в после его смерти и увезли с собой прах
Ефима Давидовича. Он был похоронен на земле Израиля с воинскими почестями.
Через два года жена Давидовича (русская по происхождению) приняла решение
вернуться в СССР.

25 февраля умер Петр Ефимович Кунин. Возможно, он тоже собирался уехать из
страны, где ему становилось все трудней жить и работать и где все меньше
оставалось друзей (за два года до этого уехал его ближайший друг Шура
Таксар, тоже мой товарищ по аспирантуре). Но Петя не успел об этом
сказать...

Я знал Петю около 38 лет, но лишь в последние полгода нашего общения смог
полностью оценить его; видимо, я сам под влиянием Люси стал в каком-то
смысле более контактным и человечным. Одна из его характерных черт - он
постоянно был занят сложными и хлопотными делами своих многочисленных
друзей мужского и женского пола настолько, что на свои собственные ему уже
часто не хватало времени. Поворотным моментом в моей жизни был переезд в
Москву и поступление в аспирантуру в 1945 году. Сейчас уже трудно что-либо
выяснить, но, кажется, Петя приложил тут руку; во всяком случае - советом.

С теплым чувством я вспоминаю нашу дружную и голодную жизнь с ним в военном
Ашхабаде. Трудности устройства на работу, особенно для еврея, в конце 40-х
годов вынудили Петю вместе с его другом Шурой Таксаром перебраться в Ригу,
где у последнего были какие-то возможности. Около 20 лет Кунин вел там
преподавательскую работу, по-видимому успешно. В эти же годы Кунин
определил себе поле научной деятельности - применение методов точных наук и
кибернетики в медицинской диагностике. Тут он добился успехов и признания и
перешел на работу в один из московских институтов.

Умер он скоропостижно, во время дружеского разговора с Д. Чернавским,
сотрудником Теоротдела ФИАНа, тоже занимающимся применением
физико-математических методов к биологии. Приближался 50-летний юбилей
Чернавского. Петя сочинял приветственные стихи (это у него всегда
получалось) и позвонил Диме, чтобы выведать у него какие-то подробности.
Вдруг Чернавский услышал, что на противоположном конце провода наступило
молчание. Петю нашли лежащим на полу около своего телефона, мертвым.

8 марта умер другой мой друг - Григорий Сергеевич Подъяпольский. Наши
жизненные пути пересеклись впервые в 1970 году, сначала заочно - его и моя
подписи оказались рядом под надзорной жалобой по делу Григоренко,
составленной Валерием Чалидзе. Я тогда только начинал свою правозащитную
деятельность. Григорий Подъяпольский уже имел в ней важные заслуги - он был
участником и одним из зачинателей Инициативной группы по защите прав
человека. Демократический, честный и открытый дух этой правозащитной
ассоциации несет на себе печать убеждений, ума и светлой личности Гриши (и
его друзей - Т. Великановой, С. Ковалева, А. Лавута и других).

В 1972 году, после выхода Чалидзе из Комитета прав человека, Подъяпольский
вошел в него. Нам удалось сделать кое-что полезное как в рамках Комитета,
так и - особенно - вне их, в более гибких формах обычной "правозащитной
гласности". Гриша был при этом инициатором некоторых документов. В эти годы
мы (я говорю о членах нашей семьи) очень подружились с Гришей и его женой
Машей. Это была прекрасная дружная пара, их взаимное уважение и любовь
радовали душу.

Гриша обладал очень нетривиальным умом, рождавшим часто неожиданные идеи.
Для него характерны непримиримость к любым нарушениям прав человека и
одновременно исключительная терпимость к людям, к их убеждениям и даже
слабостям. Последнее качество иногда заводило его куда не следует, но
как-то так всегда получалось, что он выходил незапятнанным, с честью...
Гриша, мягкий и добрый человек, при защите своих убеждений был твердым, не
поддающимся никакому давлению. Многочисленные допросы и другие попытки
сломить, запугать или запутать, обмануть его всегда оставались
безрезультатными.

По профессии он был физик, специалист по применению физико-математических
методов к геофизическим проблемам. Его исследования в области физики
подземных взрывов, сейсмологии и цунами были весьма важными и
результативными. Конечно, формальная его научная карьера совсем не
соответствовала значимости полученных им результатов. Среди специалистов он
при этом пользовался авторитетом. Гриша писал стихи. Не могу сказать, чтобы
они мне нравились - это дело вкуса, но стихи были самобытными.

На Западе посмертно опубликована книга его воспоминаний. Хотя он и не успел
их дописать, но и то, что есть, - очень интересно и талантливо.

Умер Гриша от кровоизлияния в мозг в возрасте 49 лет в командировке, куда
его срочно направили перед съездом КПСС, очищая Москву от нежелательных
элементов (соображения дела, службы при таких командировках просто
отсутствуют; Западу это, вероятно, покажется странным). Похороны Г. С.
Подъяпольского состоялись в Москве.

Опасаясь, что КГБ не даст мне говорить в зале крематория, я произнес свои
прощальные слова в тот момент, когда траурная процессия остановилась перед
залом. Я держался при этом рукой за крышку гроба; это было как бы последней
связью, соединявшей меня с Гришей. В зале тепло выступили сослуживцы и жена
П. Г. Григоренко Зинаида Михайловна, назвавшаяся родственницей покойного, -
иначе ее не допустили бы выступить. Ясно, что и мне бы не удалось.

После смерти Гриши Маша остается нашим большим и верным другом.

Через полтора месяца произошло еще одно несчастье. В конце апреля в первый
день Пасхи у дверей квартиры на темной лестничной площадке неизвестные
преступники ударили по голове поэта и переводчика Константина Богатырева;
через два месяца он умер в больнице от последствий этого нападения. Я
несколько раз встречался с Константином Богатыревым. Один раз он вместе с
Межировым пришел к нам с Люсей в больницу; в другие - он заходил на
Чкалова, обычно серьезный, иногда немного экзальтированный, с образной,
яркой речью, отражающей напряженную и свободную внутреннюю жизнь. Он
приносил нам свои новые переводы из Рильке - это была его главная работа
многих последних лет. Люся знала Богатырева очень хорошо и давно. Сын его,
тоже Костя, жил со своей мамой (бывшей женой Богатырева) рядом с Люсей на
даче в Переделкино; Алеша и маленький Костя дружили - это были почти что
отношения старшего (Алеша) и младшего (Костя) братьев, отношения взаимной
заботы и преданности. В ранней молодости, в сталинское время, Костя-старший
был арестован, много лет провел в лагерях, потом - реабилитирован. Похороны
Богатырева состоялись тоже в Переделкино в воскресенье 20 июня. Очень много
народа, друзей покойного, поэтов и писателей. Была какая-то пронзительная
торжественность в этих похоронах в солнечный ясный день. Гроб несли на
руках по тропинке среди высокой травы, кругом тоже так много свежей,
освещенной солнцем, густо пахнущей летом зелени и полевых цветов. И где-то
недалеко - могила Пастернака!

С самого момента ранения Богатырева очень многими стало овладевать глубокое
убеждение, что Костю убил КГБ. Не случайные собутыльники (были у него и
такие при его свободной и "легкой" жизни), а подосланные убийцы, по
решению, сознательно и заранее принятому в кабинетах Лубянки. Какие
доказательства? Зачем? Надо прямо сказать, что на оба эти вопроса нет
сколько-нибудь исчерпывающих ответов. И поэтому на главный вопрос "Кто
убийца?" тоже разные - хорошие и честные - люди отвечают по-разному. Даже
мы с Люсей стоим тут несколько на разных позициях. Она, при отсутствии
прямых доказательств вины КГБ, склонна подозревать случайную ссору с
пьяными друзьями-врагами. Я же, интуитивно и собирая в уме все факты,
считаю почти достоверным участие КГБ. А совсем достоверно я знаю следующее:
объяснить случайными хулиганскими или преступными действиями "людей с
улицы" все известные нам случаи убийств, избиений, увечий людей из нашего
окружения невозможно - иначе пришлось бы признать, что преступность в СССР
во много раз превышает уровень Далласа и трущоб Гонконга! Что же заставляет
меня думать, что именно Константин Богатырев - одна из жертв КГБ? Он жил в
писательском доме. В момент убийства постоянно дежурящая в подъезде
привратница почему-то отсутствовала, а свет - был выключен. Удар по голове,
явившийся причиной смерти, был нанесен, по данным экспертизы, тяжелым
предметом, завернутым в материю. Это заранее подготовленное убийство,
совершенное профессионалом, - опять же в полном противоречии с версией о
пьяной ссоре или "мести" собутыльников.

Расследование преступления было начато с большим опозданием, только когда
стало неприличным его не вести, и проводилось формально, поверхностно. Не
было видно никакого желания найти нить, ведущую к преступникам.
Естественно, что преступники или, возможно, связанные с ними лица не были
найдены. Возникает мысль, что их и не искали.

О возможных мотивах убийства Богатырева КГБ. Богатырев был очень заметный
член писательского мира, являющегося предметом особой заботы КГБ в нашем
идеологизированном государстве, - недаром Сталин назвал писателей
"инженерами человеческих душ". Вел он себя недопустимо для этого мира
свободно; особенно, несомненно, раздражало КГБ постоянное, открытое и
вызывающее с их точки зрения общение Богатырева с иностранцами в Москве.
Почти каждый день он встречался с немецкими корреспондентами, они говорили
о чем угодно - о жизни, поэзии, любви, выпивали, конечно. Для
поэта-германиста, говорящего по-немецки так же хорошо, как по-русски, и
чуждого предрассудков советского гражданина о недопустимости общения с
иностранцами, - это было естественно. Для КГБ - опасно, заразно, необходимо
так пресечь, чтобы другим было неповадно. Очень существенно, что Богатырев
- бывший политзэк, пусть реабилитированный; для ГБ этих реабилитаций не
существует, все равно он "не наш человек", т. е. не человек вообще, и убить
его - даже не проступок. Еще важно, что Богатырев - не диссидент, хотя и
общается немного с Сахаровым. Поэтому его гибель будет правильно понята -
не за диссидентство даже, а за неприемлемое для советского писателя
поведение. И, чтобы это стало окончательно ясно, через несколько дней после
ранения Богатырева "неизвестные лица" бросают увесистый камень в квартиру
другого писателя-германиста, Льва Копелева, который тоже много и свободно
общался с немецкими корреспондентами в Москве, в основном с теми же, что и
Богатырев. Копелев и Богатырев - друзья. К слову, камень, разбивший окно у
Копелевых, при "удаче" мог бы разбить и чью-нибудь голову. Конечно, всего,
что я написал, недостаточно для обвинения КГБ на суде. Но во всех делах,
где можно предполагать участие КГБ, остается такая неопределенность.

Еще одно огромное несчастье принес нам этот год, чисто личное. За день до
похорон Богатырева скоропостижно умер младший брат Люси Игорь Алиханов. Ему
еще не исполнилось 49 лет. Игорь был моряк, штурман дальнего плавания. Умер
он в плавании, в Бомбее, от сердечного приступа, и лишь через несколько
дней гроб с его телом смог быть привезен в Москву.

После ареста родителей в 1937 году на Люсю легла ответственность за судьбу
десятилетнего брата. Игорь рос трудно, внутренне травмированный трагедией
семьи. В 1942 году из блокадного Ленинграда со школьным интернатом Игорь
попал в Омск, был мобилизован для работы на заводе, умирал с голоду в
буквальном смысле слова. Люся нашла его там, сумела забрать и устроить
санитаром на тот же поезд, на котором она была старшей медсестрой. Игорь
ухаживал за ранеными, тяжело контуженные успокаивались при этом худеньком
черноглазом мальчике.

Дальнейшая судьба Игоря тоже была не простой и не легкой. Но все же ему
удалось осуществить мечту своей жизни - стать моряком, побывать почти во
всех портах мира. Игорь женился, его жену зовут Вера, у них дочка, которая
сама сейчас (в 1987 году) стала мамой.

По настоянию Руфи Григорьевны я не должен был встречаться с Игорем, и сам
он никогда не приходил к нам на Чкалова, после того как я там поселился.
Она - и не без основания - опасалась, что его могут лишить "загранки" -
разрешения на заграничные плавания, того, что составляло его работу и смысл
жизни. Руфь Григорьевна сама ездила к Игорю, жила там по несколько дней.
Каждая такая поездка была событием, а Люся встречалась с Игорем тайно от
мамы. Однажды мы с Люсей решились нарушить запрет Руфи Григорьевны, конечно
тоже тайно от нее. Предлог был - завезти какие-то вещи или продукты жене
Игоря Вере. На академической машине мы подъехали к их дому. Нам открыл
дверь коренастый мужчина с твердым и решительным лицом восточно-армянского
типа, удивительно похожим на Люсино (хотя у Люси чуть заметней еврейские
черты). "Это Андрей", - сказала Люся. Игорь немигающими глазами смотрел на
меня с любопытством и, как мне показалось, с симпатией. Он крепко пожал мою
руку.


ГЛАВА 22

1976 год (продолжение).
 Эмнести Интернейшнл.
 Суд в Омске над Мустафой Джемилевым.
 Андрей Твердохлебов. Якутия.
 Тбилиси. Хельсинкская группа.
 Желтые пакеты. "Русский голос".
 Дело Зосимова, Эль-Заатар, интервью Кримскому.
 Обмен Буковского. Пожар у Мальвы Ланда
 В 1974 году Твердохлебов и Турчин организовали Советскую секцию Эмнести
Интернейшнл.

Я уже писал об этой очень важной международной организации. Главная цель
Эмнести Интернейшнл - освобождение узников совести во всем мире. Само
понятие "узник совести" выработала Эмнести Интернейшнл - оно очень важно
принципиально. Узник совести, по терминологии Эмнести, - человек,
находящийся в заключении за убеждения, за нонконформизм, за
ненасильственные действия в соответствии с убеждениями, не применявший
насилия и не призывавший к нему. Таким образом, это понятие значительно уже
понятия "политзаключенный". Эмнести Интернейшнл стремится к политической
беспристрастности, она выступает за узников совести во всем мире, в странах
с самой различной политической и идеологической структурой, добиваясь их
освобождения, оказывая им и их семьям всяческую помощь. Под защитой Эмнести
находятся свыше 5000 узников совести во всем мире, из них в СССР и во всех
социалистических странах - около 10-20%. Большая часть узников совести - в
развивающихся странах, в странах Латинской Америки, в ЮАР. Так что говорить
о специально антисоциалистической или антисоветской ориентации Эмнести
Интернейшнл просто бессмысленно. Но именно это утверждает советская
пропаганда, "прикрывая" таким образом нарушения прав человека в СССР.
Параллельно с этим советская пропаганда вполне одобряет деятельность
Эмнести, направленную на защиту прав человека вне социалистического лагеря.
Валерий Чалидзе часто говорил, что советскому читателю преподносятся две
различные организации: хорошая "Международная амнистия" и плохая "Эмнести
Интернейшнл".

Эмнести, в основном, ограничивает свою защиту именно узниками совести, не
поддерживая ни тех, кто готовит вооруженные перевороты или ведет
вооруженную антиправительственную борьбу, ни террористов - вне зависимости
от их целей. Конечно, такое ограничение имеет очень глубокое значение и, на
мой взгляд, в значительной степени способствует высокому моральному
авторитету Эмнести. Оно находится в полном соответствии с моей позицией
стремления к эволюционному, мирному развитию, к мирному социальному и
научно-техническому прогрессу, находится в соответствии с позицией
подавляющего большинства (если не всех) инакомыслящих в СССР.

Важное место в программе и деятельности Эмнести Интернейшнл занимает ее
принципиальная борьба против смертной казни и против пыток. Все это мне
очень близко.

Турчин и Твердохлебов установили связь с центральными организациями Эмнести
(находящимися в Лондоне), привлекли ряд людей. Около года в работе Секции
принимала участие Люся.

Большая часть национальных организаций Эмнести организована в западных
странах. В каждой из таких организаций создаются ячейки, принимающие
шефство над конкретными узниками совести в какой-либо стране, обязательно в
другой, чем та, в которой находятся лица, принявшие шефство. По замыслу
руководства Эмнести это также должно отражать политическую
беспристрастность и способствовать ей. Перенесение всех этих принципов в
нашу действительность оказалось очень трудным и противоречивым, быть может
даже не вполне осмысленным. Уже поддержание связи с центральными
организациями в наших условиях было трудным, ненадежным, опасным.
Материальные возможности помощи узникам в других странах у членов Советской
секции Эмнести практически равны нулю. Люся и другие ее товарищи по
Советской секции Эмнести Интернейшнл, в основном, писали открытки иранским,
пакистанским и другим узникам совести, писали письма в их защиту.

Я вовсе не хочу сказать, что деятельность Советской секции не имеет смысла.
Выход наших правозащитников на международную арену важен. Но, к сожалению,
в силу особенностей нашего государства, он все же, в основном, носит
символический характер.

После ареста Твердохлебова по инициативе Турчина руководство Советской
секцией Эмнести принял на себя Георгий Владимов, известный писатель (сам
Турчин в 1977 году эмигрировал).

Владимов, по-моему, один из лучших современных советских писателей. Я очень
люблю его роман "Три минуты молчания", опубликованный в СССР в конце 60-х
годов. А его повесть "Верный Руслан", вышедшая на Западе, - образец
литературы неподцензурной1. К моему шестидесятилетию Владимов посвятил мне
свою пьесу "Шестой солдат", вышедшую на Западе.

Власти все время были очень обеспокоены существованием Советской секции
Эмнести, ее члены и руководитель находились под большой и постоянной
угрозой. В 1983 году Владимов с женой уехал за рубеж и был лишен
гражданства.

Твердохлебов был арестован в марте 1975 года2, вскоре после обыска в его
холостяцкой квартире в Лялином переулке, недалеко от нас; Андрей занимал
две комнаты в большой коммунальной квартире. Узнав об обыске, я побежал
туда, послав перед собой "на разведку" Таню. В этот раз меня и других
друзей Твердохлебова пустили внутрь квартиры, и мы могли на протяжении
нескольких часов наблюдать всю удручающую процедуру.

В эти же дни произошел также обыск у Валентина Турчина. Я тоже был у него
во время обыска. Турчин пытался спасти рукопись нового варианта своей
известной самиздатской книги "Инерция страха" (может, в этом варианте
название было изменено). Его сын незаметно выбросил портфель с рукописью в
окно во двор, но и там стояли гебисты - они сразу портфель подобрали.

На 6 апреля 1976 года были назначены сразу два суда - над Андреем
Твердохлебовым в Москве и над Мустафой Джемилевым в Омске. Несомненно, это
не было случайное совпадение: КГБ хотел лишить кого бы то ни было, в том
числе и меня, возможности присутствовать на обоих судах. Я решил, что
важней поехать в Омск. В Москве в это время еще было много людей, которые
придут к зданию суда над одним из известных диссидентов, в Москве есть
иностранные корреспонденты. В Омске ничего этого нет. Можно было опасаться,
что почти никакая информация о процессе в Омске не станет вообще доступной
общественности или станет известна очень нескоро. Я сделал о своем решении
заявление, и мы с Люсей вылетели в Омск (3 часа полета, билеты не без труда
купили с помощью моей "геройской" книжки).

Мустафа Джемилев, суд над которым предстоял в Омске, - один из активистов
движения крымских татар за возвращение в Крым. Он родился во время войны. В
двухлетнем возрасте вместе со всеми крымскими татарами (женщинами,
стариками и детьми - большинство мужчин на фронте) вывезен из Крыма.
Конечно, он не помнит ужасов эвакуации и первых лет жизни в Узбекистане. Но
рассказы об этом и о далекой и прекрасной земле Крыма - та духовная
атмосфера, в которой растут он и его сверстники.

Мустафа с головой окунается в борьбу за права своего народа. И в ответ -
безжалостные репрессии. В 1976 году кончался очередной срок заключения,
который он отбывал в лагере недалеко от Омска. За полгода до окончания
срока против него было возбуждено очередное дело о "заведомой клевете на
советский государс