и удержал равновесие, но в тот же миг Хемингуэй взревел  и
обхватил его руками, стискивая в медвежьих объятиях.
   - Ну и ну! - Дельгадо  рассмеялся  и  приемом  дзюдо  освободился  от
хватки,  отбросив  левую  руку  Хемингуэя  рубящим  ударом   ладони   по
внутренней поверхности  бицепса.  Он  прижал  ствол  пистолета  к  горлу
писателя.
   Хемингуэй вновь взревел и обеими руками  схватил  запястье  Дельгадо,
выворачивая дуло пистолета наружу. Дельгадо мог свалить  его  на  колени
ударом свободной руки в  пах  либо  опять  прибегнуть  к  дзюдо,  но  он
мгновенно сообразил, что Хемингуэй пытается навести на него пистолет,  и
вцепился левой рукой в запястье писателя, добавляя усилие, чтобы отвести
оружие в сторону. Пистолет замер в вертикальном положении дулом к небу в
узком пространстве между взмокшими лицами мужчин.
   Я вновь согнулся, борясь с дурнотой и готовясь ударить Дельгадо, если
тот окажется рядом, но, хотя противники продолжали кружить по просторной
рубке в неуклюжем смертоносном танце, они оставались вдали от меня.
   Дельгадо явно превосходил Хемингуэя в рукопашной борьбе, но его  руки
были заняты, обе ноги упирались в палубу  для  удержания  равновесия,  а
писатель налегал на него всей своей огромной массой,  пытаясь  повалить.
Хемингуэй спасал свою жизнь, а Дельгадо лишь  выжидал  удобного  момента
для выстрела.  Решающим  фактором  было  то,  что  его  палец  лежал  на
спусковом крючке, а обе руки Хемингуэя стискивали его запястье. Куда  бы
ни был направлен ствол, только Дельгадо мог спустить курок.
   Двое рослых мужчин описывали круги, натыкаясь на переборки и штурвал,
потом врезались в правый планшир  и  вновь  очутились  в  центре  рубки.
Хемингуэю удалось направить ствол в  лицо  Дельгадо,  но  это  не  имело
значения: палец агента по-прежнему был продет в скобу. Они  сделали  еще
рывок, и отверстие дула переместилось к лицу Хемингуэя.
   Дельгадо не успел нажать на  спуск  -  Хемингуэй  склонил  голову  на
правое плечо, убирая лицо с линии огня;  он  рявкнул  и  вновь  метнулся
вперед. Ствол задрался кверху. Противники врезались в трап,  ведущий  на
ходовой мостик. Дельгадо с быстротой молнии  перехватил  пистолет  левой
рукой, усиливая рычаг давления и вновь перемещая дуло к лицу Хемингуэя.
   Писатель лбом ударил Дельгадо в лицо и  тоже  переменил  РУКУ  рискуя
получить пулю. Они опять затоптались по окровавленной палубе, скользя  и
скрипя обувью, но теперь правая ладонь Хемингуэя лежала поверх  барабана
револьвера, а указательный палец был втиснут  в  защитную  скобу  поверх
пальца Дельгадо.
   Дельгадо ударил его коленом в пах. Писатель издал стон, но не дрогнул
и продолжал борьбу, хотя его противник воспользовался секундной заминкой
и сместил левую руку выше по стволу, наклоняя его вниз, так что выходное
отверстие уперлось в горло Хемингуэя. Тот  скосил  глаза  вниз.  Ему  не
удавалось оттолкнуть оружие. Хватая ртом воздух и продолжая кривить губы
в улыбке, Дельгадо вдавил ствол в ложбинку под  его  подбородком,  взвел
большим пальцем курок и нажал спуск.
   Однако Хемингуэй сумел сдвинуть  ладонь  на  три  сантиметра  вниз  и
всунул мизинец между бойком и капсюлем. Боек расплющил верхний сустав  и
ноготь пальца Хемингуэя.
   Дельгадо потянул револьвер в сторону, срывая кожу с пальца  писателя.
Ему удалось высвободить оружие, и противники вновь закружились, едва  не
повалив друг друга на палубу; обретя равновесие, они вновь  врезались  в
трап. От меня до них было два метра, я не мог нанести очередной удар.  Я
чувствовал, как вместе с кровью, заливавшей подушки  сиденья,  мое  тело
покидают силы и ноги начинают неметь.
   Дельгадо удалось освободить курок для  следующего  выстрела,  но  при
этом он невольно повернул выходное отверстие  к  себе.  Хемингуэй  левой
рукой схватил револьвер за  ствол  и  начал  выкручивать  его.  Дельгадо
разжал ладонь и переместил ее выше по стволу, но это место уже  занимала
рука Хемингуэя.
   Они были похожи на мальчишек, которые выбирают сторону поля, все выше
перехватывая бейсбольную биту, пока на ней умещаются пальцы.
   Я уже не видел ствол револьвера, только напряженные  пальцы  Дельгадо
поверх ладони Хемингуэя. Их правые руки находились ниже  -  указательный
палец Дельгадо лежал на спусковом крючке, поверх него - палец писателя.
   Хемингуэй оскалил зубы. На его  могучей  шее  выступили  жилы.  Ствол
уткнулся в мягкую плоть под нижней челюстью Дельгадо.
   Дельгадо с непостижимой  быстротой  отдернул  голову,  но  деревянный
поручень трапа за  его  затылком  не  позволил  запрокинуть  ее  дальше.
Хемингуэй приподнял ствол, вновь вжимая его в подбородок противника.
   Дельгадо беззвучно вскрикнул, но это  был  не  вопль  ужаса,  а  крик
парашютиста, которым тот подбадривает себя, перед тем  как  прыгнуть  из
люка самолета в темноту и холод. Они продолжали бороться в полную силу.
   Хемингуэй нажал палец Дельгадо, лежащий на спусковом крючке.
   Уже несколько минут перед моими глазами плясали черные точки;  теперь
они слились в сплошную пелену, и я на время погрузился в обморок.  Когда
зрение вернулось  ко  мне,  на  ногах  стоял  только  Хемингуэй,  уронив
пистолет и покачиваясь над телом Дельгадо, бессильно приникшим к  трапу.
Глядя на страшный шрам на голове писателя, можно было решить, что именно
он, а не Дельгадо получил пулю. Выходного отверстия на  черепе  Дельгадо
не было. Судя по обильному кровотечению из его  глаз,  ушей  и  носа,  а
также по тому, как была разворочена его нижняя челюсть,  мелкокалиберная
пуля прошла через мягкие ткани неба  и  несколько  раз  отрикошетировала
внутри черепа.
   Хемингуэй глядел на труп,  потом  посмотрел  на  меня  с  выражением,
которого я никогда не забуду. В нем не  было  торжества,  сожаления  или
отчаяния. Единственное выражение, которым я  могу  его  описать,  -  это
бесстрастный могучий интеллект. Хемингуэй "фиксировал" происходящее:  он
запоминал не только то, что  видит,  но  и  запахи,  мягкое  покачивание
"Пилар", слабый вечерний бриз, неожиданный  крик  чайки,  донесшийся  со
стороны входной протоки бухты, даже терзавшую его боль и его собственные
ощущения. В первую очередь - собственные ощущения.
   Потом Хемингуэй сосредоточил взгляд на мне и подошел ближе.  Пляшущие
черные точки опять  начали  сливаться  в  пелену,  я  почувствовал,  что
наручники соскальзывают с моих  запястий,  что  я  опять  свободен..,  и
больше ничто не мешает мне падать в темноту, в которой нет боли,  где  я
свободен от всего происходящего и наконец могу уснуть вечным сном.
   И вновь меня привели в чувство сильные удары по лицу и требовательный
голос - на сей раз звучный тенор Хемингуэя, повторявшего:
   - Будь ты проклят, Лукас! Не вздумай  умереть!  Не  вздумай  умереть,
сынок!
   Я напряг все силы, чтобы выполнить его просьбу.

Глава 30

   В конечном итоге с того света меня вытащили братья  Геррера.  Роберто
не обладал медицинским опытом  своего  брата,  но  знал  и  умел  вполне
достаточно, чтобы поддержать мою жизнь на обратном пути в  Кохимар,  где
нас ждали доктор Сотолонго и  его  друг,  хирург  по  профессии.  Эрнест
Хемингуэй также приложил руку к моему спасению.
   О том,  что  происходило  после  гибели  Дельгадо,  я  сохранил  лишь
обрывочные воспоминания. Впоследствии  Хемингуэй  рассказывал  мне,  что
первым его побуждением было взять  "Крис-Крафт",  на  котором  мы  могли
добраться до Конфитеса и Кохимара гораздо быстрее, чем  на  "Пилар".  Но
когда он вскрыл аптечку и забинтовал мои  раны,  я  на  несколько  минут
потерял сознание и, очнувшись, понял, что он втаскивает меня в катер.
   - Нет, нет... - пробормотал я,  хватая  его  за  руки.  -  Это  судно
угнано...
   - Знаю, - отрезал Хемингуэй. - Катер "Южного креста". Но это не имеет
значения.
   - Имеет, - возразил я. - Его ищет кубинская береговая охрана.  А  эти
ребята сначала стреляют, а уж потом задают вопросы.
   Хемингуэй остановился.  Он  знал,  с  каким  удовольствием  береговая
охрана открывает огонь.
   - Ты федеральный агент, - сказал он наконец. - Сотрудник ФБР и.., как
бишь его? ОРС. Ты реквизировал катер для осуществления своих функций.
   Я покачал головой.
   - Нет.., больше не агент.., меня ждет тюрьма. - Я рассказал Хемингуэю
о своей полуночной стычке с лейтенантом Мальдонадо.
   Хемингуэй вновь уложил меня на подушки, сел  рядом  и  потрогал  свою
голову. Он  забинтовал  рану  на  черепе,  но  сквозь  белую  марлю  уже
просачивалась кровь. Должно быть, рана причиняла ему ужасную боль.
   - М-да,  -  сказал  он.  -  Если  мы  привезем  тебя  в  больницу  на
"Крис-Крафте",  нам  несдобровать.   Капитан   "Южного   креста"   может
предъявить тебе обвинения, и  даже  хотя  Мальдонадо  мертв,  его  босс,
Хуанито Свидетель Иеговы, вероятно, знал, что лейтенанта  послали  убить
тебя.
   Я опять покачал головой, и перед моим глазами вновь заплясали  черные
точки:
   - Никаких больниц.
   Хемингуэй кивнул.
   -  Если  мы  поплывем  на  "Пилар",  то  сможем  радировать  нашим  и
попросить, чтобы они подготовили доктора Сотолонго. Или  даже  доставили
его в Нуэвитос или другой попутный порт.
   - Разве Дельгадо не испортил рацию? - спросил я. Мне было  невыразимо
приятно неподвижно лежать на мягком кормовом сиденье и смотреть в чистое
небо. Там не осталось ни облачка. Буря миновала.
   - Нет, - ответил писатель. - Я только что проверял.
   Должно быть, Дельгадо попытался включить ее  и  увидел,  что  она  не
работает.
   -  Разбита?  -  с  трудом  выдавил  я.  Мои  мысли   вновь   начинали
смешиваться. Внезапно я вспомнил, что Хемингуэй ввел мне  ампулу  морфия
из  армейской  аптечки.  Неудивительно,  что  меня   охватили   лень   и
оцепенение.
   Хемингуэй качнул было головой, но тут же негромко застонал.
   - Нет, - сказал он. - Я  вынул  несколько  ламп  и  спрятал  их.  Мне
потребовалось свободное место.
   Я посмотрел на него, прищурясь. То ли волнение в бухте усилилось,  то
ли у меня опять закружилась голова.
   - Место?
   Хемингуэй показал мне пачку бумаг в буром бумажном конверте.
   - Место для абверовских документов. Я решил спрятать их  куда-нибудь,
прежде чем отправляться в бухту Манати на встречу с тобой. И очень  рад,
что сделал это. - Он  нехотя  прикоснулся  к  окровавленной  повязке  на
голове и посмотрел по сторонам. - Ладно. Поплывем на "Пилар".
   - Фотографии, - сказал я. - Снимки. И еще  мы  должны  избавиться  от
трупов.
   - Эта чертова бухта превращается в нацистское кладбище,  -  проворчал
Хемингуэй.
   Я смутно помню, как  он  приволок  два  трупа,  снял  их  "лейкой"  с
всевозможных ракурсов, сфотографировал  "Крис-Крафт"  и  уложил  тела  в
разных его рубках, покинул катер, отвел "Пилар" в сторону и выстрелил  в
бочку с горючим из  моего  "магнума".  Рубка  катера  вновь  заполнилась
топливом,  и  его  вонь  привела  меня  в  чувство;   Хемингуэй   поджег
пропитанную горючим тряпку, в которой я узнал свою  зеленую  рубашку,  и
швырнул ее на катер.
   Над кормой  "Крис-Крафта"  поднялся  дымный  гриб  и  взвились  языки
пламени, опалившие краску на правом борту "Пилар".  Хемингуэй  стоял  на
мостике, защищая лицо от жара и огня. Он двинул  вперед  рукоятки  газа,
разгоняя яхту и стараясь держаться по оси узкого канала, ведущего  прочь
от Кейо Ларго. Я  на  мгновение  приподнялся  и  посмотрел  назад.  Этой
секунды было достаточно. Катер целиком охватило пламя, а вместе с ним  -
трупы Дельгадо (майора Дауфельдта, поправил я себя) в  носовой  рубке  и
сержанта Крюгера в кормовой.
   Мы уже отплыли примерно на шестьдесят метров, когда взорвался главный
бак и остатки топлива в бочке, и  над  бухтой  взлетели  пылающие  куски
красного дерева и раскаленные  обломки  хромированной  стали.  Несколько
пальм на островке загорелись, но после недавнего дождя они  были  такими
влажными, что огонь вскоре угас.  Опаленные  ветви  шелестели  в  потоке
воздуха, поднимавшегося от пожарища. Несколько горячих  углей  упали  на
палубу "Пилар", но я слишком ослабел, чтобы  выбросить  их  за  борт,  а
Хемингуэй не мог оставить штурвал и спуститься с мостика. Они продолжали
дымить все время, пока мы шли по каналу, над которым витал запах трупов,
зарытых в песке на мысу, и, миновав проход между рифами, устремились  на
северо-северо-запад к глубоким водам Гольфстрима.
   Хемингуэй спустился по окровавленному трапу и багром сбросил с палубы
тлеющие угли, погасил загоревшийся брезент огнетушителем, принесенным из
камбуза, и вернулся взглянуть на меня. После  бури  море  все  еще  было
неспокойным, из-за качки на меня волнами накатывала боль,  но  благодаря
чудодейственному морфину я ощущал ее как бы со стороны. Я смутно  помню,
каким бледным был Хемингуэй,  с  каким  трудом  он  держался  на  ногах;
вероятно, рана на голове была такой болезненной, что  ему  и  самому  не
помешал бы морфин, но он не  мог  прибегнуть  к  его  помощи,  поскольку
должен был доставить нас домой.
   - Лукас, - сказал он, прикоснувшись к  моему  здоровому  плечу,  -  я
радировал на Конфитес и сообщил, что у нас неприятности и что они должны
приготовить большой медицинский набор.  Роберто  отлично  разбирается  в
этих вещах.
   Он сообразит, что нужно сделать.
   Я закрыл глаза и кивнул.
   - ..чертовы документы, - говорил тем временем Хемингуэй. Я понял, что
он, вероятно, держит в руках абверовские бумаги.  -  Ты  выяснил,  зачем
Дельгадо подкинул их нам? Из-за чего поднялась вся эта кутерьма?
   - Не знаю, - выдавил я. - Но.., у меня есть догадки.
   Даже  с  закрытыми  глазами  я  почувствовал,  что   Хемингуэй   ждет
продолжения. "Пилар" мчалась на запад.
   - Я объясню.., объясню все, если останусь в живых, - сказал я.
   - Уж постарайся, - отозвался писатель. - Мне  очень  хочется  узнать,
что у тебя на уме.

***

   Операцию без лишнего шума провели в доме доктора Сотолонго  на  холме
неподалеку от финки. Первая пуля Дельгадо пробила  аккуратное  маленькое
отверстие в мягких тканях моей правой руки  и  вышла  наружу,  не  задев
артерий и основных мышц. Вторая угодила в правое плечо, пронзила ключицу
и засела над правой лопаткой, приподняв кожу бугорком. Геррера Сотолонго
и его друг, хирург Альварес, сказали, что удалили ее практически  голыми
пальцами,  без  инструментов.   По   пути   она   вызвала   значительное
кровотечение, впрочем, не смертельное.
   Самыми серьезными последствиями грозил третий выстрел. Пуля вошла мне
в левый бок, двигаясь прямиком к сердцу,  сломала  ребро  и  отклонилась
ровно  настолько,  чтобы  задеть  край  легкого,  а   не   сердце.   Она
остановилась в миллиметре от позвоночника.
   -  Весьма  впечатляюще  для  шестимиллиметровой   пули,   -   заметил
впоследствии Геррера Сотолонго. - Если  бы  тот  джентльмен  стрелял  из
"шмайссера", о котором вы говорили, то...
   - У него было обыкновение заряжать "шмайссер"  пустотелыми  пулями  с
насеченными головками, - сказал я.
   Доктор Сотолонго потер подбородок.
   - Коли так, наш разговор вряд ли состоялся бы, сеньор Лукас. А теперь
ложитесь и поспите.
   Я спал подолгу. Через трое суток после  операции  меня  перевезли  из
дома доктора во флигель финки. Там меня продолжали пичкать таблетками  и
колоть шприцем, я по-прежнему много времени проводил во сне. Альварес  и
Сотолонго то и дело навещали меня, чтобы полюбоваться результатами своей
работы и в очередной раз изумиться тому, как легко я отделался, учитывая
количество чужеродного металла, побывавшего в моем теле. После того  как
Сотолонго наложил швы на голову Хемингуэя, тот также  провел  в  постели
пару дней.
   Доктор слово в слово повторил изречение Дельгадо:
   - Вы крепкий сукин сын, Эрнесто. Я говорю это с уважением и любовью.
   - Ага, -  согласился  Хемингуэй,  сидевший  в  халате  на  краю  моей
постели. Мы втроем - врач, писатель и бывший агент - "принимали лечебные
дозы" неразбавленного  джина.  -  Сотрясения  мозга  преследуют  меня  с
детства. В Париже, когда Бэмби был  еще  младенцем,  на  меня  свалилась
люстра. Целую неделю у меня двоилось в глазах. С тех пор я набил  немало
шишек, в основном - на голове. Хуже  всего  мне  пришлось  в  тридцатом,
когда я ехал в Биллингс и опрокинул машину в кювет. То, что случилось  с
твоей правой рукой, Лукас, не идет ни  в  какое  сравнение  с  тем,  что
произошло тогда с моей.
   Ее внутренняя поверхность была похожа  на  остатки  разделанной  туши
оленя, которые  выбрасывают  из-за  непригодности  в  пищу.  Она  чем-то
напоминала твое левое ребро, когда я бинтовал его на "Пилар".
   - Великолепно, - отозвался я. - Нельзя ли сменить  тему  беседы?  Как
поживает миссис Хемингуэй?
   Хемингуэй пожал плечами.
   - Прислала  мне  короткую  записку.  Она  побывала  в  Парамарибо  на
Суринаме. Пишет, что там нет ничего, кроме песчаных дюн, тепловых ударов
и скучающих солдат. Еще она повидала Нидерландскую Гайану,  колонию  для
заключенных, которую называют Французской Гайаной, и уже было  собралась
домой, но купила карту тамошних мест и передумала.
   - Что было на этой карте, Эрнесто? - спросил Геррера Сотолонго.
   -  Ничего,  -  ответил  Хемингуэй.  -  Она  утверждает,   что   карта
практически пуста, если  не  считать  столицу,  нескольких  деревень  на
побережье и рек. Самая крупная река, Сарам  кока,  течет  от  Парамарибо
через зелено-белое пространство.
   Она говорит, что  зеленое  -  это  джунгли,  а  белое  -  неизученные
территории. Река - это синяя полоска, вьющаяся по зеленому и  белому  до
маленького крестика, которым, как подозревает  Марти,  обозначено  место
гибели  путешественника,  забравшегося  дальше  всех.  За  этим  крестом
простираются неизведанные территории, даже река  не  разведана..,  всего
лишь линия из голубых точек там, где она якобы протекает.  Марти  наняла
местного чернокожего по имени Гомер, который взялся проводить  ее  вверх
по реке до голубых точек на белом фоне.
   Доктор Геррера Сотолонго вздохнул.
   -  Боюсь,  это  очень  нездоровое  место.  Все  болеют   малярией   и
дизентерией, и еще там очень распространена лихорадка Денге, или, как ее
еще называют, лихорадка-костолом.
   Весьма мучительный недуг. Подобно малярии, она  длится  с  перерывами
много лет.
   Хемингуэй устало кивнул.
   - Марти обязательно подцепит ее. Рано или поздно она заболевает  всем
подряд.  Она  не  пользуется  москитными  сетками,   пьет   из   местных
источников, пробует местные блюда и  потом  удивляется,  отчего  ей  так
плохо. А я ничем не  заражаюсь.  -  Писатель  осторожно  потрогал  умело
забинтованную голову. - Кроме сотрясений мозга,  -  добавил  он.  Доктор
Сотолонго поднял свой бокал с джином.
   - За сеньору Геллхорн, - провозгласил он.
   Мы тоже подняли бокалы.
   - За сеньору Геллхорн, миссис Хемингуэй, - сказал Хемингуэй  и  выпил
джин одним глотком.

***

   Разумеется, всем хотелось узнать, что с нами случилось.
   Только Грегорио Фуэнтес не задал ни одного вопроса о наших ранах,  об
исчезнувшем "Крис-Крафте", сгоревшем "Лорейн" и загадочной  радиограмме,
в которой было назначено  наше  рандеву.  По  всей  видимости,  отважный
маленький кубинец решил, что если босс захочет что-либо  рассказать,  то
сделает  это  по  собственной  воле.  Однако   остальные   терзали   нас
расспросами.
   - Это секретная информация, - рычал Хемингуэй весь первый день  после
нашего возвращения, и  больше  от  него  ничего  нельзя  было  добиться.
Остальным - даже мальчикам  -  пришлось  поклясться  молчать  обо  всем,
особенно о "Крис-Крафте"; они недовольно поворчали, но согласились.
   - Черт побери, что я скажу Тому Шелвину, когда он вернется?  -  то  и
дело повторял Хемингуэй в ту последнюю неделю августа. - Если он  взыщет
с меня за катер, мне конец.
   Жаль, что нельзя направить счет флоту или ФБР.
   Обсудив, стоит ли докладывать о случившемся  Брадену  или  полковнику
Томасону, мы решили ничего никому не говорить. Загадка операции  "Ворон"
и абверо