Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
упал не сразу. Спервоначалу на колени, а потом резко обернулся и
лег вверх лицом. Пан подошел, спрашивает очень ласково:
- Хочешь жить? Коли хочешь - проси прощенья. Так и быть, полсотни розог
- и на фронт.
Набрал Аникушка слюней полон рот, а доплюнуть силов не хватило, по
бороде потекли... Побелел весь от злости, только куда уж... три пули его
продырявили...
- Перетяните его на дорогу! - приказывает пан.
Поволокли его казаки и кинули через плетень, поперек дороги. Тем часом
в станицу из Тополевки ехала сотня казаков, при них две пушки. Пан на
плетень, как кочет, вскочил, звонко кричит:
- Ездовый, ры-сью, не объезжать!..
На мне волосы встали дыбом. Держу в руках Семенову одежу и сапоги, а
ноги не держат, гнутся... Лошади, они имеют божью искру, ни одна на Аникушку
не ступнула, сигают через... Припал я к плетню, глаза не могу закрыть, во
рту спеклось... Колеса пушки попали на ноги Аникею... Захрустели они, как
ржаной сухарь на зубах, измялись в тоненькие трощинки... Думал, помрет
Аникей от смертной боли, а он хоть бы крикнул, хоть бы стон уронил... Лежит,
голову плотно прижал, землю с дороги пригоршнями в рот пихает... Землю жует
и смотрит на пана, глазом не сморгнет, а глаза ясные, светлые, как
небушко...
Тридцать два человека в тот день расстрелял пан Томилин. Один Аникей
живой остался через гордость свою...
Дед Захар пил из баклаги долго и жадно. Утирая выцветшие губы, нехотя
докончил:
- Выльем поросло это. Остались одни окопы, в каких наши мужики землю
себе завоевывали. Растет в них мурава да краснобыл степной... Аникею ноги
отняли, ходит он теперя на руках, туловищу по земле тягает. С виду -
веселый, с Семеновым парнишкой кажин день возле притолоки меряются.
Парнишка-то перерастает его... Зимой, бывало, вылезет на проулок, люди
скотину к речке гонят поить, а он подымет руки и сидит на дороге... Быки со
страху на лед побегут, на сколизи чуть не раздираются, а он смеется... Один
раз лишь заприметил я... Весной трактор нашей коммуны землю пахал за
казачьей гранью, а он увязался, поехал туда. Я овец пас неподалеку. Гляжу,
полозит мой Аникей по пахоте. Думаю, что он будет делать? И вижу: оглянулся
Аникей кругом, видит, людей вблизи нету, так он припал к земле лицом, глыбу,
лемешами отвернутую, обнял, к себе жмет, руками гладит, целует... Двадцать
пятый год ему, а землю сроду не придется пахать... Вот он и тоскует...
В дымчато-синих сумерках дремала лазоревая степь, на круговинах
отцветающего чабреца последнюю за день взятку брали пчелы. Ковыль,
белобрысый и напыщенный, надменно качал султанистыми метелками. Овечья отара
двигалась под гору к Тополевке. Дед Захар, опираясь на чакушу, шел молча. По
дороге, на заботливо расшитом полотнище пыли, виднелись следы: один волчий,
шаг в шаг, редкий и разлапистый, другой - косыми полосами кромсавший дорогу
- след тополевского трактора.
Там, где летник вливается в заросший подорожником позабытый Гетманский
шлях, следы расстались. Волчий свернул в сторону, в яры, залохматевшие
зеленой непролазью бурьяна и терновника, а на дороге остался один след,
пахнувший керосиновой гарью, размеренный и грузный.
[1] Ч а к у ш а - пастуший костыль.
1926
Михаил Шолохов.
Смертный враг
OCR Гуцев В.Н.
Оранжевое, негреющее солнце еще не скрылось за резко очерченной линией
горизонта, а месяц, отливающий золотом в густой синеве закатного неба, уже
уверенно полз с восхода и красил свежий снег сумеречной голубизной.
Из труб дым поднимался кудреватыми тающими столбами, в хуторе
попахивало жженым бурьяном, золой. Крик ворон был сух и отчетлив. Из степи
шла ночь, сгущая краски; и едва лишь село солнце, над колодезным журавлем
повисла, мигая, звездочка, застенчивая и смущенная, как невеста на первых
смотринах.
Поужинав, Ефим вышел на двор, плотнее запахнул приношенную шинель,
поднял воротник и, ежась от холода, быстро зашагал по улице. Не доходя до
старенькой школы, свернул в переулок и вошел в крайний двор. Отворил дверь в
сенцы, прислушался - в хате гомонили и смеялись. Едва распахнул он дверь,
разговор смолк. Возле печки колыхался табачный дым, телок посреди хаты
цедил на земляной пол тоненькую струйку, на скрип двери нехотя повернул
лопоухую голову и отрывисто замычал.
- Здорово живете!
- Слава богу,- недружно ответили два голоса.
Ефим осторожно перешагнул лужу, ползущую изпод телка, и присел на
лавку. Поворачиваясь к печке, где на корточках расположились курившие,
спросил:
- Собрание не скоро?
- А вот как соберутся, народу мало,- ответил хозяин хаты и, шлепнув
раскоряченного телка, присыпал песком мокрый пол.
Возле печки затушил цигарку Игнат Борщев и, цвиркнув сквозь зубы
зеленоватой слюной, подошел и сел рядом с Ефимом.
- Ну, Ефим, быть тебе председателем! Мы уж тут мороковали про
это,- насмешливо улыбнулся он, поглаживая бороду.
- Трошки подожду.
- Что так?
- Боюсь, не поладим.
- Как-нибудь... Парень ты подходящий, был в Красной Армии, из
бедняцкого классу.
- Вам человек из своих нужен...
- Из каких это своих?
- А из таких, чтоб вашу руку одерживал. Чтоб таким, как ты, богатеям в
глаза засматривал да под вашу дудочку приплясывал.
Игнат кашлянул и, сверкнув из-под папахи глазами, подмигнул сидевшим у
печки.
- Почти что и так... Таких, как ты, нам и даром не надо!.. Кто против
мира прет? Ефим! Кто народу, как кость, поперек горла становится? Ефим! Кто
выслуживается перед беднотой? Опять же Ефим!..
- Перед кулаками выслуживаться не буду!
- Не просим!
Возле печки, выпустив облака дыма, сдержанно заговорил Влас Тимофеевич:
- Кулаков у нас в хуторе нет, а босяки есть... А тебя, Ефим, на
выборную должность поставим. Вот, с весны скотину стеречь либо на бахчи.
Игнат, махая варежкой, поперхнулся смехом, у печки гоготали дружно и
долго. Когда умолк смех, Игнат вытер обслюнявленную бороду и, хлопая
побледневшего Ефима по плечу, заговорил:
- Так-то, Ефим, мы - кулаки, такие-сякие, а как весна зайдет, вся твоя
беднота, весь пролетарьят шапку с головы да ко мне же, к такому-сякому, с
поклонцем: "Игнат Михалыч, вспаши десятинку! Игнат Михалыч, ради Христа,
одолжи до нови мерку просца..." Зачем же идете-то? То-то и оно! Ты ему,
сукину сыну, сделаешь уважение, а он заместо благодарности бац на тебя
заявление: укрыл, мол, посев от обложения. А государству твому за что я
должен платить? Коли нету в мошне, пущай под окнами ходит, авось кто и
кинет!..
- Ты дал прошлой весной Дуньке Воробьевой меру проса? - спросил Ефим,
судорожно кривя рот.
- Дал!
- А сколько она тебе за нее работала?
- Не твое дело! - резко оборвал Игнат.
- Все лето на твоем покосе гнула хрип. Ее девки пололи твои огороды!..-
выкрикнул Ефим.
- А кто на все общество подавал заявление на укрытие посева?- заревел у
печки Влас.
- Будете укрывать, и опять подам!
- Зажмем рот! Не дюже гавкнешь!
- Попомни, Ефим: кто мира не слушает, тот богу противник!
- Вас, бедноты,- рукав, а нас - шуба!
Ефим дрожащими руками скрутил цигарку, глядя исподлобья, усмехнулся.
- Нет, господа старики, ушло ваше время. Отцвели!.. Мы становили
Советскую власть, и мы не позволим, чтоб бедноте наступали на горло! Не
будет так, как в прошлом году; тогда вы сумели захватить себе чернозем, а
нам всучили песчаник, а теперь ваша не пляшет. Мы у Советской власти не
пасынки!..
Игнат, багровый и страшный, с изуродованным лбом, с изуродованным
злобой лицом, поднял руку.
- Гляди, Ефим, не оступись!.. Поперек дороги не становись нам!.. Как
жили, так и будем жить, а ты отойди в сторону!..
- Не отойду!
- Не отойдешь - уберем! С корнем выдернем, как поганую траву!.. Ты нам
не друг и не хуторянин, ты смертный враг, ты - бешеная собака!
Дверь распахнулась, и вместе с клубами пара в хату протиснулось человек
двенадцать. Бабы крестились на иконы и отходили в сторонку, казаки снимали
папахи, крякая и обрывая с усов намерзшие сосульки. Через полчаса, когда
народу набилось полная кухня и Торница, председатель избирательной комиссии
встал за столом, сказал привычным голосом:
- Общее собрание граждан хутора Подгорное считаю открытым. Прошу
избрать президиум для ведения настоящего собрания.
x x x
В полночь, когда от табачного дыма нечем было дышать и лампа моргала и
тухла, а бабы давились кашлем, секретарь собрания, глядя на бумагу
полуопьяневшими глазами, выкрикнул:
- Оглашается список избранных в члены Совета! По большинству голосов
избранными оказались: первый - Прохор Рвачев и второй - Ефим Озеров.
x x x
Ефим зашел в конюшню, подложил кобыле сена, и едва ступил на скрипевшее
от мороза крыльцо, в сарае загорланил петух. По черному пологу неба
приплясывали желтые крапинки звезд, Стожары тлели над самой головой.
"Полночь",- подумал Ефим, трогая щеколду. По сенцам, шаркая валенками,
кто-то подошел к двери.
- Кто такое?
- Я, Маша. Отпирай скорее!
Ефим плотно прихлопнул за собой дверь и зажег спичку. Фитиль, плавающий
в блюдце с бараньим жиром, чадно затрещал. Стягивая с плеч шинель, Ефим
нагнулся над люлькой, висевшей у кровати, и брови его разгладились, возле
рта легла нежная складка, губы, посиневшие от холода, зашептали привычную
ласку. В лохмотьях, в тряпье, разбросав пухлые ручонки, заголившись до
пояса, лежал розовый от сна шестимесячный первенец. На подушке, рядом с ним
- рожок, туго набитый жеваным хлебом.
Осторожно подсунув руку под горячую спинку, Ефим шепотом позвал жену.
- Перемени подстилку, обмочился, поганец!..
И пока снимала она с печки просохшую пеленку, Ефим вполголоса сказал:
- Маша, а ить меня выбрали в секретари.
- Ну, а Игнат с другими?
- В дыбки становились! Беднота за меня, как один.
- Смотри, Ефимушка, не наживи ты беды.
- Беда не мне будет, а им. Теперь начнут меня спихивать. В
председатели-то прошел Игнатов зять.
x x x
Со дня перевыборов через хутор словно кто борозду пропахал и разделил
людей на две враждебные стороны. С одной - Ефим и хуторская беднота; с
другой - Игнат с зятем-председателем, Влас, хозяин мельницы-водянки, человек
пять богатеев и часть середняков.
- Они нас в грязь втопчут! - неистово кричал на проулке Игнат.- Я знаю,
куда Ефим крутит. Он хочет уравнять всех. Слыхали, что он у Федьки-сапожника
напевал? Будет, мол, у нас общественная запашка, будем землю вместе
обрабатывать, а может, и трактор куппм... Нет, ты сперва наживи четыре пары
быков, а посля и со мной равняйся, а то, кроме вшей в портках, и худобы
нету! По мне, па трактор ихний наплевать. Деды наши и без него обходились!
Как-то перед вечером, в воскресенье, собрались возле Игнатова двора.
Заговорили о весеннем переделе земли. Игнат, подвыпивший ради праздника,
мотал головой и, отрыгивая самогонкой, вертелся возле Ивана Донскова.
- Нет, Ваня, ты по-суседски рассуди. Ну, на что вам, к примеру, нужна
земля возле Переносного пруда? Да ей-богу! Земля там жирная, ей надо вспашку
и обработку как следовает! А ты какого клепа вспашешь с одной парой быков?
Ты, по-советски, середняк, то ись стоишь промеж Ефимкой и мной, обсуди, с
кем тебе выгоднее якшаться? Вот ты по-доброму, как сусед, и того. На что вам
земля у Переносного?
Иван сунул палец за вылинявший кушак, спросил прямо и строго:
- Ты это куда гнешь?
- Про землю то ись... Ну, сам посуди, земля там жирная...
- По-твоему, стал быть, нам хоть на белой глине сеять можно?
- Вот-вот!.. Опять же и про глину... Зачем на глине? Можно уважить...
- Земля у Переносного жирная... Гляди, дядя Игнат, как бы ты не
подавился жирным куском!..
Иван круто повернулся и ушел.
Среди оставшихся долго цепенела неловкая тишина.
А на краю хутора, у Федьки-сапожника, в этот же вечер Ефим, вспотевший
и красный, потряхивая волосами, неистово махал рукой:
- Тут не пером надо подсоблять, а делом! Селькоров этих расплодилось
ровно мух. И с делом, и с небылицами прут в газету, иной раз читать тошно. А
спроси, много из них каждый сделал? Заместо того чтоб хныкать да к власти
под подол, как дите к матери, забираться, кулаку свой кулак покажи. Что? К
чертовой матери! Беднота у Советской власти не век должна сиську дудолить,
пора уж самим по свету ходить... Вот именно, без помочей! Прошел я в члены
Совета, а теперь поглядим, кто кого.
x x x
Ночь неуклюже нагромоздила темноту в проулках, в садах, в степи. Ветер
с разбойничьим посвистом мчался по улицам, турсучил скованные морозом голые
деревья, нахально засматривал под застрехи построек, ерошил перья у
нахохленных спящих воробьев и заставлял их сквозь сон вспоминать об июньском
зное, о спелой, омытой утренней росой вишне, о навозных личинках и о прочих
вкусных вещах, которые нам, людям, в зимние ночи никогда не снятся.
Возле школьного забора в темноте тлели огни цигарок. Иногда ветер
схватывал пепел с искрами и заботливо нес ввысь, покуда искры не тухли, и
тогда снова над густо-фиолетовым снегом дрожали темь и тишина, тишина и
темь.
Один, в распахнутом полушубке, прислонясь к забору, молча курил. Другой
стоял рядом, глубоко вобрав голову в плечи.
Молчание долго никем не нарушалось. Немного погодя завязался разговор.
Говорили придушенным шепотом:
- Ну, как?
- Препятствует. У тестя девка в работницах живет, так он надысь
подкапывается. "Договор с ней заключали?"-спрашивает. "Не знаю",-говорю. А
он мне: "Надо бы председателю знать, за это по головке не гладят..."
- Уберем с дороги?
- Придется.
- А ежели дознаются?
- Следы надо покрыть.
- Так когда же?
- Приходи, посоветуем.
- Черт его знает... Страшновато как-то... Человека убить - не жуй да
плюй.
- Чудак, иначе нельзя! Понимаешь, он могет весь хутор разорить. Запиши
посев правильно, так налогом шкуру сдерут, опять же земля... Он один бедноту
настраивает... Без него мы гольтепу эту во как зажмем!..
В темноте хрустнули пальцы, стиснутые в кулак.
Ветер подхватил матерную брань.
- Ну, так придешь, что ли?
- Не знаю... может, приду... Приду!
x x x
Ефим, позавтракав, только что собрался идти в исполком, когда, глянув в
окно, увидел Игната.
- Игнат идет, что бы это такое?
- Он не один, с ним Влас-мельник,- добавила жена.
Вошли оба в хату и, сняв шапки, истово перекрестились.
- Здорово дневали!
- Здравствуйте,-ответил Ефим.
- С погодкой, Ефим Миколаич! То-то денек ныне хорош выпал, пороша
свежая, теперь бы за зайчишками погонять.
- За чем же дело стало? - спросил Ефим, недоумевая, зачем пришли
диковинные гости.
- Куда уж мне,- присаживаясь, заговорил Игнат.- Это тебе можно: дело
молодое, пришел ко мне, прихватил собак - в степь. Надысь собаки сами лису
взяли возля огородов.
Влас, распахнув шубу, сел на кровать и, покачивая люльку, откашлялся.
- Мы это к тебе, Ефим, пришли. Дельце есть.
- Говорите!
- Слыхали, что хочешь ты с нашего хутора переходить на жительство в
станицу. Верно?
- Никуда я не собираюсь переходить. Кто это вам напел? - удивленно
спросил Ефим.
- Слыхали промеж людей,- уклончиво ответил Влас,- и пришли из этого.
Какой тебе расчет переходить в станицу, когда можно под боком купить
флигелек с подворьем и совсем даже задешево.
- Это где же?
- В Калиновке. Продается недорого. Ежли хошь переходить - могем помочь
и деньгами, в рассрочку. И перебраться помогем,
Ефим улыбнулся:
- А вам бы хотелось спихнуть меня с рук?
- Ты выдумаешь! - Игнат замахал руками.
- Вот что я вам скажу.- Ефим подошел к Игнату вплотную.- С хутора я
никуда не пойду, и вы отчаливайте с этим! Я знаю, в чем дело! Меня вы не
купите ни деньгами, ни посулами! - Густо багровея, судорожно переводя дух,
крикнул, как плюнул, в ехидное бородатое лицо Игната: - Иди из моей хаты,
старая собака! И ты, мельник... Идите, гады!.. Да живей, покедова я вас с
потрохами не вышиб!
В сенцах Игнат долго поднимал воротник шубы и, стоя к Ефиму спиной,
раздельно сказал:
- Тебе, Ефимка, это припомнится! Не хочешь добром уходить? Не надо.
Тебя из этой хаты вперед ногами вынесут!
Не владея собой, Ефим сграбастал воротник обеими руками и, бешено
встряхнув Игната, швырнул его с крыльца. Запутавшись в полах шубы, Игнат
грузно жмякнулся о землю, но вскочил проворно, по-молодому и, вытирая кровь
с разбитых при падении губ, кинулся на Ефима. Влас, растопырив руки, удержал
его:
- Брось, Игнат, не сычас... успеется...
Игнат, угнувшись вперед, долго глядел на Ефима недвижным помутневшим
взглядом, шевелил губами, потом повернулся и пошел, не сказав ни слова. Влас
шел позади, обметая с его шубы налипший снег, и изредка оглядывался на
Ефима, стоявшего на крыльце.
Перед святками к Ефиму во двор прибежала, обливаясь слезами, Дунька -
Игнатова работница.
- Ты чего, Дуняха? Кто тебя? - спросил Ефим и, воткнув вилы в прикладок
соломы, торопливо вышел с гумна. -Кто тебя?- переспросил он, подходя
ближе.
Девка с опухшим и мокрым от слез лицом высморкалась в завеску и, утирая
слезы концом платка, хрипло заголосила:
- Ефим, пожалей ты мою головоньку!.. Охо-хохо!.. И что же я буду,
сиротинушка, де-е-лать!..
- Да ты не вой! Выкладывай толком...- прикрикнул Ефим.
- Выгнал меня хозяин со двора. Иди, говорит, не нужна ты мне больше!..
Куда же я теперича денусь? С филипповки третий год пошел, как я у него
жила... Просила хоть рупь денег за прожитое... Нет, говорит, тебе и копейки,
я сам бы поднял, да они - денюжки - на дороге не валяются.
- Пойдем в хату! - коротко сказал Ефим.
Не спеша раздевшись, повесил на гвоздь шинель Ефим, сел за стол, усадил
напротив всхлипывающую девку.
- Ты как у него жила, по договору?
- Я не знаю... Жила с голодного году.
- А договор, словом, бумагу никакую не подписывала?
- Нет. Я неграмотная, насилу фамилию расписываю.
Помолчав, Ефим достал с полки четвертушку оберточной бумаги и
ковыляющим почерком четко вывел:
В нарсуд 8-го участка
ЗАЯВЛЕНИЕ...
x x x
С весны прошлого года, когда Ефим подал в станичный исполком заявление
на кулаков, укрывших посев от обложения, Игнат - прежний заправила всего
хутора - затаил на Ефима злобу. Открыто он ее ничем не выражал, но из-за
угла, втихомолку гадил. На покосе обидел Ефима сеном. Ночью, когда тот уехал
в хутор, пригнал Игнат две арбы и увез чуть не половину всей скошенной
травы. Ефим смолчал, хотя приметил, что с его покоса колесники вели по
проследку до самого Игнатова гумна.
Недели через две борзые Игната напали в Крутом логу на волчью нору.
Волчица ушла, а двух волчат, шершавеньких и беспомощных, Игнат достал из
логова и посадил в мешок. Увязав мешок в торока, сел на лошадь и не спеша
поехал домой.
Лошадь храпела и боязливо прижимала уши, на ходу выгибалась, словно
готовясь к прыжку, борзые юлили у самых ног лошади, нюхали воздух, поднимая
горбатые морды, и тихонько подвизгивали. Игнат качался в седле, поглаживая
шею коня, ухмыляясь в бор