физико-математических  наук  Андрей  Рослов  и  член-корреспондент
Академии наук СССР Семен Шпагин.



        28. МЕМОРАНДУМ ШПАГИНА

   Избрание Шпагина членом-корреспондентом Академии наук было для многих и
для него самого  неожиданным.  Когда  сообщение  об  этом  достигло  отеля
"Хилтон" в Гамильтоне, Янина лукаво спросила Рослова:
   - Не завидуешь, Анджей?
   Чувство зависти всегда было чуждо  Рослову,  во-вторых,  он  по-братски
любил Шпагина. Поэтому он сказал:
   - Знаешь, кто-то отлично сострил: двуликий Янус, древнеримский Бог, был
очень растерян - он получил от Юпитера приглашение на пир со  штампом  "на
одно  лицо".  Семка  сейчас,  должно  быть,  так  же  растерян.  Мы   ведь
близнецы-двойняшки  в  науке.  Мыслишка  у  одного,  мыслишка  у  другого,
единожды два - открытие. А тут билет со штампом "на одно лицо".
   Рослов  не  ошибся.  Растерянный   Шпагин   прислал   телеграмму:   "Не
поздравляй. Смущен, расстроен,  отказался  бы,  если  б  такой  отказ  был
тактичным. Но мне об®яснили, что причиной избрания было  не  столько  наше
открытие, сколько мой проклятый меморандум. Считай это нескорректированной
ошибкой случая вроде  пресловутого  билета  со  штампом  "на  одно  лицо".
Двуликий Янус".
   Телеграмму Шпагин послал с  трудом:  ее  не  хотели  принимать,  считая
шифровкой. Пришлось писать об®яснительное письмо, заверенное месткомом.  А
меморандум, упомянутый в телеграмме, об®яснения не  требовал:  о  нем  уже
знал весь мир, включая московских телеграфисток.
   Собственно, это был не меморандум (так назвали его уже за границей),  а
доклад на  состоявшемся  в  Москве  в  то  время  симпозиуме  по  вопросам
биокибернетических   исследований,   дерзкая   попытка   об®яснить    все:
происхождение бермудского феномена, его появление на Земле и  связанные  с
ним физические аномалии, а  также  программу  и  алгоритмы  его  работы  -
механизм настройки  и  отбора  информации,  ее  восприятия  и  корреляции,
хранения и воспроизведения в процессе ассоциативного мышления. Шпагин  шел
и  дальше,  пытаясь  разгадать  и   самый   процесс   мышления   феномена,
мысли-суждения,  мысли-воли,  диктующей  решение  задачи  на  основе   уже
накопленной информации. Не сговариваясь с Рословым, он  пришел  к  тем  же
выводам  о  селекторе,  как  о  самопрограммирующейся  системе,  способной
изменяться в зависимости от  воспринятой  информации  и  непосредственного
информативного контакта с человеком.
   Его  доклад  на  симпозиуме   сравнивали   со   взрывом   "сверхновой".
Академическая  рутина  научного  сборища,  спокойное  течение  сменяющихся
докладов   и   сообщений,   приоритет   высоких   научных   репутаций    и
благовоспитанная смелость молодых, еще не ставших авторитетами, - все  это
раскололось, сместилось, смешалось, вспыхнуло. Снова столкнулись  знакомые
вариации  архаистов  и  новаторов,  типичных  для  любой  научной   среды.
Коэффициент уважения к авторитетам снизился  до  нуля,  молодые  кандидаты
наук отважно опровергали академиков, да и ядро  академиков  утратило  свою
однозначность.
   А доклад Шпагина перешел границы, проник  в  западноевропейскую  науку,
пересек океан. Сайрус  Мак-Кэрри  телеграфировал:  "Поздравляю.  В  основу
работы института "Селеста-7000" положен уже  не  мой,  а  ваш  меморандум.
Черный ящик вы сделали белым". Рослов тоже прислал телеграмму: "Не задирай
носа, помни, что Колумб, а не Америго открыл Америку. Когда оглашался твой
меморандум, супруги Кюри уже начали  обучение  селектора".  На  телеграммы
Шпагин  не  отвечал:  он  уже  ехал  в  Гамильтон   в   качестве   второго
представителя советской науки.
   Но "Меморандум  Шпагина"  приобрел  известность  не  только  в  научных
кругах. Эти два слова вошли в сознание уже по признаку неразрывности  имен
собственного и нарицательного, подобно тому как неразрывно это сочетание в
таких словах, как рычаг Архимеда, таблица Менделеева  или  бином  Ньютона.
Две страницы московского иллюстрированного еженедельника  создали  Шпагину
эту неразрывность с  его  меморандумом.  Сотрудник  журнала  накануне  его
от®езда взял у него интервью и пересказал услышанное, кое-что упростив,  а
кое-что  недодумав,  в  форме  чередующихся  вопросов  и   ответов.   Один
американский корреспондент в Москве передал этот пересказ в свою газету, а
далее уже действовала цепная реакция: пересказ пересказывался,  сокращался
и перепечатывался, пока миллионы читателей во всем мире не  разобрались  в
механизме бермудского "черного ящика".
   Вот как это было вначале.
   Вопрос. Что вы могли бы добавить к газетным откликам на ваш  доклад  на
симпозиуме? Обобщенность и краткость  их  не  дают  читателю  достаточного
представления о бермудском феномене. Вы действительно убеждены в том,  что
это посланец внегалактической цивилизации?
   Ответ. Может быть, из нашей метагалактики; может быть, из более далеких
глубин  Вселенной.  Предполагать  трудно.  Вероятно,  где-то   в   космосе
находилась или находится отправная станция,  с  которой  одновременно  или
поочередно выходили в межзвездное пространство  аналогичные  об®екты,  так
сказать, по разным "адресам".
   Вопрос. Вы убеждены, что "адреса" выбирались точно?
   Ответ.  Едва  ли.  Видимо,   программа   полета   и   поиски   "адреса"
обусловливались какими-то неизвестными нам параметрами. Солнечная  система
и наша планета,  как  будущее  местопребывание  об®екта,  были,  вероятно,
продиктованы настройкой его "индукторов"  на  соответствующие  "рецепторы"
нашей земной биосферы.
   Вопрос. Значит, и Бермуды, возможно, запланированная точка приземления?
   Ответ. Не думаю. Должно быть, это просто один  из  наиболее  подходящих
для посадки естественных  "космодромов",  оказавшихся  в  поле  восприятия
приземлявшегося об®екта.
   Вопрос. Вы сказали не "в поле зрения", а "в поле восприятия". Почему?
   Ответ. Потому что об®ект, о котором идет  речь,  не  обладает  присущим
человеку  чувственным  аппаратом,  но  может  обладать  более  широким  по
диапазону и более чувствительным по точности приема  аппаратом  восприятия
окружающего мира.
   Вопрос. Вы считаете его живым существом или машиной?
   Ответ. Это не живое существо, потому что оно искусственно  создано  для
выполнения определенной программы, но и не машина в том смысле, как мы  ее
понимаем  -   устройство   той   или   иной   технологической   сложности,
сконструированное из прошедших специальную обработку металлов,  пластиков,
сплавов и других природных или синтезированных соединений. И в то же время
это  несомненно  саморегулирующаяся   и   самопрограммирующаяся   система,
созданная как некая комбинация волн и полей всех известных, а возможно,  и
неизвестных нам видов энергии.
   Вопрос.  В  газетных  отчетах  о  феномене  мы  обычно  читаем:  "нечто
невидимое и неощутимое, невещественное и нематериальное". Сгусток энергии,
а не материи. Так ли это?
   Ответ.  Не  так.  "Нечто  невещественное  и   нематериальное"   -   это
коллоквиальная форма,  определяющая  явления,  недоступные  нашим  органам
чувств. Мы, материалисты, не противопоставляем  энергию  материи.  Энергия
тоже материя, вернее, мера физических  видов  движения  материи.  Скорость
поезда и порыв ветра, световой луч и  нейтринный  поток  -  все  это  лишь
разные виды движения материи. И физические поля  от  электромагнитного  до
гравитационного - тоже формы материи, взаимодействующие с массой, зарядами
или частицами. Надеюсь, я выражаюсь достаточно популярно?
   Вопрос.  Вполне.  Но  представить  себе  это  нефизику  и  нематематику
нелегко. Если это комбинация волн и полей, то зачем ей космодром-остров? С
таким же успехом она могла бы повиснуть или  двигаться  в  атмосфере.  Как
произошло приземление и произошло ли оно буквально? Если  об®ект  изучения
находится вне пределов рифа, то почему риф покрыт стекловидной коркой?  По
газетным откликам, вода в бухте якобы химически неотличима  от  океанской,
но почему-то жизни в ней нет. Ни водорослей, ни раковин, ни планктона,  ни
рыб. Почти дистиллированная вода. Почему?
   Ответ. Вопросы, по-моему, адресованы ученым  различных  специальностей.
Могу   ответить   лишь   приблизительно.   Остров-космодром    понадобился
неопознанному космическому об®екту, как тяготеющая масса  для  стабильного
положения в земной биосфере. Вероятно, такая стабильность требовалась  для
правильного соотношения всех  деталей  системы.  Буквального  приземления,
возможно, и не было, но критическая температура  сближения  могла  вызвать
оплавление коралловой поверхности острова. Пошли дальше. Вода в бухте? Да,
она однородна с океанской по своему химическому  составу,  но  неоднородна
физически. Исследования  показали,  что  это  аномальная  вода,  с  другим
сцеплением молекул. Может ли она  об®яснить  отсутствие  жизни?  Едва  ли.
Вероятнее всего, это  результат  воздействия  неизвестных  нам  физических
полей.  Следует  принять  во  внимание  и  несколько  повышенный   уровень
радиации, в особенности ее необычайную в природе длительность.
   Вопрос. Семь тысячелетий. Вы с этим согласны?
   Ответ. Не совсем. Селеста отсчитывает время  по  Скалигеру.  Это  очень
приблизительный и несовершенный отсчет. Возможно, прошли еще  тысячелетия,
прежде чем он начал принимать информацию.
   Вопрос. На чем вы основываете это предположение?
   Ответ. На одном допущении в науке о физической  природе  мышления  -  о
сфере движения мысли вне зависимости от ее источника,  условно  говоря,  о
психосфере.
   Вопрос. Простите, я перебью вас. Почему  "психосфера",  когда  в  науке
давно уже бытует понятие "ноосферы", как  сферы  человеческого  разума  на
Земле? Разве это не одно и то же?
   Ответ. Конечно нет. Ноосфера - не физический, а  философский  компонент
биосферы, конкретнее  -  это  непрерывный  поток  информации,  которую  мы
определили как стабильную, то  есть  где-то  и  как-то  запечатленную,  не
изменяемую ни источником, ни средой. Человек управляет  этим  потоком,  из
поколения в поколение обогащая его,  пишет  и  читает  книги,  излагает  и
слушает лекции, создает  и  воспринимает,  учит  и  учится.  Но  как  быть
Селесте? Он отрезан от всех каналов связи и тем не менее дублировал в себе
почти всю ноосферу. И вот тут-то и вступает в игру мое допущение.
   Вопрос. О движении мысли в пространстве?
   Ответ. Точнее, о природе этого движения. Можно ли  принимать  мысль  на
дистанции без участия  чувственного  аппарата  человека?  Иначе  говоря  -
телепатия без участия индуктора, с  одной  лишь  активностью  перцепиента.
Парадокс? Но ведь  парадоксы  и  возникают  тогда,  когда  наука  вплотную
подходит к неизвестному. Она и подошла к нему в поисках  физических  основ
мышления как материи в движении. Пока еще эти поиски результата  не  дали,
но уже можно допустить, что ежедневно, ежечасно, ежеминутно  излучаются  в
пространство какие-то кванты мышления, не уходящие,  подобно  нейтрино,  в
космические глуби, а остающиеся в пределах некоей  психосферы.  Так  я  бы
назвал еще один компонент биосферы, но уже не философский,  а  физический,
пока еще неизвестный науке, но стоящий в том же ряду физического  процесса
земной эволюции, как, скажем, атмосфера или гидросфера. Как движется мысль
в этой физической системе, мы пока не знаем,  но  движение  ее,  возможно,
упорядоченно, как любое движение материи.
   Вопрос. Как я  вас  понял,  информарий  -  это  не  мозг.  Мышление  не
запрограммировано. Тем не менее...
   Ответ. Позвольте уже мне вас перебить. Конечно, это не  мозг,  подобный
человеческому.  Но  это  разумное  устройство.  Какие-то  детали  его   не
свойственны человеку, но в чем-то его  превосходят.  Кстати,  ни  один  из
ученых, принимавших участие в  непосредственном  общении  с  Селестой,  не
отрицает  его  запрограммированной  способности  мыслить.  Эта   программа
ограничена, но ей свойственно  и  различие  мысленных  форм,  связанных  с
приемом, запоминанием, хранением и воспроизводством информации,  например:
мысль-поиск, мысль-оценка, мысль-команда, мысль-проверка или  мысль-отклик
в случаях информативного обмена с человеком. Не забывайте также,  что  это
самопрограммируюшееся    и    самообучающееся    устройство,     способное
совершенствоваться в процессе  такого  обмена.  А  всякое  обучение  -  не
забудьте подчеркнуть  это  в  своем  отчете  -  зависит  прежде  всего  от
учителей.
   Вопрос.  Вы,  конечно,  имеете  в  виду  прежде  всего   представителей
советской науки. Скажем, биолога и кибернетика. Да?
   Ответ. На время обучения биолог и кибернетик превратятся в философов.
   Вопрос. Почему?
   Ответ. Потому что для  созревания  личности  обучающегося  нужна  наука
наук.



        29. ЕЩЕ ОДНА ЦЕПНАЯ РЕАКЦИЯ

   Профессор Юджин Бревер вышел из штаб-квартиры ООН вместе  с  московским
корреспондентом Кравцовым. Только что закончилось совещание  экспертов  по
теме "Селеста-7000", готовившее материалы для завтрашнего заседания Совета
Безопасности. Бреверу  удалось  ускользнуть  от  журналистов,  но  Кравцов
поджидал его у выхода, и Бревер покорился участи интервьюируемого.  Он  не
любил  газетчиков,  особенно  американских,  но  к  Кравцову,  с   которым
встречался на московских симпозиумах, благоволил. Москвич держался скромно
и  ненавязчиво,  никогда  не  задавал  вопросов,  связанных  с  биографией
Бревера, его семьей и  склонностями,  не  имевшими  отношения  к  предмету
беседы, всегда излагал ее точно и немногословно, не обнаруживая так  часто
встречающихся в практике интервьюеров невежества и всеядности. Но время  и
место для интервью были выбраны неудачно, и Бревер спросил:
   - Где ваша машина?
   - Не успел приобрести, - улыбнулся Кравцов.
   - Тогда пошли к моей. Подвезу. Вам куда?
   - Все равно. Лишь бы дольше ехать.
   - В полчаса уложитесь? Хотя ведь вы были на  совещании  и  слышали  мои
замечания. По-моему, я ответил на все предполагаемые вопросы.
   - Кроме одного.
   - Би-подчиненности?
   - Вы угадали. Важнейший вопрос - и никаких комментариев.
   - Они были  сделаны  при  закрытых  дверях.  Спросите  об  этом  вашего
соотечественника, профессора Рослова.
   - Он не любит, когда его называют профессором, и не любит,  как  и  вы,
чересчур любопытных газетчиков. Но я спрошу его,  конечно.  А  сейчас  мне
все-таки хотелось бы знать ваше мнение.
   Бревер вывел машину со стоянки.
   - Проедем по Сентрал-парк-авеню. У нас есть время.  Вы  думаете,  я  не
приемлю двоевластия в институте? Ошибаетесь.  Оно  целесообразно.  Научную
работу института возглавит ЮНЕСКО, а политическую  -  Совет  Безопасности.
Для этого и создается координационный комитет.
   - Цензура контактов?
   - Не только. Цензура - это запрет или разрешение. Координация -  это  и
контроль, и рекомендации,  и  прямая  подсказка  иного  решения  проблемы.
Предположим, биохимики  или  биофизики  ставят  проблему  вмешательства  в
психические процессы человека. Такое вмешательство может быть благотворным
и прогрессивным, а может и угрожать человеку или даже человечеству. Другой
пример.  Допустим,  предложенная   постановка   научной   проблемы   может
затрагивать интересы народов и государств. Есть  такие  проблемы?  Сколько
угодно. Координационный комитет в таких случаях обязан снять проблему или,
если это возможно, подсказать иное  ее  решение.  По  такому  же  принципу
должны рассматриваться и любые вопросы к Селесте.
   - С правом вето?
   - Конечно. Только принцип  единогласия  может  обеспечить  безопасность
контактов. Хотя мнения экспертов и разошлись, я лично  думаю,  что  вопрос
уже предрешен. Независимо от того, состоится ли  завтра  заседание  Совета
Безопасности или будет отсрочено.
   - Почему? - удивился Кравцов. - Что может вызвать отсрочку?
   - Кворум экспертов. Необходимость замены больных или  отсутствующих  по
разным причинам. Не понимаете? Заболел Мак-Кэрри. Но  вместо  него  завтра
утром приезжает Телиски. Не  проговоритесь:  это  секрет.  Исчез  Бертини.
Опять не понимаете. Именно исчез,  внезапно  выехал  из  отеля  неизвестно
куда, не оставив адреса, не позвонив мне и не  уведомив  официальных  лиц,
связанных с работой экспертов. И это накануне  заседания  Совета!  Слишком
странно.
   - Вы что-то подозреваете?
   - Опасаюсь. Государства, церкви, монополии, банки, подпольные синдикаты
- мало ли чьи интересы затрагивает будущее Селесты? Может  быть,  вы  даже
пожалеете, что сели в одну машину со мной. Не  высадить  ли  вас  на  этом
углу?
   - Вы шутите, профессор?
   - Это было бы шуткой в Москве,  где  осторожный  водитель  без  всякого
риска может вдоль и поперек пересечь город, но в Нью-Йорке это не шутка.
   Бревер медленно свернул за угол и резко затормозил. Эта реакция  спасла
их  от  катастрофы.  Метнувшийся  навстречу  же