. Делов-то. Ты, кстати, тост Андрея четко осознал?
     - "... мы бьемся с мертвецами, воскресшими для новых похорон". Тут, как
вообще у  гениальных прозорливцев, классиков то  есть, каждый может отыскать
всевозможные откровения, а также и намеки на что-то, лично нас касающееся...
Лично я это так примерно и понимаю. Мы живем в неожиданно нестабильном мире.
Для  нас,  естественно.  Для  всех  прочих  он  -  единственно  возможный  и
непреложный. Так?  Но раз  будущее, как следует  из  нашего  с  тобой  здесь
пребывания, существует, то отчего же  не вообразить, что будущее отбрасывает
сюда свою тень?
     Я сделал умное лицо, будто бы соглашаясь  с  высказанным тезисом. А сам
подумал:  "Тень?  Какую  собственно?  Если  для  здешних  людей  будущее  не
наступило, о чем  можно говорить? Но если  мы и вправду  есть, родившиеся на
десятилетия и века позже. Отчего же и нет?"
     -  И  вот, -  продолжал  Александр  Иванович,  -  при сем гипнотическом
раскладе  отчего ж не вообразить, что по  отношению к  нам все нынешние люди
суть естественным образом воскрешенные нашей волей или неволей покойники? Я,
а тем более ты имели возможность видеть могилы  наиболее  известных  здешних
обитателей то на Новодевичьем, а то  и в Кремлевской стене. Теперь же  - вот
они.
     Я пока  не  улавливал хода его рассуждений, но  послушать его все равно
было  интересно.  После всего  случившегося,  после  бесед  с потусторонними
Держателями мира  приятно было пообщаться с  абсолютно нормальным человеком,
озабоченным естественными мужскими проблемами. Выпиваем  вот, закусываем чем
Бог послал. И, может быть, это уже - навсегда? Побеседовали со мной Игроки и
забыли. Фигурка  с  одной  из десятков досок во время  сеанса  одновременной
игры.
     А за  окном,  оказывается,  начал  падать  первый  в  этом  году  снег.
Медленные,  крупные  снежинки  пролетали  перед  окном,  словно  парашютисты
грандиозного   десанта,  и  ложились  на  покрытый  жидкой  грязью  булыжник
переулка,  где  мгновенно  таяли,  и  на  бурые  крыши  двухэтажных  домишек
напротив, покрывая их нежной белой порошей.
     Господи, как  давно я не видел чего-то вот такого же тихого, спокойного
мирного. Все в этом мире чужое, ну почти  все,  а вот небо здесь такое же, и
снег летит хорошо так, успокоительно... Совсем как в юности.
     - И все же, к чему ты ведешь? - спросил я. - Неудобно как-то уединились
вот, выпиваем, а народ ждет...
     - Да пусть ждет. Нужно делать только то, что хочется в данный момент. Я
тебе анекдот обещал.  Русский с евреем решили  выпить.  Закуска - два огурца
соленых. Выпили,  еврей раз - и большой огурец в рот. Русский обиделся. "Вот
всегда, евреи, вы так. Что побольше себе". - "А в чем проблема? - спрашивает
еврей. - Ты бы себе какой взял?" - "Конечно, маленький". - Ну вот и бери..."
     Я подумал, усмехнулся вежливо.
     - Не понравился анекдот, что ли?
     - Да нет, ничего. Это к нашим делам отношение имеет?
     - Думаю - имеет. А  если  про покойников продолжить,  то внимай.  Люди,
которых мы считаем  живыми, в действительности мертвые. Потому что в отличие
от  тех, с кем ты  живешь в  нормальной  реальности, которые  тоже, конечно,
умрут,  но  когда-то  эти  уже  один  раз наверняка  умирали,  раз мы успели
родиться после их смерти.  Улавливаешь?  А в  довершение огромное количество
ныне условно живых в  своем гипотетически состоявшемся будущем успели побыть
гегемонами,    командирами    производства,    наркомами    и    комиссарами
госпебезопасности. И, что самое поразительное, каким-то  внепространственным
способом  сохранили  о   своем   несостоявшемся  будущем  хоть  смутные,  но
воспоминания.
     Наш  же  новотроцкисткий  режим   лишил  их  шансов   на  осуществление
непрожитого будущего.  Оттого они сейчас так  злобствуют и, сами  не понимая
почему, испытывают  звериную ненависть вообще ко всему настоящему. И  готовы
воевать против него - без всяких позитивных программ. Просто  потому, что на
их взгляд это - неправильная жизнь. Ложная.
     - Опять шизофрения? - догадался я. - Массовая?
     - Вот-вот. Конфликт между реальным настоящим  и гипотетическим будущим.
Каково?
     Я  знал, что Александр  Иванович  был  когда-то  врачом-психиатром,  но
сегодняшнее совмещение генерала контрразведки, практикующего дзен-буддиста и
простодушного   выпивохи,   показалось   мне   безусловным   психологическим
перебором.
     И возник вопрос: для  чего  ему нужна такая игра и  для чего он  вызвал
меня сюда, на  кухню? Неужели чтобы наскоро хлопнуть рюмку водки? И тут же я
догадался. Нет у него никаких тайных замыслов  и желания мне что-то там  еще
внушить.
     Это ведь  я прожил  только что чуть ли  не  еще одну жизнь,  а  он  как
настроился  на волну лишь полчаса назад завершившегося банкета, так на ней и
удержался.  Хотелось  ему  поболтать  на  общие темы, а  вот  и  подвернулся
собеседник.
     О  том, что  это я  его  позвал, я  успел забыть в беспорядке  мыслей и
эмоций.
     - Одним словом, - неожиданным образом закруглил он свое  рассуждение, и
я в очередной  раз убедился,  что ничего он не делает  просто так, -  партия
сделана. Рад, что ты нас не подвел...
     - В чем?
     - В том, на что мы с Андреем  рассчитывали. Ты - человек  нашего круга.
Испытания выдержали все. И во Фриско, когда Андрей тебя нашел, и в Москве, и
там...  -  он неопределенно  покрутил  над  головой рукою. - Не  купился  на
предложения и посулы,  которые безусловно были заманчивыми. Мы все через это
в той или иной мере прошли. Теперь...
     И что же он предложит мне теперь?
     Я внутренне напрягся.
     -  Теперь  будем  жить. Андрей  нам говорил,  что ваш мир  весьма плох.
Состыковать навсегда. Разумеется,  лишь для  посвященных. В известных точках
оборудовать стационарные проходы.  Да вот хотя бы в  Нью-Зеландии, в фиорде.
Денег и связей  у нас хватит, приобретем на твое имя в вашей  реальности тот
же  самый  участок -  и пожалуйста.  Ты даже и вообразить  сейчас не можешь,
какие   открываются   перспективы.   Мы  здесь,   ты  наш  наместник  там  -
представляешь?.. В случае каких-то политических потрясений здесь, туда можно
свалить.
     Наладить аккуратный обмен особо  избранный людьми.  Нынешний посылать к
вам  будто бы  на  курорт,  пожить  в условиях  победившего  коммунизма  или
капитализма, кому что нравится.
     От вас сюда принимать  искателей приключений  или социальных утопистов,
желающих  прикоснуться  к  истокам.  Ну  и  так далее и тому  подобное.  Сам
додумаешь на досуге.
     Самое же смешное, данное предложение Шульгина словно бы на  ином уровне
воспроизводит прежние посулы Держателей.
     Явная или же замаскированная, но все равно власть над миром.
     А в чем здесь очередная ловушка? Не может же, чтобы совсем без нее?
     Так я и спросил Александра Ивановича.
     - Да брось ты, Игорь. все тебя нравственные проблемы терзают. Поскольку
ты  порядочный человек.  Хочешь еще афоризм: "Порядочный человек  существует
лишь  в  зазоре  между  бескомпромиссностью  и  беспринципностью".  Запомни,
смирись, и все будет очень просто.
     Но оказалось - далеко не просто...


               1986-1989-1997гг.



   Василий Звягинцев.
   Вихри Валгаллы


                          Вечность оказалась совсем
                          не страшной и гораздо более
                          доступной пониманию, чем мы
                          предполагали прежде.
                                    В.Катаев.
                                    "Святой колодец"

                     * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ДЕРЖАТЕЛИ МИРА *

                   Я знаю, что ночи любви нам
                   даны
                   И яркие, жаркие дни для
                   войны.
                                 Н. Гумилев


                    Пролог-1 ИЗ ЗАПИСОК АНДРЕЯ НОВИКОВА

     Теперь об этом вспоминать можно почти спокойно. А тогда... В промежутке
между двумя деиствительно подлинными событиями я не осознавал себя собою.  И
память  моя  там,  внутри  сюжета, была какая-то спутанная, лоскутно-рваная.
Возможно,  так  чувствуют  и  воспринимают   мир   больные   злокачественной
шизофренией   в   период   обострения.  Мне  даже  сейчас  трудно  отчетливо
сообразить,  что  было  на  самом  деле,   что   пригрезилось   в   странном
полубреду-полусне,  а  что  я  реконструировал  гораздо  позже  из  обрывков
собственных впечатлений,  ранее  читанного  и  слышанного.  Или  просто  мне
показалось, будто кое-что из случившегося должно было выглядеть именно так.
     Но  все-таки  происходило  это именно со мной, а уж в реальном мире или
воображаемом - не столь важно. Поэтому я здесь сохраняю форму повествования
от первого лица, хотя, строго говоря, полного права на это не имею.
     ...Сильвия направила мне в лицо  свой  пресловутый,  тускло  блеснувший
старым золотом портсигар.
     - Так что, пойдем в неизведанные миры?
     -  Пойдем,  май  бьютифул  леди, - ответил я, успел еще уловить на ее
лице улыбку, в которой мне почудилось сочувствие и  даже  нечто  похожее  на
нежность,  потом  рубиновая  кнопка под ее пальцем вспыхнула, как сверхновая
звезда.
     Когда я очнулся... Если это я очнулся... Помещение было длиной  саженей
в  пятьдесят.  Ширина  -  соответственная.  Двери  - три сажени по длинной
стороне и по одной в торцах, сбитые из толстых брусьев в елку, перехваченные
железными коваными полосами, замки  -  снаружи.  Высота  дверей,  а  точнее
ворот,  -  аршин  по  шесть,  а  то  и больше. Это мог быть железнодорожный
пакгауз, склад лесоторговой базы, армейский арсенал.
     Откуда я знал такие слова - непонятно. Они  всплывали  в  памяти  сами
собой, применительно к обстановке.
     Загнали сюда людей тысяч около трех, а то и все четыре. Считать не было
нужды,  я  хорошо  представлял и так, что армейский полк четырехбатальонного
состава штатной численностью две тысячи восемьсот человек занимал  несколько
меньше места, будучи построенным в ротные колонны.
     В  россыпь  -  требовалась большая площадь. В центре барака (это слово
тоже  вспомнилось  внезапно)  от  пола  до  двухскатной  крыши  громоздились
четырехэтажные  настилы  из плохо оструганных досок, закрепленные на столбах
из совсем неошкуренных бревен,  на  которых  жители  этого  странного  места
проводили  большую  часть  времени  в  неглубоком тревожном сне, разговорах,
карточных  играх,  ловле  вшей  и  в  прочих  позволяющих  коротать  тягучее
бессмысленное  время  занятиях.  Эти  настилы  были  сделаны  отнюдь  не для
удобства обитателей, а исключительно в целях экономии площади. И еще -  для
облегчения  труда  охранников, поскольку обитатели были определенным образом
структурированы, разбиты на примерно равные по численности группы, а широкие
проходы вдоль стен и между секциями позволяли видеть  все  в  них,  секциях,
происходящее.
     Я  понимал,  что  пребывание  здесь,  во-первых,  совершенно  для  меня
неуместно, а во-вторых, таит постоянную смертельную опасность. Но отчего так
- сообразить не мог, хотя и старался.
     Я кружил как заведенный (вот именно) по длинным  "улицам  и  переулкам"
между  "вагонками"  -  так  назывались  эти многоэтажные спальные места, -
заложив руки за спину и морщась от непереносимо густого запаха, по сравнению
с которым атмосфера солдатской казармы (а я помнил, что это такое и как  там
пахнет) была почти так же свежа, как сосновый воздух Кисловодска.
     Начальной  и  конечной  точкой  моего маршрута были две огромные ржавые
железные параши, установленные у  торцов  барака,  которые  наполнялись  так
быстро, что их выносили каждые два часа.
     А  кроме  параш,  свою  парфюмерную ноту добавляли прогнившие портянки,
месяцами не стиранные рубахи и кальсоны, кишечные газы, выделяемые  всеми  и
постоянно,   даже  и  помимо  физиологических  отправлений,  махорочный  дым
бесчисленных самокруток.
     Я знал и помнил удивительно много, за исключением того, кем  являюсь  в
этой жизни, как и когда сюда попал и что будет дальше.
     Можно  было  предположить,  что  в  стране  идет  какаято война и часть
обитателей  барака  -  военнопленные  и  интернированные,  еще   часть   -
заложники, дезертиры, а также перебежчики и мародеры. Присутствовали здесь и
обычные, "штатские" преступники, которых кто-то и зачем-то поместил в это же
узилище.
     Я  догадывался,  что  являюсь  врагом  тех,  кто  создал  это  место -
концлагерь, пересыльную  тюрьму,  сортировочный  пункт...  Был  в  состоянии
вспомнить,  что  нечто  подобное  уже  когда-то видел или читал о похожем, а
главное - не испытывал удивления от того, что  оказался  здесь.  В  голове,
слишком  пустой  для  нормального человека, наряду с еще несколькими мыслями
крутилась и такая: "от сумы и тюрьмы не зарекайся".
     Невозможность вспомнить, как меня зовут и по какой причине я  здесь,  а
не  в  ином,  более приятном месте, меня тревожила, но не слишком. А вот то,
что спрашивать об этом окружающих нельзя, я понимал четко. Вообще, нельзя ни
с кем и ни о чем говорить, кроме,  может  быть,  самых  элементарных  вещей.
По-настоящему важным казалось лишь одно -~ необходимость выжить. А лучше -
убежать  отсюда. Я сознавал, что являюсь кандидатом на какой-нибудь из видов
практикуемых  здесь  способов  убийства,  но  знал   и   то,   что   обладаю
способностями этого избежать.
     А  что  я  образован  и  куда  более умен, чем большинство и узников, и
охранников,  сообразить  было  не  так  уж  трудно  даже  в  тогдашнем  моем
полурастительном состоянии.
     Кажется,  в первую же ночь моего здесь пребывания - на дощатом настиле
четвертого этажа (я туда забрался, чтобы сверху не сыпался  всякий  мусор  и
чтобы  с  пола  нельзя  было  походя  дотянуться)  рядом  оказался профессор
университета, так он представился.
     Разговаривали мы шепотом и на какие-то серьезные темы,  чуть  ли  не  о
Шопенгауэре.  При  этом  я  зубами  перекусывал и выдергивал толстую вощеную
дратву, которой намертво были  пришиты  к  моей  шинели  мятые  замусоленные
погоны.  Какому  чину  они  соответствовали,  я  забыл  сразу же, как только
затолкал их в щель  между  потолочными  досками.  И,  направляемый  звериным
инстинктом,  на  следующую  ночевку  устроился совсем в другом конце барака.
Просто подошел, отодвинул лежащего на понравившемся мне месте человека и лег
сам, подложив под голову довольно еще приличные сапоги, чтобы удобнее было и
чтобы не украли промышлявшие этим жалкие, но юркие личности.
     Однако какая-то мысль, мелькнувшая в момент, когда я прятал  погоны,  в
глубине памяти засела.
     Исходя  из  представлений  о  нормальной  реальности,  жить  здесь было
нельзя, однако жизнь  тем  не  менее  продолжалась.  Особенно  ночью.  Барак
освещался  несколькими железнодорожными ацетиленовыми фонарями, подвешенными
на балках, но, за исключением десятка ближайших к ним квадратных метров, где
можно было даже и  читать,  если  бы  нашлось  что,  остальное  пространство
заполнял  мутно-сизый,  слабо  светящийся  туман,  позволявший  разве что не
натыкаться на столбы и бродящих между ними узников.
     В  бараке  наряду  с  мужчинами  содержались  и  женщины,  пусть  и   в
значительно  меньшем  количестве.  Для  них был отведен левый дальний угол с
собственной  парашей  и  подобием  дощатого  забора,   преграждавшего   путь
"искателям  приключений".  Для  охраны  границы  имелось  нечто вроде отряда
самообороны из вооруженных обломками досок дюжих, зверовидного  облика  баб,
которые  неизвестно  что  и  обороняли  - вполне возможно, свои собственные
права на попавших под их власть более приличных женщин.
     Оказавшиеся же случайно вне этой охраняемой зоны или вновь загоняемые в
барак с очередным этапом женщины, не успевшие добежать до  "заставы",  почти
независимо  от  внешности  становились  легкой  добычей жаждущих развлечений
обитателей этого странного мира, и из темноты то и дело доносились отчаянные
крики, гогот, матерная ругань  и  прочие  соответствующие  происходящему  на
нарах и асфальтовом полу между ними звуки.
     Бывало  даже,  что  на  нейтральной  полосе  вспыхивали  ожесточенные и
кровопролитные  схватки  между  охотниками  за  живым  товаром  и  злобными,
нечесаными   "брунгильдами"   за   право   обладания  какой-нибудь  особенно
привлекательной узницей.
     Мне тогда все эти местные страсти были  почти  совершенно  безразличны.
Каждый живет и умирает в одиночку, так я считал. А вот в том, что именно мне
выжить  необходимо, я был уверен. И знал, что в состоянии сделать это. Такое
знание было дано мне имманентно. А иногда даже казалось, что  вот  сейчас  я
вспомню  (он вспомнит) название книги, в которой было описано именно вот это
непосредственно со мной сейчас происходящее.
     Но ничего не получалось, мысли расползались,  как  утренний  туман  под
лучами поднявшегося над горизонтом солнца.
     К  примеру,  я отчетливо понимал, что следует делать, когда открывались
те или другие ворота, в них входили вооруженные  винтовками  и  револьверами
люди в кожаных куртках и длиннополых шинелях и начинали выкрикивать фамилии,
заглядывая в толстые амбарные книги.
     Своей  фамилии  я,  конечно,  не  помнил, хотя и надеялся, что если она
прозвучит, то я ее узнаю.
     Откуда-то было известно, что те, которых вызывают,  никогда  больше  не
вернутся обратно, скорее всего их убьют совсем рядом с бараком, и я решил не
откликаться,  когда очередь дойдет до меня. Но потребность услышать свое имя
была мучительно сильна, и я всегда пробирался к самым воротам  в  то  время,
когда  все  остальные  арестованные  инстинктивно старались держаться от них
подальше.
     Слишком уж плохо мне здесь  не  было.  К  физическим  тяготам  жизни  в
заключении  я  относился  равнодушно,  а  ощутить истинное отчаяние от своей
непонятной амнезии мешала та же самая амнезия плюс эмоциональная тупость.
     Каким-то  образом  я  знал,  что  успел  стать   в   бараке   личностью
легендарной.  Слишком  отличался  от  других.  Натурам примитивным я казался
опасным  в  силу  непонятности  своего  поведения,  а   более   развитым   и
образованным  -  либо  сумасшедшим,  либо  разыгрывающим какой-то тщательно
продуманный сценарий.
     Однажды, проходя мимо ограждения женской секции  барака,  я  увидел  на
одной  из верхних вагонок лицо, показавшееся странно знакомым. Тем более что
и молодая эта дама, очевидно, красивая, несмотря на грязные разводы на щеках
(или просто свет так падал) и низко надвинутый на брови платок, смотрела  на
меня неотрывным пронзительным взглядом.
     В  тоскливом свете сползающего к закату дождливого, туманного дня, едва
пробивающемся вдобавок сквозь грязные стекла забранных  решетками  окон  под
потолком, мне показалось, что она делает мне какие-то знаки руками и мимикой
лица  пытается  что-то  сказать. Заинтересовавшись, я хотел подойти поближе,
спросить, что ей нужно. Однако толстая баба с бульдожьим лицом направила мне
в грудь длинную палку с торчащим из нее  кованым  ржавым  гвоздем,  прошипев
что-то  матерно-угрожающее.  Я  пожал плечами и отвернулся. И тут же забыл о
привлекшей внимание женщине. Мало ли о чем я забывал каждую минуту и  каждый
час! Хотя, когда я уже уходил, в мозгу вдруг отозвалось эхом странное слово,
непонятное и одновременно знакомое. Может быть, так она позвала меня?
     Вновь  я  увидел  эту  же  женщину на следующий день или неделей позже.
Время для меня тогда не  имело  систематической  протяженности.  Иногда  оно
отмерялось  кормежками  - вдруг открывались ворота, люди, похожие на прочих
обитателей барака, вкатывали тачку с корзинами грязной, ломаной,  начинающей
протухать   селедки   или  немытой  полусырой  картошки,  а  бывало,  что  и
плесневелый ячменно-гороховый хлеб выдавали по  какой-то  непонятной  схеме.
Узники  становились  в  очередь,  получали  еду,  потом  ее делили. Мне тоже
доставалось - человек