Селеста избрал нас, именно нас, ну  своими  подшефными,  что
ли? Впервые  встретил  людей  с  развитым  интеллектом?  Чепуха!  Спутники
Смайли,  американские  студенты,  с  ним   приезжавшие,   тоже   не   дубы
стоеросовые. Да и раньше, вероятно, на острове бывали туристы не из  числа
современных   питекантропов.    Газетчики    называют    двух    геологов,
заинтересовавшихся  стекловидностью  рифа,   необычной   для   кораллового
образования. Селеста безмолвствовал и не показывал им  своих  киносеансов.
Почему? Почему же тогда он отдал столько внимания нам,  причем  совсем  не
как ученым, математикам или биологам? Не  решал  нерешаемых  теорем  и  не
разгадывал неразгаданных загадок. Мне думается, Яна, что мы заинтересовали
его как  люди  социалистического  общества  -  таких  у  него  на  острове
наверняка не бывало. Кого он мог сравнить  с  нами,  извлекая  приметы  из
пучин  своей  памяти?  Учеников  Платона  или  Сократа,  первых  христиан,
участников религиозных войн, солдат  Кромвеля  или  якобинцев  Французской
революции? Только  парижские  коммунары  могли  бы  напомнить  ему  что-то
похожее, да  и  то  это  были  люди  другой  социальной  среды  и  другого
жизненного опыта. Конечно, он знал и людей нашей  революции  -  в  следах,
оставленных ими хотя бы в одной только  Ленинской  библиотеке.  Но  живого
человека с коммунистической  убежденностью  Селеста  встретил  впервые.  Я
почти уверен, Яна, что, спроси его, как он оценивает коммунизм, -  а  его,
возможно, еще спросят об этом, и спросят люди  из  другого  лагеря,  -  он
ответит так, как ответил бы я. Вся  накопленная  им  информация  не  может
подсказать другого ответа. Как сказал Бревер? Это - аксиома!
   - А что бы сказал Анджей?
   -  Андрюшка?  Хотите   точно?   "Откуда   у   машины   коммунистическая
убежденность? Все, мой милый, зависит от программистов".
   - Тогда он ошибается, - задумалась Яна. - У Селесты нет  мировоззрения.
Это  машина,  но  машина  саморегулирующаяся.  И  программа  изменяется  в
зависимости от накопляемой информации. Короче говоря, он это мировоззрение
приобретает.
   - С нашей помощью.
   Оба засмеялись. Но Шпагин тотчас же "снял" улыбку.
   - Мне думается, Яна, что мы все же еще недооцениваем  Селесту.  Помните
беглый прогноз Мак-Кэрри о  будущих  контактах  с  этой  сверхпамятью?  Ей
отводилась роль некоего маховика в нашем  научном  прогрессе.  Я  думаю  о
большем,  Яна:   о   том,   что   Селеста   неминуемо   станет   союзником
социалистического лагеря в борьбе за идейное об®единение мира. Конечно, мы
об®единим его и  без  Селесты,  но  этот  разум-память  с  его  необ®ятной
вместимостью и сверхмощной отдачей поможет преодолеть труднейший барьер  -
собственническую психику человека. Как? Пока не знаю. Но  разве  авторитет
Селесты, когда к его словам будут прислушиваться не только  сотни  ученых,
но и миллионы простых людей на Земле, не выстоит против того, что изо  дня
в  день  отравляет  эту  психику,  -  религиозного  дурмана,   расистского
бешенства, антикоммунистической истерии и рекламного мракобесия?  Еще  как
выстоит. Не из идейных побуждений, конечно. Но как  вы  сами  сказали:  он
приобретает  мировоззрение.  Приобретает,   потому   что   акт   суждения,
вынесенный на основе хеопсовых пирамид информации, - прежде всего разумный
акт, и как таковой он с нами, а не против нас. Может быть, мне и вам, Яна,
выпало  величайшее  счастье  стать  дополнительными  программистами   этой
памяти-разума.
   - Почему же вы Рослова не убедили?
   - А вы почему?
   - У нас зарядная симметрия, Семчик. Столкнемся - аннигиляция.
   - Бросьте! Эмбрионально вы -  супруги  Кюри  с  поразительным  подобием
взаимного тяготения. Даже в именах. Она -  Мария  Склодовская-Кюри,  вы  -
Янина Желенска-Рослова.  Не  таращьте  глаза:  я  имею  в  виду  ближайшее
будущее. Но подобия-то отрицать не будете? Ведь оба имени через дефис и  с
польской  частицей.  Вот  отпустит  нас  Селеста,  и  вернетесь  вы  не  в
Варшавский, а в Московский университет - он, кстати, вам так же близок,  -
обживетесь где-нибудь у метро "Сокол"  или  "Аэропорт",  поближе  ко  мне,
чтобы сподручнее было в гости бегать. Я даже песенку сочинил  о  том,  что
мне снится.
   - Что снится?
   Шпагин лукаво прищурился и запел вполголоса хрипловатым речитативом:
   - ...Ваш двухкомнатный рай в блочном доме у "Аэропорта"...  Совмещенный
санузел, поролоново-мебельный быт...  где  вниманье  соседей,  болельщиков
сплетни, как спорта, о супругах Кюри шепотком на весь дом раструбит... Ах,
супруги Кюри! Что ж поделаешь, вольному воля... Ваш московский  эдем  меня
уже манит давно, где с  поваренной  книгой  совместна  теория  поля,  а  с
дискретным анализом - три билета в кино.
   Лучики детских морщинок у глаз Янины пресмешно разбежались.
   - Почему три?
   - А мне? Один я, что ли, буду в кино ходить?
   - Кино еще будет! - провозгласил распахнувший  дверь  Рослов.  -  Новая
серия Джеймса Бонда "Смерть на футбольном поле".  Кстати  говоря,  неплохо
снят матч.
   - Ты о чем? - не понял Шпагин.
   - О совпадении. Интересный вариант совпадения искусства и жизни.  Фильм
Бонда начинается с прибытия двух футбольных команд в  город:  "Ист-Европа"
против "Вест-Европы". То же самое вы сейчас увидите в баре  нашего  отеля.
Двадцать пять или двадцать шесть человек - я не успел  сосчитать  точно  -
галдят там, как на бирже. Спрос на джин и виски побил все рекорды  мертвых
сезонов. Только тренеры и судьи пьют сельтерскую с лимоном. Адская смесь.
   - Ясно, - сказал Шпагин и подмигнул Янине: - Не понимаете, Яночка?  Так
наш Анджей информирует о прибытии инспекционной комиссии ЮНЕСКО.
   - Старик скис, как лимон, -  продолжал  Рослов.  -  Архаистов,  вопреки
прогнозам, оказалось  больше,  и  они  напористее.  Старцев  мы  попробуем
нейтрализовать с помощью  Яны,  а  других,  пожалуй,  ничем  не  проймешь.
Молодые, но уже червивые, как грибы.



        19. АРХАИСТЫ И НОВАТОРЫ

   - Прекрати, Анджей.
   - Что именно?
   - Ты ходишь из угла в угол, как тигр в клетке, а я взираю на тебя,  как
робинзоновский Пятница. Хватит! Все внизу, а  мы  на  необитаемом  острове
третьего этажа. Пошел же Семчик: есть,  говорит,  смысл  познакомиться  до
встречи с Селестой.
   - С кем познакомиться? С лапутянами?
   - А  вдруг  эти  лапутяне,  опровергнув  открытие,  освободят  тебя  от
необходимости сидеть в Гамильтоне?
   - Истину не опровергнешь.
   - А что есть истина?
   - Я отвечу. Истина -  это  оптимальный  вариант  достоверности.  Только
параметры разные. У одних - вера, у других - опыт, у третьих -  логика.  У
нас все три. Предел вероятности. Но я предвижу другое. Поражение лапутян -
частность. Предвижу игру политических интересов, борьбу  влияний,  схватку
доллара с фунтом, лиры с маркой, франка с песетой. И я не хочу, чтобы меня
втягивали в эту  помойку.  Хочу  спокойно  искать  математический  уровень
мышления.  Без  подсказок.  Без  разноголосицы  знаний,  которые  я   могу
приобрести, будучи телефонной трубкой Селесты. Экклезиаст сказал: "Умножая
знания, умножаешь скорбь". Верно сказал.
   Шпагин открыл дверь и постучал, зажмурив глаза. Потом вошел, извлек  из
кармана портативный магнитофон с микрофоном. За  ним  двигался  длинный  и
аккуратный, как хорошо заточенный карандаш,  профессор  Мак-Кэрри.  Кислое
лицо его без слов поясняло,  что  происходившее  внизу  не  доставило  ему
удовольствия. Зато Шпагин сиял.
   - О последствиях умножения  знаний  я  уже  слышал  у  закрытой  двери.
Подтверждаю, только с поправкой:  у  кого  скорбь,  у  кого  смех.  Сейчас
убедитесь, только включу большой "маг",  а  то  мой  портативный  работяга
отлично слышит, а говорит шепотом. Дикторский  текст  в  паузах,  если  не
возражаете, мой.
   Шпагин переставил катушку с пленкой на большой магнитофон  на  столе  и
включил запись. Сквозь фон - звон  посуды,  скрип  передвигаемых  стульев,
кашель и бульканье - прорвались отчетливо слышимые слова:
   "...Никогда не поверю, пока не увижу".
   "...Вы и не увидите, коллега. Он невидим".
   "...Надо понимать, что я оговорился. Хотел сказать:  пока  не  осознаю,
что он существует".
   Лукавый, лукавый вопрос:
   "...А кто, собственно, "он"?"
   "...Вызываете на дискуссию? А мне спорить не хочется. Мне пить хочется.
Бармен, пива!"
   "...А мне мартини".
   "...Два мартини!"
   "...Все-таки это не мозг. Мозг предполагает  сознание,  личность.  А  у
него нет личности".
   "...Гигантский информарий. Разум-память".
   "...И вы верите? Как все это хранится у него в условиях невидимости?"
   "...А может, просто недоступности визуальному наблюдению?"
   "...Так они же зонд  запускали.  Прошел,  как  обычно.  С  ветерком.  И
химический состав воздуха - норма".
   "...Меня не интересует  проблема  хранения  информации.  Вероятно,  она
кодируется. Что-нибудь вроде математических моделей и микрофильмов..."
   "...Невидимых?"
   "...Аллах с ними. Меня интересует проблема  записи.  Как  посылается  в
пространство записывающаяся волна и что это  за  волна,  какой  частоты  и
силы. А может быть, и формы. Волна  в  принципе  может  фиксировать  любую
запись - теперь это делается с помощью безлинзовой оптики.  Как  у  вас  в
голографии".
   "...При чем здесь голография?"
   "...Притом. Там даже осколок воссоздает все изображение, так и здесь  -
касание волны получает информацию о всей записи".
   "...Фантастика!"
   Кто-то скрипнул стулом. Звякнула тарелка или бокал. И сейчас же  другие
голоса:
   "...Позвольте вмешаться... Я дую на пиво. Что  происходит?  Волна.  Она
касается борта кружки и гаснет. А  почему  ваша  икс-волна  не  гаснет,  а
возвращается, да еще с прикупом?"
   "...А если это не волна?"
   "...Вы что пьете, коллега?"
   "...Соду-виски. А что?"
   "...Оно и видно. Луч, по-вашему? Газовый лазер? Невидимое  "зеркало"  и
пластинка в "кассете"? Бред!"
   "...А может быть, поток частиц? Волнообразность и корпускулярность дают
возможность двигаться по  определенной  траектории  и  не  расплываться  в
пространстве".
   "...Извините, коллега, но так можно докатиться и до нейтрино. Ха!"
   "...Почему "ха"?"
   "...Потому что, коллега биолог, это вам не биотоки  и  реакция  внешней
среды. Это - физика. У нейтрино, мой друг,  нет  массы  покоя.  И  как  вы
направите или остановите этот "записывающий" поток?  Никакая  сверхэнергия
не создаст нужной стабильности. А сама запись? Вы  можете  сказать  мне  о
вращении нейтрино, о его спиральности, о его превращениях, наконец, но  не
о записи. Что может "записать" частица, не имеющая никакой структуры?"
   Шпагин нажал кнопку магнитофона. Звук погас.
   - На минуту прерву  передачу.  Это  не  архаисты  и  не  новаторы.  Это
любители шахматных трехходовок, подыскивающие  среди  ложных  следов  один
решающий. А решения нет.
   - Зато есть надежда открыть "черный ящик" отмычкой, - буркнул Рослов.
   - У меня скулы сворачивало,  когда  я  прислушивался  к  этой  коровьей
жвачке, - признался Мак-Кэрри.
   - Потерпите, профессор: пожуют и нас с вами. - И Шпагин  снова  включил
запись.
   "...И вы верите в эту безмятежную бухточку?"
   "...А почему бы нет? Крутизна кораллового  плато  сама  по  себе  гасит
волну, а на подходе к бухте опора в виде естественного подводного барьера.
Скажем,  скопление  коралловых  массивов,  скошенных  в  сторону   океана,
образует своего рода волнолом".
   "...А химический состав воды в океане и бухте один и тот же".
   "...Не  убежден.  Исследовательский  эксперимент  мог  быть   поставлен
традиционно. Химия одна и та же, а молекулы не идентичны. Может  быть,  мы
имеем дело с аномальной водой".
   Снова шепот Шпагина в микрофон:
   - Знакомьтесь: архаист и новатор. Еста Крейгер из Упсалы и Юджин Бревер
из Гарварда. Следуем далее.
   Два звонких голоса, молодых и пьяных:
   "...Не верю - раз, не верю - два, не верю - в периоде".
   "...Во что?"
   "...В остров. В магнит. В призраки. В Пилата, в Билли Кривые Ноги...  и
кто там еще?"
   "...Кентавр! В кино ходишь? А вдруг русские изобрели безэкранное кино и
Мак-Кэрри пайщик?"
   - Ну, а где же союзники, кроме Бревера? - взмолилась Янина.
   Шпагин без звука прокрутил ленту и снова включил запись.  Новый  голос,
пойманный на обрывке реплики, продолжал:
   "...Двести лет назад наука не могла об®яснить феномен "падающих  звезд"
- метеоритов, сто лет назад - феномен  появления  комет.  Нынче  не  можем
об®яснить,  что  такое  неопознанные  летающие  об®екты,  и  прячемся   за
спасительное "не верю". Не ссылайтесь  на  парадоксы,  господа.  Парадоксы
возникают как раз тогда, когда наука вплотную подходит к неизвестному".
   - Это Джон Телиски, - сказал Шпагин и снова прокрутил пленку. -  А  вот
еще один союзник - Анри Пуассон из Парижа.
   "...Собрались великие, вещают гении: не верим! А ведь когда-то ни  лорд
Кальвин, ни астроном Ньюком - люди не мельче нас - не верили, например,  в
возможность полетов в воздухе. Теперь  же  "самолет"  -  одно  из  первого
десятка слов, которые заучивает полуторагодовалый ребенок".
   - Стоп! - сказал Рослов, выключая магнитофон. - У меня, как  и  у  сэра
Сайруса, тоже сводит скулы от коровьей жвачки.  И  от  противников,  и  от
союзников. Столкнем их лбами на коралловом рифе!
   Рослов обмолвился. Он подразумевал "столкновение лбами" с  Селестой.  А
до этого во время поездки на полицейском катере и  противники  и  союзники
были до приторности любезны и с первооткрывателями, и друг  с  другом.  Не
инспекционная поездка, а дипломатический экскурсионный вояж.
   О Седеете не вспоминали, будто его  и  не  было.  Говорили  о  жаре,  о
мертвом сезоне на Бермудах, о курортных порядках и  качестве  шотландского
виски, благоприятного для любителей во всех климатических условиях. Только
когда катер подошел к  патрульной  зоне  и,  не  отваживаясь  заплывать  в
контролируемые Селестой воды, пересадил своих пассажиров на сопровождавшие
его две весельные шлюпки, а коралловый островок уже сверкнул  у  горизонта
белой чайкой на пенистой океанской волне, запретная тема словно разомкнула
уста.
   - Это и есть ваш Невидимка? - спросил у Янины ее сосед.
   - Почему Невидимка? У него есть имя.
   - И вы думаете, что оно будет признано наукой?
   - Почему нет? Оно благозвучно, легко  произносимо  на  всех  языках,  а
главное, семантически точно.
   - А что такое "семантически"?
   - От слова "семантика".
   - Понятия не имею.
   Янина внимательно оглядела соседа: тропический костюм,  шорты,  золотые
очки, не менее  сорока  на  вид,  позади  колледж,  по  меньшей  мере  два
университета, частная лаборатория, ученая степень.
   - Семантика, - снисходительно пояснила  она,  -  это  область  науки  о
языке, занимающаяся смысловым содержанием слова.
   - Понимаю. Ваша область лингвистика?
   - Нет, кибернетика. Биокибернетика, - улыбаясь, уточнила Янина.
   - А я только физик и горжусь этим.
   - Ограниченностью?
   - Почему? Просто я не признаю эклектики в науке.
   - А вдруг будущее  за  эклектикой?  Химия  уже  тесно  соприкасается  с
физикой, а биология с математикой. И вы  едете  сейчас  к  величайшему  из
эклектиков мира.
   - Не понимаю.
   - К Селесте.
   Шпагин и Рослов  сидели  в  другой  шлюпке,  против  Юджина  Бревера  и
Крейгера из Упсалы. Разговор был общий.
   - Все живое доступно наблюдению, - горячился швед. - "Невидимка" Уэллса
- нонсенс. Живое и невидимое несовместимы.
   - А если не живое?
   - Могу представить себе  энергию  мыслящей  машины,  но  не  могу  даже
вообразить мыслящей энергии.
   - Мы тоже не можем, - сказал Рослов, - и об®яснить не можем. Но тем  не
менее она существует.
   - Не верю.
   - Вы, кстати, не верили и в изоляцию акватории бухты, - сказал  Бревер.
- Мы подходим к ней. Видите? А вот здесь и гаснет волна. Именно здесь, под
нами, где наверняка проходит подводный волнолом скошенных в сторону океана
коралловых рифов. Идеальный гаситель. Вы измеряли глубину? - обратился  он
к Рослову.
   -  Здесь?  -  переспросил  Рослов.  -  Не  уверен.   Какие-то   глубины
измерялись, но где  -  не  знаю.  Этим  занимался  Смайли.  А  меня  лично
интересует только феномен Селесты.
   - Вы правы, -  согласился  Бревер.  -  Это  самое  важное.  Но  прав  и
Мак-Кэрри. Его уникальный институт не мечта, а потребность. Здесь найдется
работа ученым всех специальностей.
   Шлюпки тем временем  подошли  к  сооруженному  Смайли  причалу,  ученые
поднялись на плато острова и при виде тента со столиками буквально  ахнули
от восторга; со стороны моря это  сооружение  Смайли  не  смотрелось:  его
закрывал белый, косо вздернутый коралловый гребень.
   - Кафе "Селеста", - сказал кто-то.
   - Браво, Мак-Кэрри!
   - Хозяйничайте, - отмахнулся тот, - каждый сам себе бармен.
   Открыли ящики, вынесенные на берег, растащили по столам  -  кто  виски,
кто джин, кто мартини, кто сифоны с содовой и  сельтерской.  Анри  Пуассон
самоотверженно рубил  лед  в  контейнерах,  соотечественники  Бревера  Кен
Чаррел и Джимми Спенс  смешивали  коктейли,  а  поклонник  немецкой  кухни
Баумгольц вскрывал одну за другой жестянки  с  пивом  и  консервированными
сосисками.
   Молодцеватый Кен Чаррел, проглотив два коктейля, принес еще два себе  и
Рослову.
   - Выпьем за вашего Саваофа, который почему-то не появляется.
   - Не кощунствуй, - остановил его католик Спенс.
   - Ну, за архангела с магнитом вместо копья.
   - Ты имеешь в виду Святого Георгия?
   А Рослов молчал, не притрагиваясь к бокалу.
   -  Неужели  русский  джентльмен  откажется  выпить  с  американским?  -
настаивал с явным вызовом Чаррел. - Америка, по-моему,  друг,  а  не  враг
России.
   - Ваша Америка? - переспросил Рослов.
   - А разве есть другая?
   - Есть. Например, Америка Бревера. Он не надевает по ночам балахонов  с
прорезями для глаз.
   Чаррел не обиделся.
   - Вы намекаете на мой инцидент в Джорджии? С тех пор я вырос и поумнел.
А тост можно сменить. Не за Святого Георгия, так за магнит!
   - А где же магнит? - хихикнул Спенс. - Часы ходят, нож режет, и ключи в
кармане лежат.
   И тут же мощный безветренный шквал сорвал часы с его руки, а  зажигалка
и ключи, прорвав карман нейлоновых джинсов, ринулись к эпицентру магнитной
бури. Посреди  островного  кафе  на  столике,  куда  выгрузили  оставшиеся
напитки  из  ящиков,  разбросав  бутылки,   в   одно   мгновение   выросла
бесформенная  груда  металла,  оказавшегося  на  острове.   Ножи,   вилки,
консервные банки, зажигалки  и  ключи,  со  всех  сторон  устремившиеся  к
столику,  слиплись  с  громом  и  скрежетом.  Даже  сифоны  с  содовой   и
сельтерской, притянутые за металлические рычажки и наконечники,  дополнили
звуковой эффект звоном разбитого стекла.  Многие  получили  ранения;  кого
царапнуло ножом, кого банкой от консервов, кого осколком сифона. Врача  не
потребовалось, но йод и бинты,  заготовленные  предусмотрительным  Смайли,
пригодились.  Тем  временем   груда   распалась,   металл   утратил   свою
намагниченность так же непроизвольно и так же необ®яснимо, как и  приобрел
ее под ударом магнитного шквала.
   - Селеста начал традиционным спектаклем, - поморщился  Рослов,  потирая
здоровенную шишку на лбу: его саданула  с  налета  невскрытая  жестянка  с
пивом, - и, честно говоря, уже надоевшим.
   Непострадавший Шпагин заметил философично:
   - Посетители премьеры на третий спектакль обычно не ходят. А  мы,  увы,
нечто вроде театральной администрации.
   Оба говорили по-русски.
   - Вы о чем? - спросил Еста Крейгер, только что извлекший из  кучи  свой
перочинный нож и часы.
   - О  том,  что  вы  видели,  -  ответил  Рослов.  -  Краткий  урок  для
последователей Фомы Неверующего.
   - А меня это не убедило. Магнитная буря - ясно. Очень большой  мощности
- тоже ясно. Но признаков мысли не вижу. Любопытный физический  феномен  -
не больше. Может быть, такие магнитные  аномалии  возникают  периодически?
Скаж