ая, на все дела. То будто О. К. предлагала передать все дела по
"Архипелагу" Хеебу, а мы не брали, - ещ„ один бред. То будто
"отредактированную [Карлайлами] версию не хотели видеть", - напротив,
Карлайл упрямо е„ не давала, и отказала Хеебу в Нью-Йорке.
А когда книга О. К. вышла - она к тому же перекрылась грохотом вокруг
Гарвардской речи, для не„ очень выгодным, - и Карлайл, как эксперт по
России, кинулась тут же публично кусать и ту мою речь, что она произносилась
и не для Запада вовсе, а для моих "националистических единомышленников" в
России, каких-то "руситов". И перепечатывала из газеты в газету, даже и в
"Ле Монд дипломатик", вбо куда. "Русские массы всегда были антисемитские",
писала внучка русского писателя, и почему-то "в случае войны могут признать
Солженицына за нового Ленина"*.
Но доктор Хееб! - мне предстояло ещ„ узнавать и узнавать его.
Весной 1973 я ему писал: "Хочу надеяться, что мо„ письмо остановило вас от
дальнейшего ненужного путешествия (в Нью-Йорк, к Карлайл), которое ослабило
бы нашу позицию: Вы, как всегда, принимаете наиболее тактичные правильные
решения, не устаю восхищаться Вами:" И выражаю надежду, уже не первое лето,
что он вс„ же оставит себе возможность наступающим летом - отдохнуть. (Он и
не предполагал лишаться е„.) И перехожу на: "Дорогой Фри!"
Настолько не понимал я тогда ни уровня, ни энергии его деятельности. Хотя
Никита Струве в "левой" переписке как-то намекнул мне - но ненастойчиво, как
он всегда, - что "Юра" (юрист), как ему кажется, растерялся и не
справляется. Затем даже и Бетта замечала, что Хееб вял в поиске новых
издательств и переводчиков; что он "хороший адвокат, но не организатор".
Однако мы в Москве - продолжали считать Хееба орлом, любуясь его солидной
фотографией.
А задачи, связанные со мной, были Хеебу, увы, не по силам, совсем и не в
профиле его прежней практики.
Схватило ГБ "Архипелаг" в августе 1973 - в вихре катастрофы пишу (по левой)
Хеебу: "Я понимаю, что ввожу Вас в круг несвойственных Вам обязанностей, но
хочу просить Вас все дела с "Архипелагом" ближайшие полтора года вести
самому, не назначать промежуточного посредника: от этого издания зависят
судьбы сотен людей, а может быть и более значительные события, - и
невозможно доверить чужим людям, втянутым в издательскую рутину и коммерцию.
Держите вс„ дело в своих руках и не стесняйтесь в расходах по штатам: В
наступившее тяж„лое время я очень рассчитываю на Вашу мудрость, тв„рдость,
достоинство и выдержку". И очень сочувствую: "как я много нагружаю на Вас.
Понимаю, что когда Вы брались защищать мои интересы - Вы не могли себе
представить, чтобы столько функций и задач сгустились бы так во времени и
настойчиво бы требовали Вашей энергии. Но исключительность ситуации
позволяет мне просить Вас и надеяться, что Вы найд„те силы выдержать"...
Предполагаю в н„м "душевную заинтересованность в деле". - "Все Ваши
распоряжения и решения, о которых мне стало известно, я одобряю. А которых и
не знаю - не сомневаюсь, что одобрил бы. Всегда благодарен судьбе и
посреднику, помогшему мне заручиться именно Вашей помощью. И Вас не должны
сдерживать финансовые соображения. Перед началом штормового периода - крепко
обнимаю Вас! Всегда на Вас надеюсь!.."
И в конце декабря 1973 - грянул "Архипелаг" по-русски! И в цюрихскую контору
Хееба со всего мира звонили, писали, стучали издательства и корреспонденты -
а он как раз на эти рождественские две недели наметил уехать отдыхать в
южную итальянскую Швейцарию. Так и поступил. Над моей головой в Союзе уже
гремели грозы - он отдыхал и не спешил вернуться открывать "Архипелагу"
мировую дорогу.
Потом он заседал в новой своей конторе под звоны телефонов, при ворохах
нахлынувших писем ко мне. За огромным письменным столом он особенно подавлял
внушительностью: эта крупность, эта трубка во рту, эти медленные величавые
движения, - очевидно, необычайно сведущ, необычайно много знает. И - мы
объяснялись по-немецки, не без усилий, и он часами передавал мне все эти
милые, но пустопорожние поздравления и просьбы о встрече. Только не делал
движения ничего сказать мне о моих делах: четыре года промолчал - и теперь
продолжал молчать.
Я не знал западных обычаев: в какой мере и с какой минуты можно бы
осведомиться об отч„те. Как-то раз спросил - Хееб оказался не готов
отвечать. Да потом вопросы мои были самые поверхностные, я и после высылки
ещ„ девять месяцев даже отдал„нно не предполагал, чтбо тут без меня
делалось. Я первые месяцы ещ„ мыслями не созрел, что при адвокате,
действующем 5 лет, здесь, на Западе, мог быть непорядок. Настолько я не
понимал его неприспособленности к моему делу, что ни разу не спросил: да
умеет ли он хоть составить литературный договор? - и он, храня
самодостоинство, ни разу мне в том не признался.
Так мирно, и по видимости очень успешно, прошло несколько месяцев; вдруг от
цюрихских чехов случайно я узнаю, что существует в Цюрихе некий литературный
агент Пауль Фриц, который и заключает от моего имени все договоры. Я - не
поверил, мне это клеветой показалось: как же бы доктор Фриц Хееб, тут,
рядом, стал бы такое от меня скрывать? Я ещ„ несколько месяцев стеснялся
задать ему даже такой и вопрос. Лишь поздней осенью (а Хееб то и дело уезжал
отдыхать в южную Швейцарию) опять возник какой-то срочный вопрос и спросить
некого, - и нашли мне этого другого Фрица - да из того же самого агентства
Линдер, которое уже пустило прахом мой "Круг" в 1968! Он охотно явился и
объяснил: Хееб нанял его в мае (уже когда я тут рядом был - и не сказал ни
слова!), но тв„рдо запретил ему обращаться непосредственно ко мне. Да почему
же? - а никак не от нечестности Хееб это так в„л, а - для нетревожимого
самодостоинства. (Откупиться от этого Фрица - весьма больших денег потом ещ„
стоило, чтоб освободил он мои руки по договорам, которые заключал он.)
Лишь осенью 1974 я придумал приглашать моих главных издателей для
знакомства. Стали они приезжать, мы заседали в кабинете Хееба,
возвышенно-монументального в сво„м кресле, а мы с издателями, дотоле мне
неведомыми, и под перевод В. С. Банкула, знающего все языки, - полукружком
на стульях. Я - изумлялся слышимому, а издатели изумлялись, что я до сих пор
ничего этого не знал.
И по продрогу тяжелощ„кого, прямоугольного лица доктора Хееба -
выказывалось, что и он - впервые осознавал вс„ соверш„нное лишь теперь.
Только тут стала открываться мне картина развала, запутанности всех моих
издательских дел и полной связанности рук: ещ„ не начав движений в этом
свободном мире - я был всем обязан, связан, перевязан, - и неизвестно как из
этого всего выпутываться. Всюду какие-то дыры и дыры, куда ут„к ещ„ не
отвердевший бетон.
Да главное - не было у меня ни времени, ни настроения этим заниматься: я -
разгадывал Ленина в Цюрихе.
И я вс„ время сравнивал людей здесь, на Западе, и людей там, у нас, - и
испытывал к западному миру печальное недоумение. Так что ж это? Люди на
Западе хуже, что ли, чем у нас? Да нет. Но когда с человеческой природы
спрошен всего лишь юридический уровень - спущена планка от уровня
благородства и чести, даже понятия те почти развеялись ныне, - тогда сколько
открывается лазеек для хитрости и недобросовести. Что вынуждает из нас закон
- того слишком мало для человечности, - закон повыше должен быть и в нашем
сердце. К здешнему воздуху холодного юридизма - я решительно не мог
привыкнуть.
По горячности мне тою осенью хотелось выступить и публично: что вся система
западного книгоиздательства и книготорговли совсем не способствует расцвету
духовной культуры. В прежние века писатели писали для малого кружка высоких
ценителей - но те направляли художественный вкус, и создавалась высокая
литература. А сегодня издатель смотрит, как угодить успешной массовой
торговле - так чаще самому непотребному вкусу; книгоиздатели делают подарки
книготорговцам, чтоб их ублажить; в свою очередь авторы зависят от милости
книгоиздательств; торговля диктует направление литературе. Что в таких
условиях великая литература появиться не может, не ждите, она кончилась -
несмотря на неограниченные "свободы". Свобода - ещ„ не независимость, ещ„ -
не духовная высота.
Но я удержался: не все ж издатели таковы.
Столкновение двух непониманий очень резко проявилось в истории с гонорарами
"Архипелага": когда я из Союза командовал Хеебу отдавать "Архипелаг"
бесплатно или за минимальный гонорар*. Уже того я не понимал, что, по
западным понятиям, я этим унижал свою книгу перед читателями: если е„ д„шево
продают - значит, она плохо сбывается, вот и пошла по деш„вке. И уж на что
Хееб ничего в издательском деле не понимал, а тут понял, что совсем без
гонорара нельзя, даже стыдно. Он разумно возражал мне, что слишком
удешевлять нельзя, будет плохая бумага, тесный шрифт. И вместо обычных для
автора с известностью 15%, которые все давали, в тот миг дали бы и больше,
Хееб стал ставить условием (в заслугу ему запишем) 5%. И - вс„. Книги
отчасти подешевели, да, но и не слишком заметно. Я приехал - спохватился:
ведь все доходы от "Архипелага" я назначил в Русский Общественный Фонд, и в
первую очередь для помощи зэкам, а деньги уплывают? Стал я теперь к
издателям взывать, вдохновлять: я взял с вас 5% вместо 15, так имейте же
совесть, проникнитесь духом этой книги - теперь 5% пожертвуйте сами от себя,
в Фонд помощи заключ„нным. Некоторые и жертвовали (там из-за духа ли книги,
или чтоб не утратить моих следующих книг), но почти плакали от трудности: уж
лучше б сразу я взял с них 15%, они бы их списали со своих налогов, и вс„, -
а жертва в иностранный Фонд не списывается с налогов, и теперь е„ надо
отдирать от основного капитала издательства. А я ведь этого ничего не
понимал, когда затевал!.. Директор швейцарского издательства "Шерц" - тот
самый высокорослый, героически защищавший меня на цюрихском вокзале от
раздава толпой, - он, по бернскому соседству захвативший от Хееба договор
сразу на все три тома "Архипелага" впер„д, теперь ни от чего не зависел, и
бессовестно доказывал мне в глаза, что именно из-за миллионных тиражей он
нес„т дополнительные неожиданные расходы (де, пришлось арендовать чужие
типографии) - и поэтому ничего не может пожертвовать в Фонд.
И ещ„ первые тома "Архипелага" везде продались сколько-то дешевле, а со
второго цены полезли вверх - мол, инфляция, бумага дорожает, - стал и я
назначать для Фонда нормальный авторский процент. А уж третий том - Запад
мало и читал, устал от русских ужасов. Ото всего моего размаху только то и
вышло, что Русский Общественный Фонд потерял несколько миллионов долларов.
Я, по глупости, думая, что сделаю книгу доступнее широкому читателю на
Западе, наказал своих соотечественников в пользу западных издательств, вот и
вс„.
Ну разве мог я такое вообразить, живя в Советском Союзе? Ну разве можно этот
мир сухой представить - нам там, придавленным: жертва - не списывается с
налога, и потому невыгодна! Мы, не привыкшие соразмерять жертву с какой-то
выгодой, - разве могли этот мир освоить? разве могли принять его в душу?
В СССР, неизносном, мозжащем, все шаги мои были - череда побед. На
раздольном свободном Западе все шаги мои (или даже бездействия) оказывались
чередой поражений. Не ошибок - я здесь не делал? (На родине - несли меня
крылья общественной поддержки, были они первое время и за рубежом, но
настоятельнее их вдвигалось ко мне лужистое равнодушие дельцов.)
Однако среди тех издательских знакомств осенью 1974 года я не мог сразу не
выделить умных душевных издателей французского, католического по своим
истокам, издательства "С„й" (что значит "Порог") - благородного старого Поля
Фламана и молодого талантливого Клода Дюрана, которых вскоре прив„з в Цюрих
Никита Струве. Почтенный Фламан - интеллектуал с давней усвоенностью и
разработанностью культуры, как это бывает особенно у французов, большой
знаток издательского дела. Дюран - неутомимый, живо-сообразительный, даже
математичный, остромыслый, а к тому же и сам писатель. Ещ„ в ту первую
ознакомительную встречу у меня с ними возникла большая откровенность, они
видели мою растерянность, ещ„ больше е„ видел (и знал от Али) Никита Струве
- и он предложил "С„ю" взять в свои руки ведение моих дел. Фламан и Дюран
приехали в Цюрих вторично и согласились взять на сво„ издательство
международную защиту моих авторских прав, всю договорно-распределительную
работу с издательствами всего мира. Я предложил Хеебу тут же и передать
Дюрану копии всех заключ„нных (да не им, а агентством Линдера) контрактов.
Хееб сперва заявил, что невозможно, это очень длительная работа; потом за
четверть часа оскорбл„нно выложил их все. Только с этого момента, с декабря
1974, мои добрые ангелы Фламан и Дюран постепенно, год от году, разобрали и
уладили мои многолетне запутанные издательские дела.
Что Хееб не охватывал моих дел, не успевал почти ни с чем - ладно. Но зачем
скрывал, никогда не признался, носил такой солидный вид и передо мной?
Очевидно, адвокатское правило: не показывать своей слабости перед клиентом.
(А по-русски: насколько сердечней было б, если б он сразу и признался.)
Впрочем, в этих ноябрьских собеседованиях с издателями поняв, чтбо ж он
натворил, Хееб под Новый, 1975 год с дрожью голоса сделал мне заявление, что
он видит: он более мне не нужен, неугоден, и пода„т в отставку. И мне стало
его жалко: навалили мы на него проблем и дел не по его опыту и кругозору - а
непорядочности он никогда нигде не проявил, разве вот с утайкой Линдера. И,
жалеючи, я просил его остаться.
И он пробыл моим адвокатом ещ„ и весь 1975 год. И за эти два швейцарских
года Хееб - опять безумышленно, но по самоуверенности и по незнанию
собственных швейцарских законов - нан„с мне ещ„ самый большой вред изо всех
предыдущих. Но об этом - когда настигнет, впереди.
Глава 3
ЕЩ‚ ГОД ПЕРЕКАТИ
Хотя понятно, что вся Земля едина, а вс„-таки - другой континент, первый
взгляд на него всегда дивен: каким представится? Я увидел первым - Монреаль,
и с воздуха он показался мне ужасен, просто нельзя безобразнее выдумать.
Встреча - не обещала сердцу. (И в последующие дни, когда я побродил по нему,
- впечатление поддержалось. Весь дрожащий от восьмирядного автомобильного
движения чудовищный металлический зел„ный мост Жака Картье, под который и
должен бы я вплыть, если бы пароходом, - и безрадостно задымила бы сразу за
ним пивоваренная фабрика с флагами на крыше, и потянулись бы
бетонно-промышленные набережные - до того бесчеловечные, что на речном
острове остатки старого казарменно-тюремного здания радуют глаз как живые. А
глубже в городе - ч„рная башня канадского радио, а затем - нелепая тесная
группа небоскр„бных коробок среди обширных городских пространств. Монреаль
тянулся за "великими городами" Аме-рики, но неспособно.)
Встретил меня условленный сотрудник аэропорта, русский, - хорошо бы мне от
самого начала двигаться инкогнито, чтобы впереди меня не неслось, что я ищу
участок в Канаде. Мы миновали стороной общий пассажирский выход, толпу,
проверку и, кажется, незамеченными ускользнули в дом при храме Петра и
Павла, куда я имел рекомендацию от Н. Струве к епископу Американской
православной церкви Сильвестру, члену редколлегии "Вестника РСХД". Ему я и
открыл цель своей поездки, прося совета и помощи. Там я пров„л
предпасхальные дни.
Незамеченным? - как бы не так! - дня через три в монреальской газете
появилось не только сообщение о мо„м приезде, но даже и несомненная
фотография моя в аэропорту. Да откуда же, будьте вы неладны?! Оказывается:
студенты! да, предприимчивые студенты узнали меня издали, сфотографировали
телеобъективом, а затем два дня - не ленились! да ведь ради денег!
заработать за сч„т моего покоя, - ходили по редакциям, убеждая принять
материал, а им никто не верил. Страшная досада: перед самым началом тайного
поиска меня и обнаруживали. Продали писателя - студенты, ну мирок!
А коли уж вс„ равно раскрыли и наш„л меня украинский радиокорреспондент -
записал я на пл„нку пасхальное обращение к православным украинцам*.
Украинцев в Канаде - большое расселение. Сдружить украинцев с русскими -
чувствую задачу на себе всегда. Украинского - много влилось в меня от деда
Щербака, он чисто по-русски и не говорил, да сама речь какая т„плая! и бабка
по матери наполовину украинка; и украинские песни известны и внятны мне с
детства. И в 1938, когда мы, студенты, на велосипедах дали петлю по всей
сельской Украине, - сколько же запечатлелось трогательных мест, стоят
сердечным воспоминанием.
Впрочем, не одни студенты меня выдавали в Канаде, потом и более солидные
люди, не умея удержать новость или даже намеренно ища связи с прессою. И в
первые же дни - в одной, другой, третьей газете уже излагался мой план
купить землю и переселиться в Канаду. В окрестностях Монреаля гонялись за
мной кинокорреспонденты по дорогам, приходилось хитростями от них уходить. И
частная встреча с премьером Трюдо тоже разглашалась в газетах.
В чужом мире действуя, я на каждом шагу ошибался, да ведь и языка не хватало
везде, сразу переключиться с немецкого на английский мне было трудно, не тем
голова занята. Вся эта встреча с Трюдо была совсем не нужна, но казалось
мне, что я должен предупредить правительство о своих намерениях, чтобы не
попадать, как со швейцарской полицией, да и получить благоприятствие
иммиграционных властей. Я его и получил, но можно было обойтись без
премьер-министра, только ненужная разгласка. (И сам разговор, и все темы на
той встрече произвели на меня впечатление незначительности, и обидно
становилось за эту страну, такую богатую, огромную по размаху, - но робкого
великана в толчее дерзких и быстрых.)
Сами поиски удалось устроить активно: дня три повозил меня по комиссионерам
("риэлторам", - иначе тут домов, участков не покупают) отец Александр
Шмеман. Кроме того епископ Сильвестр посоветовал мне обратиться к молодому
архитектору Ал„ше Виноградову. Его родители были из Второй (военного
времени) эмиграции, сам он испытал лагеря "ди-пи" (перемещ„нных лиц) ещ„
младенцем. Оказался он душевно чистый, уравновешенно-спокойный, с добрым
нутряным голосом молодой человек, и жена у него - прелестная Лиза Апраксина,
аристократической поросли, из третьего поколения Первой эмиграции. Вырос
Ал„ша в англо-канадском мире и был там вполне свой, но оставался  (благодаря
родителям)  удивительно русским, как будто сейчас из наших мест. Он охотно
согласился мне помочь - и мы много поездили с ним по провинции Онтарио.
Каждый раз "покупателем" был мой спутник, а я - просто присутствующий
приятель. (Вполне как и в Советском Союзе, когда возил меня по тамбовщине
Боря Можаев с корреспондентским билетом, всех расспрашивал о сегодняшнем
колхозе, а я болтался при н„м и высматривал про тамбовское восстание 1920-21
года.)  И пересмотрели мы многие десятки предлагаемых мест, и даже на
некоторых я как будто уже заставлял себя остановиться, - довольно
причудливые скалы вокруг возвышенного озера, уже планировали мы, где что
будет построено, иногда и дорогу надо было строить, этого, пожалуй, и не
осилить. Искал я место уедин„нное, в стороне от проезжих путей, это первое,
да, но когда-нибудь же и благоустройно? но какие-то же города и школы
неподал„ку? - мне-то хорошо в пустыне, а каково детей растить? Аля очень
беспокоилась.
И после всех заходов нашей изматывающей поездки - вс„ более становилось
понятно, что я ничего не наш„л, что найти очень трудно. Прежде всего
оказалась Канада - совсем нисколько не похожа на Россию: дикий малолюдный
материк под дыханием северных заливов, много гранита, так что для дороги то
и дело продалбливаются в н„м выемки. Леса? Рисовались роскошные
толстоствольные, доброденственные - оказались (в Онтарио, где только и
намеревался я остановиться) жиденькие, не на что смотреть, Карельский
перешеек: многими годами тут хищнически рвали каждый толстый ствол,
вытягивали его тракторами из любой чащи, и оставлена лишь невыразительная
болезненная толпа стволиков. Если на участке растут хорошие породы, то об
этом даже