ри этом не
просит у не„ русского текста). А за Карлайлами оста„тся, как и было, лишь
американское издание "Архипелага", однако договор с "Харпером" от моего
имени будет заключать Хееб.
Карлайл сразу и с негодованием отказалась от такого распределения ролей:
тогда они перестанут сотрудничать с нами! Как? мировой контроль упущен?
"Архипелаг" не будет принадлежать им всецело, как раньше "Круг"?! И какую
дальше славу или выгоду сулит издание уитневского перевода у "Харпера", под
чужим контролем? Добыча была в руках и уплыла. А тут же и какой удар
самолюбию! Выясняется постепенно нам, что Ольга уже нахвастала "Харперу",
что передаст им мировые права на "Архипелаг", - и вот?.. В ту осень опять
приезжали в Москву старики Андреевы, передавали резкое недовольство дочери,
- да ещ„ ж от нас стояла угроза проверки качества английского перевода
"Архипелага" (ожегшись на "Круге"), - а "Харпер", напротив, налакомясь на
"Круге", требовал себе и по "Архипелагу" льготных, если не подавляющих,
финансовых условий. (И вс„ ж это пишется на бумажках, "под потолками", потом
бумажки сжигать, а в окно выглядывать, нет ли топтунов, всегда такая
сдавленность, и в ней надо принимать решения.) Для сохранения добрых
отношений я и тут уступил Карлайлам все англоязычные страны, старики увезли
такую уступку, - нет!!! Карлайлы были возмущены каким бы то ни было
ограничением их мировых прав.
А если так - зачем им дальше вся эта история, не лучше ли действительно
разорвать? (После того, как Хееб утвердил им предыдущие "расходы", у них и
за прошлое руки свободны.)
Нигде, как здесь, наглядно обнажается полная холодность О. Карлайл к русской
литературной традиции, к которой она будто бы принадлежит и по рождению и по
духу, о ч„м не раз декларировала. В апреле 1973, сидя под ч„рными тучами, я
по левой, с двухмесячным опозданием, получил поразившее меня февральское
письмо О. Карлайл, бравирующее дерзостью. Она сообщает как о "необратимо
реш„нном", что они не могут выполнять роль "партн„ров": "при разделении
ответственности" они "теряют возможность достичь качества мировой
публикации, какое было получено в случае "Круга"" (когда бросили роман на
разрыв и глумление над текстом). И ещ„, оказывается, "риск оглашения нашей
прошлой и настоящей деятельности становится неприемлемо высоким", - для них?
нет, собою они жертвуют, но "по отношению к вам и к другим замешанным в это
дело друзьям". Да почему же в качестве участников отдельного скрытного
перевода, во всех внешних сношениях заслон„нные моим адвокатом, они будут
обнаружены и разглашены, - а сами бы, ведя мировую операцию и все отношения,
не будут? Так и не смогли упрятать, что рвут они лишь оттого, что не
получили мирового копирайта "Архипелага". Итак, "с чувством грусти, но и
гордости, что они содействовали мировому успеху моего творчества" (вывели
меня в люди), они совершают "полный уход" от этого высокоценимого ими
"Архипелага", они более не могут участвовать в переводе (не осталось
вещественных доказательств, чтоб они в н„м и участвовали за 5 лет), сам же
перевод "в форме первого наброска" и все на него права - за Томасом Уитни, к
которому и следует обращаться. "Первый набросок" перевода - через 5 лет:
Эта тяжкая наша весна 1973. И ГБ послало предупреждение (через
Синявскую-Розанову, она с ними интенсивно общалась, обговаривая скорый
отъезд своей семьи во Францию), что если я добровольно не уеду из Союза -
меня посадят и отправят умирать на Колыму. Нераздираемые нарастающие наши
бремена, ощущение надвигаемых ударов ГБ. И - такое письмо! Как
оскорбительно, стыдно читать его в нашем подпольи. Значит, вся пятилетняя
надежда, что "Архипелаг" спас„н, переводится и грянет, - рухнула. Чтбо за
доводы на хилых ножках, мелочная обида, - и ещ„ привязывают нас юридическими
петлями к переводу, не сдвинутому за 5 лет!
Если б мы знали, какой верный добрый Уитни и его истинное соотношение с
Карлайлами в работе, - так мы б не так горевали, баба с возу - кобыле легче.
Но вот нас юридически связывают с неоконченным переводом, ни страницы
переведенного не дав, ни даже русского текста, - и ничего уже не обещая. То
есть даже запрещают начать английский перевод заново.
Я ответил горячо. Не могу предположить, что, имея 5 лет дело с
"Архипелагом", они остались равнодушны к духу его. Он - не литературный
товар, а звено русской истории. Однако ваше письмо пренебрегает именно этим
духом. Издательства получат от книги небольшой доход, таковы будут мои
условия, книги не должны продаваться по безумным западным ценам. И - снова я
просил их передумать и остаться на переводе. (Да может старики пристыдят
е„.) А если нет, я вижу один путь (никто не возьм„тся исправлять чужой сырой
материал; не вижу, как спасать работу в хаотическом состоянии): оплатить
весь перевод, сделанный по сей день, - и предать огню в присутствии доктора
Хееба. Перевод по-английски мы начн„м заново (все права на перевод - у
Томаса Уитни:).
И уже не требовал от них русского текста, того моленного, первого, - а его
тоже сжечь!
Горечь в горле стояла ужасная. Ощущение провала в излелеянном деле.
Это мо„ "левое" письмо долетело до Карлайл быстро - и тотчас же слала она
мне гневный ответ: они действовали только из любви к России и при таком
бескорыстии заподозрены в коммерческих интересах! да будь это прежние
времена, она прибегла бы к защите е„ отца, чтоб он вызвал меня на дуэль за
оскорбление чести дочери. ("Дуэль" - когда я из-под обстрела не вылезаю.) А
между тем - она меня "сделала известным на Западе и помогла получить
Нобелевскую премию", вот как!.. Теперь она указывала и ещ„ одну причину
разрыва: что я недоволен их переводом "Круга". Но об этом она знала от
родителей уже три года назад, а ссылалась, будто впервые узна„т через Бетту
(и опять - чтобы скрыть заядлую причину: утерю надежды на мировой копирайт).
Весьма дурным русским словом хотелось е„ назвать.
Успел я предупредить Хееба: ни в коем случае не ехать, как он собирался, за
океан к Карлайлам, не надо кланяться. Он получил мо„ письмо вовремя и вс„
равно упрямо поехал в июне в Нью-Йорк, с женой (страсть путешествовать).
Уронил мою позицию - и решительно ничего не продвинул. Нежно и пусто пров„л
время в гостях у Карлайлов. (Она теперь пишет в книге: он и не спрашивал у
не„ английского перевода "Архипелага", - тогда и вовсе зачем ездил? А Хееб
говорит: они отказались дать, перевод не готов. Так оно потом и оказалось:
не готов.) Не сделал и попытки познакомиться с Уитни (или не свели их). И
вернулся в Европу с пустыми руками.
А к концу лета - был схвачен "Архипелаг" гебистами, погибла Воронянская, - и
я отчаянно д„рнул дальний взрывной шнур "Архипелага". А взорваться было -
только тому, чтбо расстарались мы в последнее время: немецкому да шведскому
изданию. Главное же, англо-американское, решающее весь ход мирового
общественного мнения, - вот, не оказалось готово. Только тут Карлайлы
вернули Уитни перевод (который и содержался не у него, оказывается), и он
кинулся работать. Только в октябре 1973 приехал Курто из Штатов, прив„з
Хеебу лишь 1-й том "Архипелага", неготовый перевод Уитни, над которым ещ„
предстояло поработать вместе с экспертами. А перевод последующих томов Уитни
ещ„ продолжал.
Вот так мы передали пл„нку "Архипелага" в "чистые руки", ещ„ и наследнице
русской литературной семьи. Как саранча налетела и поела плод доверчивой
дружбы старших поколений, и память замученных.
И вдруг, чего нельзя было ожидать, я оказался на Западе. Энергичная дама,
очевидно, забеспокоилась. Она была безупречна за подписью Хееба и пока я
сидел в восточной клетке - а что теперь? Она не стала бездейственно ждать,
но кинулась навстречу ожидаемой опасности: поехала в Европу искать встречи
со мной.
А я первые несколько недель после высылки ведь не сознавал всего отч„тливо,
да многого пока и не знал. Ещ„ семья в Москве. Ещ„ висит судьба архива -
удастся ли вывезти его? Да может тр„х дней в Цюрихе не прошло, как Хееб
повл„к меня в английский консулат, давать показания о пиратстве Флегона. Ещ„
надо изрядно потолкаться на Западе, чтобы получить отвращение к судам. И я
еду как в тумане. Дурную штуку сыграли со мной, втравивши неосмысленно в
этот суд, - но и с другой же стороны: если не пресечь Флегона, значит
признать, что у меня нет авторских прав на "Архипелаг", даже когда я за
границей?
И вот - на второй же день в Цюрихе - телеграмма из Вашингтона: теплейшие
поздравления и молится за прибытие моей семьи; знает, что даже в изгнании я
осуществлю свою миссию; посетит родителей в Женеве в марте и надеется
увидеть меня, Ольга Карлайл.
Не помню, когда я эту телеграмму увидел в ворохе и дошла ли до моего
сознания, но следом письмо из Женевы: я уже у родителей, очень хочу с вами
встретиться, могу приехать в Цюрих на несколько часов; и везу вам
приглашение на годовой съезд американского Пен-клуба; и очень беспокоимся о
Наталье Ивановне (Еве); и - ото всего сердца обнимаю вас, и мой муж и мои
родители передают вам самый дружеский привет. И от отца е„ письмо:
очень-очень просит, чтоб я принял дочь.
И я - забыл недавнее жжение? весь разрыв, их вероломное уклонение, затяжку
"Архипелага", как они крылья нам подрезали? Да, вс„ забыл. Уже год прош„л -
грозный, сожигающий год, не тем я был занят, я забыл свою обиду, утерял даже
в памяти или не сознавал ясно, что они заморозили "Архипелаг" из-за мирового
копирайта. Да, казалось мне: взорвись американский "Архипелаг" в январе
1974, в двух миллионах экземпляров, как позже было, - да дрогнули бы
большевики меня и выслать. Но сейчас уж что, вс„ равно ощущение победителя -
и что тут считаться? все мы - близкие тайные сотрудники, вс„ можно
по-хорошему, и отчего бы им сейчас не двинуть перевод "Архипелага" быстро,
всем вместе? И написал: приезжайте.
Приехала. С остро-нащупывающей улыбкой. А я - уже запросто. Вс„ прошло как
прошло, я не корил е„ прошлогодним письмом. Я попросил, чтоб она передала
мне их редактуру 2-го и 3-го тома, - она извивистым выражением растянула,
что - нет. Не дадут. (Так мы никогда и не увидели той их редактуры.) Я
спросил: достаточно ли оплачены их с мужем труды? (У Хееба ещ„ не успел
узнать, а сам он мне ничего не докладывал.) Она в колебании потянула: "Да-а,
даже чуть больше". Ну хорошо, значит, в расч„те. (А она - выясняла, в
разведке и был, очевидно, весь смысл е„ приезда: как я отношусь к е„ сделке
с Хеебом, не начну ли трясти. Уже 5 недель, как я общался с Хеебом, и какой
же западный человек может вообразить, что я у него не потребовал финансовых
отч„тов? А мы с ним - и ещ„ вперед 5 месяцев не заговорим, не разбер„мся.) И
- ничего больше в той встрече не было, пустой час за чайным столом, я был
как в сером тумане, не домысливая. Но всю эту встречу она потом ядовито
изукрасила для своей книги моими якобы пророческими вещаниями, командным
голосом, - урок мне, и всем: что никогда не надо лишних встреч с
сомнительными людьми, давать им повод лжесвидетельствовать. Как вообще не
надо было встречаться с Ольгой Карлайл никогда. Если бы заботы о "Круге" я
поручил первому встречному в Москве западному туристу - вероятно, результат
был бы не намного хуже.
В последующие месяцы ни к какому допереводу "Архипелага" Карлайлы,
разумеется, не присоединились.
А в октябре того года мы с Алей были в Женеве и встретились со стариками
Андреевыми - впервые не под советским оком, не надо исписывать молча листы,
можно говорить обо вс„м под потолками. А - не поговорилось что-то. Печальная
старость в полунищете, малая пенсия от ООН, где Вадим Леонидович раньше
служил. Положение В. Л. как советского гражданина отрывало его от эмиграции,
ему тут не доверяли, одиночество. Какими всесильными они казались мне десять
лет назад в комнатке Евы, когда зависело от них взять или не взять пл„нку,
вся моя судьба. Какими беспомощными и покинутыми - теперь. И сегодня
говорить им о проделках их дочери, выяснять - только растравлять. Да
Вадим-то Леонидович когда-то любовно готовился набирать "Архипелаг" сам
по-русски, и шрифты покупал, и составлял словарик блатных выражений. И
Андреевы в тот вечер тоже боялись притронуться к больной теме. Так мы
просидели, не обмолвясь о главном, как между нами разладилось, и будто
дочери у них никогда отроду не было. Щемливо было их жаль. Вослед наступил
промозглый швейцарский ноябрь, послали мы им чек, памятуя прошлое и не
слишком полагая, чтобы дочь с ними чем-нибудь поделилась из своего
нью-йоркского мельтешения.
Вскоре затем, узнав-таки подробности от Хееба, я при встречах с новым
руководителем "Харпера" Ноултоном (если б руководство не сменилось, то,
после всего прежнего, я работать с этим издательством и не мог бы) выразил
ему сво„ удивление Карлайлами и предложил издательству самому вытрясти из
Курто тот "резерв", который он задержал неизвестно по какой причине, а
теперь, от простого лежания денег у него, требовал ещ„ половину их себе за
заботу. Ноултон передал Карлайлам мои недовольства, они забеспокоились.
А блистательный биржевой Курто не только не стыдился, но несмущ„нно
предлагал мне свою помощь по расч„ту американских налогов за те годы, когда
я был в Союзе, и требовал всего лишь гонорар и дорогу в Цюрих, потом только
дорогу, потом ничего, вс„ бесплатно. Получалось почему-то, что я должен
платить налоги и за то, что Карлайлы тратили, расч„та того я никогда так и
не понял, а заплатил, чтоб отвязались. Мне оставалось относительно Карлайлов
- только игнорирование.
Но когда в 1975 я ездил по Штатам - Карлайлы не выдержали и игнорирования,
уж за прошлые годы кбак они, наверно, расхвастались нашей близостью - но,
вот, и не встречаемся. А новый директор издательства уже знал о мо„м
недовольстве ими, и это, очевидно, распространилось в их кругу. Теперь она
писала, что требуют встречи и объяснений. Их письма достигали меня окольной
передачей. Ну, только сейчас, в бурно-политическую поездку по Штатам, буду я
с ними объясняться, снова и снова перемалывать эту мучительную историю? в
ваших руках были все пути, вы распорядились, хватит. Не ответил им. И прошла
ещ„ одна зима, в 1976 я снова уехал в Штаты. И сразу же в те дни Аля в
Цюрихе получила письмо от Вадима Леонидовича на мо„ имя. Три года назад
Ольга сверкнула обещанием послать своего бедного отца "на дуэль" за свою
честь, теперь она и заставила его написать письмо, видимо тяжело ему
давшееся, болезненно написанное, явно через силу. Он писал, что я проявляю
несправедливость к его дочери, и в этом я неправ, и ему больно. (Вот и урок:
мы тогда в Женеве пожалели, смолчали, а надо всегда вс„ начистоту выяснять.)
Двух дней письмо у нас не пролежало - раздался телефонный звонок: В. Л.
скончался, и вдова его просит почему-то немедленно вернуть письмо, чтоб оно
как бы не существовало. Через два часа о том же позвонила и Ольга из
Нью-Йорка. Аля отослала письмо назад.
Видимо, с 1975, если не раньше, О. К. и задумала, для оправданий и насыщения
честолюбия, свою безрассудную книгу - и куда же делись недавние заботы о
"замешанных в дело друзьях"? Открывая себя, О. К. и открывала: кто же связал
меня с ней? Для ГБ не составляло труда рассчитать общих наших московских
друзей: Ева, А. Угримов и Царевна. Накидывала им петлю на шею, хоть лети их
головы!
Лети их головы, но мир должен знать, как тонкая, талантливая, благородная
Ольга Карлайл отдала вместе с мужем 6 (шесть!) лет жизни Солженицыну, чтобы
"сдвинуть гору" (напечатать роман, имея готовую пл„нку), "превратилась в
компьютер", "годы сплошной работы", до 18 часов в день, и "почти не
вознагражд„нные", и на каждом шагу "масса риска" (где? в ч„м?), "мы
перестали жить как люди", на телефон клали подушку (?), "сяду в тюрьму, но
никогда его не выдам" (какая тюрьма ей грозила на Западе?), да что там! -
отдав Солженицыну и всю свою жизнь, ибо она на эти годы "отложила всю свою
работу", - теперь она уже, мол, не станет художницей, и "погибла карьера
журналистки", и "потеряла родину своих отцов" (сперва за свои статьи о
диссидентах, теперь именно благодаря этой книге), - а Солженицын ответил
неблагодарностью и более не разговаривает с ней. (Столь ловко написала, все
поняли так, что она безумно "рисковала жизнью", самолично вывозя "Архипелаг"
из СССР, - и как же все сочувствовали е„ невозблагодар„нным жертвам!)
Все близкие и друзья (и Уитни) отговаривали О. К. В 1977 приезжала на Запад
Ева, отговаривала и Ева, напоминая о судьбе своей и других угрожаемых, - О.
К. только фыркала: "ты имеешь свободу не возвращаться в Советский Союз!" Уже
с осени 1977 потекла в американских газетах бурная реклама книги; повсюду
Карлайл, захл„бываясь, трубила о книге, особенно - и верно - рассчитывая на
успех среди неприязненной ко мне нью-йоркской образованщины - такими
уничтожающими уколами, например, что я несочувственник их
антивоенно-вьетнамского движения, или что я недоброжелатель западной прессы.
(От этой образованщины она и впитывала заказ, как желательно изображать
меня: авторитарным Командором, и именно так выписывала.) Ещ„ весной 1978 О.
К. рвалась опять зачем-то со мной встречаться, даже приехать в Вермонт, ещ„
какие-то переговоры (или иметь лишнюю встречу для "живого описания"?). Я
опять не ответил.
И наконец, вот, книга вышла. На самом верху, где надо бы писать автора, -
моя фамилия, крупно, чтобы привлечь. И обещающий заголовок - "Солженицын и
Секретный Круг"!* По срокам выхода книга Карлайл совпала с
англо-американским изданием загубленного ею 3-го тома "Архипелага", так что
рецензенты, а многие из них ленивы и неразборчивы, объединяли эти книги на
равной основе. (Пять лет провредив назреванию американского издания
"Архипелага", О. К. теперь посильно повредила ему ещ„ при выходе.) И суть
рецензий открывалась уже не в узниках "Архипелага", но в том, что
чувствовала и как страдала эта тонкая женщина, которая сделала из
незаметного русского автора коротких рассказов - мнимо-титаническую фигуру
для Запада, потративши вместе с мужем 7 (уже) лет своей жизни, тяж„лой
работы, для лучших переводов и устройства его книг, - и взамен испытала
такую неблагодарность. Книга Карлайл имела, как говорится, "хорошую прессу"
в Штатах, крупные американские издания поддержали и внедряли е„ версию.
Рецензенты вс„ же призывали простить неуравновешенному, бешеному автору
"Архипелага" его паранойю (так прямо и выражались - паранойю, это
американская пресса допускает, это не оскорбление), - ведь вот Карлайл
простила, и "книга е„ написана без горечи".
Но с хорошо рассчитанным ядом, накопительным от страницы к странице.
Нарастающе представлен я: честолюбивым, властолюбивым, взбалмошным,
неоправданно часто и круто меняющим свои решения (в таких десято-зеркальных
изломах сюда достигает наша тамошняя изломистая борьба: "мир интриг",
"русские шарады"). Настолько одержимым, необузданным, фанатичным,
подозрительным, что и вполне на грани паранойи. "Страшный человек", "он
воспитан в той же системе ценностей, как и его враги", "ловкий зэк выходит
на поверхность", "авторитарная фигура", "для него человеческие связи -
ничтожные помехи", - вероятно, не вс„ это состроила она сама, но уже
отпечатывается лик, который будет стандартно тиражировать западная пресса.
О. К. присочиняет и вовсе не бывшие в Москве между нами встречи, а уж бывшие
наполняет вольными сочинениями, благо не было свидетелей и никто никогда не
проверит: дер„т из "Тел„нка", уже известного всему миру, и вкладывает мне в
уста, будто вс„ это я ей рассказывал доверчиво уже тогда, раньше всех. А уж
цюрихская встреча вовсе сведена к карикатуре, и так как надо ей скрыть, о
ч„м мы говорили на самом деле, - она опять крад„т из "Тел„нка" такое, чего я
при встрече с ней ещ„ и не знал (сожжение одежды в Лефортове), или "жена
упаковывает архивы" - бессмыслица: их, наоборот, надо было расчленить и
тайно разослать, этого О. К. не смекнуть. А уж об истории "Архипелага"
кривит, как ей выгодно. То якобы я "велел все дела по "Архипелагу" держать
вне сферы Хееба" - невозможная бессмыслица, у Хееба отначала доверенность
полн