Убиваю их там, сижу, смеюсь про себя: "Вот, мол, с кем  я  нажил,  с  кем  я
прожил, с кем я по миру пошел". А эшелон сгребся и уехал. Приятно.
     Я  в  Саратов. Нету ни Гольдина, ни нашего Донпродкома. Спрашиваю: куда
делись?  Гольдина,  дескать,  в Тамбов послали накомиссаровать, и предком за
ним  хвостом  потянулся.  Приятно.  "А  промежду прочего, подите,- указывают
мне,-  в  Донисполком,  там  узнаете".-  "Где  Донисполком?"  - "В гостинице
"Россия".  Приятно. Прихожу. "Здесь Донисполком?" - "Здеся, отвечают, второй
этаж,   третий   нумер".   Подхожу,   скребу  ногтем  дверь:  "Разрешите?" -
"Пожалуйста,  пожалуйста".  Вхожу, глядь - комнатушка, и в ней два человека.
Один  чернявый  с  бородкой, цувильный такой снаружи, а другая - благородная
барышня, сидит за машинкой. "Извиняюсь, говорю, попал в обратную комнату.- И
ручкой   этак   вокруг.-   Вы  и  есть  Донисполком?"  -  "Мы,-  говорит.- Я
председатель  Медведев,  а  это  мой  технический  работник".- "А я,- говорю
гордо,-  Птицын  Игнат  из  Донпродкома,  не  слыхали? Нет? Жалко! Очень вы,
товарищ  Медведев, низко живете". Он плечиком дергает: низко, мол, но ничего
не  попишешь,  выше  того-сего  не  прыгнешь. "Не знаете, спрашиваю, где наш
Донпродком?"  - "Не могу знать",- говорит он жалостным голоском и приглашает
на чистый стул садиться. Я, конешно, сел.
     Объясняю,  что  вроде  Донпродком   поехал   в   Тамбов.   Медведев   и
возрадовался: "Вот что! Очень рад! Донпродком у  меня,  значит,  в  Тамбове,
Донземотдел - в Пензе, административный -  в  Туле,  а  где  же  военный?  -
Пальчики загинает на счет и спрашивает у благородной барышни: - Скажите, где
у нас военный отдел?" А она улыбается с нежностями и говорит: "Не могу самой
себе вообразить".
     До того они мне рады были, дюже уж без людей наскучали,  чаем  угощают.
Чаю дали, а сахар забыли. Приятно. Кипятком налился  и  говорю:  "Извиняюсь,
больше двух стаканов не пью". Они испугались, зачали  мне  сахару  в  стакан
класть, но я строго говорю: "Пишите мне литеру в Тамбов".
     С тем и уехал. Нашел в Тамбове ребят, а вскорости начали белые  уходить
к морю, а нас, Донпродком, послали в Ростов.
     Гольдин успел убечь, горизонты, мол, тонкие на  этой  работе,  поеду  в
Сибирь. Заместитель его тоже убег. Пока  ехали  -  девять  штук  этих  замов
сменилось. Дошла очередь до меня. Приятно. По старшинству. Жду  не  дождусь,
когда последний зам сбежит. Убег с Филоновской обратно в Тамбов,  я  ему  за
это из своего пайка окорок отдал и фунт  табаку.  И  стал  я  "заместителем"
Донпродкомиссара. Очень приятно, думаю, приеду в Ростов, уж я там  принажму.
Два вагона у нас: под людей и под книги. Из  Москвы  нам  перед  отъезжанием
прислали и печати и книги.
     Едем на Царицын. После Кривой  Музги  мост  белые  порвали.  Пешеходной
кладкой прошли мы на эту сторону. Добрались до станции и взяли два вагона! А
гнать их нечем - паровоза нету. Что  делать?  Придумали,  запрягли  по  паре
быков да по верблюду в пристяжку в каждый вагон, к буферам пристроили  барки
и едем.
     Я, конешно, у верблюда промеж кочек сижу, тепло и не качает.
     И таким разом у кажного моста на  эту  сторону  перейдем,  запрягаем  в
вагоны верблюдов либо апостолов, У каких два рога костяных, а два шерстяных,
и продвигаемся.
     Только на вторые сутки захворал я. Вступило колотье в спину.  Смерть  в
глазах - и все! Ребята мие советуют - оставайся у жителей, а после приедешь,
а то издохнешь в теплушке. Приятно. А колет - мочи нет!
     Привели они меня на хутор возле какого-то полустанка и говорят хозяйке:
"Ходи за ним, тетка, отблагодарим посля".
     А тетка-вдова оказалась  переселенка  из  Сибири.  Баба  здоровая,  лет
пятидесяти и на морду не баба, а конь пегий. Ноздри рваные, глаз косой, хучь
соломой его затыкай.
     Ушли ребята - она и запела.: "Одной  скушно  жить,  вот  выздоравливай,
солдатик, обженимся, и будешь хозяйством править, муж  мой  в  прошлом  году
помер, а я - баба в соку".
     А и где же там в соку, не приведи и не уведи. Ну  валяюсь  на  лежанке,
хвораю. Ведьма моя все допытывается: "Женишься, будешь  зятем?"  -  "Женюсь,
говорю, корова ты рябая, режь овцу, корми, а то толку не будет".
     Зарезала барана, кормит, я лежу без памяти и баранину ем  неподобно.  А
хозяйка меня все по-своему, посибирски зятем кличет: "Зеть  да  зеть".  Э-эх
ты, думаю, сам для себя зеть, мать  твою  бог  любит.  Пропадешь,  как  вша,
приспит тебя такая туша. В ней ведь без малого девять пудов. Приятно. Одного
барана съел, она другого не хочет резать.
     "Как, говорю, дьявол пухлый,  не  хочешь  резать?  С  голоду,  что  ли,
выздоравливать?" - "Ты, мол, нынче баранью лытку слопаешь да завтра, а их  у
меня в хозяйстве  всего  пять  овечек..."  -  "Погибай,  говорю,  со  своими
баранами. Ухожу!"
     И ушел! Через сутки сгребся и пошел. Догнал свой эшелон под Ростовом.
     Приезжаю в Ростов. Бросил я эшелон, иду прямо к председателю.
     "Здрасте,- говорю.- Мы, говорю, заместитель Донпродкома".
     Председатель очки снял и трет их и трет. Под конец спрашивает;
     "Вы, товарищ, не больной?" - "Нет, говорю, поправился".- "Откуда вы?" -
"С вокзалу!"
     "Какой  же Донпродком? - спрашивает он а от сердитости начинает синеть,
как  слива.-  Вы  что,  мол,  смеетесь?" - "Какой смех, говорю, мы из Курска
приехали  -  вот печати Донпродкома.- Вынаю из кармана и бряк их на стол.- А
книги с ребятами на вокзале".
     "Подите, говорит, на Московскую и поглядите на настоящий Донпродком. Он
уже полтора месяца существует. А вас я в упор не вижу".
     Пот с меня так и  потек  за  рубаху.  С  вокзала  идем  с  ребятами  на
Московскую.
     "Это здание Донпродкома?" - "Это".
     Родная наша матушка! Стоит обыкновенное зданио в пять этажов, а  народу
в  нем,  как  семечек!  Барышни  благородные  на  машинках  строчат.  Щетами
тарахтят. Волосья на нас сгали дыбом. Идем в дом к продкомиссару: так и так,
мол, не по праву вы тут сидите.
     А он тихим голосом отвечает и улыбается: "Вы бы полгода ехали, а вас бы
тут ждали. Езжайте, говорит, в Сальскнй округ агентом".
     Приятно. Я тут, конешно,  обиделся,  подперся  в  бока  и  говорю  ему:
"Бумажки  чернилом  подписывать,  это  необразованный  сумеет.  Ишь   ты   -
бухгалтера у них, барышни благородные с ногтями. Нет, ты  попробовал  бы  по
закромам полазить, чтобы пыль тебе во все дырки понабилась".
     И уехали. Чего с бестолковым человеком делать? Он не понимает, а я  иду
и серьезно думаю:
     "Пропало в области дело! Какой из него Донпродкомиссар. Голос  тихий  и
сам с виду ученый. Ну, а с тихим голосом и пуда не возьмешь. Я, бывало,  как
гаркну, эх, да что толковать! У нас  ни  счетчиков,  ни  барышнев,  какие  с
ногтями, не было, а дело делали!"

     1923-1925



   Михаил Шолохов.
   Фельетоны


OCR Гуцев В.Н.

       ИСПЫТАНИЕ (Случай из жизни одного уезда в Двинской области)

     - Насколько я припоминаю,  вы,  товарищ  Тютиков,  раньше  были  членом
партии? - обратился секретарь укома РКСМ к  сидевшему  напротив  человеку  в
широком модном пальто, с заплывшими жиром, самодовольными глазками.
     Тот  беспокойно  заерзал  на  потертом  ситцевом  кресле  и  неуверенно
забормотал:
     -  Да-а...  видите  ли, я... э-э-э... занялся торговлишкой, ну, меня...
одним словом, по собственному желанию выбыл из партии.
     - Так вот что я хотел вам сказать: на одной подводе с вами  до  станции
поедет  секретарь   волостной   ячейки   Покусаев.   Он   командируется   на
сельскохозяйственную выставку. Я лично очень мало знаю его  и  хочу  просить
вас, как бывшего партийца, вот  о  чем.  Ехать  вы  будете  вдвоем,  так  вы
прикиньтесь этаким "нэпом" (наружность у вас самая  подходящая)  и  тоненько
попробуйте  к  нему  подъехать.  Узнайте  его  взгляды  на   комсомол,   его
коммунистические убеждения Постарайтесь вызвать его  на  искренность,  а  со
станции сообщите мне.
     -  Своего  рода  маленький  политический  экзамен,- самодовольно качнув
жирным затылком, сказал Тютиков и улыбнулся.
     - Пишите, благополучно ли  доехали!  -  провожая  Тютикова,  крикнул  с
крыльца секретарь.
     Вечер. Дорога. Грязь...
     Покусаев, свесив длинные ноги, дремал под мерный  скрип  телеги,  и  на
скуластом конопатом лице его бродили заблудившиеся тени.
     Тютиков  долго  рассматривал  соседа, потом из чемоданчика достал хлеб,
колбасу,  огурцы и звучно зачавкал. Покусаев очнулся. Сел боком и, задумчиво
глядя  на  облезлый  зад  лошаденки,  с тоскою вспомнил, что забыл на дорогу
поесть.
     - На выставку? - глотая, промычал Тютиков.
     - Да.
     - Хм-м, глупости. Людям жрать нечего, а они - выставку.
     - Выставка принесет  крестьянству  большую  пользу,-  нехотя  отозвался
Покусаев.
     - Дурацкие рассуждения.
     Покусаев дрыгнул ногой и промолчал.
     - Строят ненужное, лишнее. Вот хотя бы эти комсомолы.  Ведь  хулиганье!
Давно бы прикрыть их надо.
     - Не трепись. За подобные речи получишь по очкам.
     - Не я у власти, а то показал бы кузькину мать. Комсомолистам-мерзавцам
прописал бы рецепты! Этакие негодяи, безбожники!
     Вдали замелькали огни станции, а Тютиков,  давясь  колбасой,  продолжал
ругаться и громить безбожников-комсомольцев.
     - Выдумали воздушный флот строить! Драть бы негодников!..-  уже  хрипло
дребезжал Тютиков, искоса через пенсне поглядывая на Покусаева.- И всех гла-
варей.
     Но ему не суждено было докончить свою мысль.
     Покусаев  привстал  и  молча  неуклюже  навалился  тощим   животом   на
самодовольный затылок соседа,
     Свернувшись дугою, два человеческих тела  грузно  шлепнулись  в  грязь.
Подвода остановилась. Не на шутку перепуганный Тютиков попытался встать,  но
разъяренный  секретарь,  сопя,  раскорячился  на  длинных  ногах  и  повалил
Тютикова на спину.
     Из-под бесформенной кучи неслись пыхтенье и стоны.
     -  Уко-о-о-м...  секретарь  просил...  в  шутку...-  хрипел придушенный
голос, а в ответ ему - злое рычание и такие звуки, как будто били по мешку с
овсом...

     "Парень,  несомненно, благонадежный,- писал на станции Тютиков,- но...-
он  окинул  взглядом  грязное  пальто,  потрогал  ушибленное колено и что-то
беззвучно шепнул вспухшими губами,- но..."
     Тютиков  с  тоской  посмотрел  на  выбитое  стеклышко  пенсне,  почесал
карандашом синюю переносицу и, безнадежно махнув рукою, закончил:
     "...несмотря на все это, я доехал благополучно".

1923


       ТРИ (Рабфаку имени Покровского посвящаю)

     Раньше    их    было    две.    Одна    -    большая,    костяная,    с
аристократически-брюзглым лицом и едва уловимым запахом одеколона; Другая  -
маленькая, деревянная, обшитая красным сукном.
     Последняя - металлическая, синяя - была принесена только на днях. После
утренней уборки дворник свернул цигарку  и  вместе  с  махоркой  вытащил  из
кармана и ее. Небрежно покрутил в заскорузлых, обкуренных пальцах и  швырнул
на подоконник.
     - Пришей к исподникам, Анна, а то моя потерялась.
     Синяя пуговица бойко стукнула металлическими ножками.
     - Здравствуйте, товарищи!..
     Красная уныло улыбнулась, а костяная презрительно шевельнула полинявшей
физиономией.
     Лежа на сыром подоконнике дворницкой, понемногу разговорились.
     -  Не  понимаю,  господа,  как  я  еще живу!..- барски шепелявя, начала
костяная.-  Запах портянок, пота, какой-то специфический "мужицкий дух", это
же  кошмар!..  Два  месяца  назад я жила, третьей сверху, на великолепнейшем
пальто.  Владелец  раньше  был  крупным  фабрикантом,  а  теперь устроился в
каком-то   тресте.  Деньги  у  него  были  бешеные.  Часто,  доставая  белые
шелестящие   бумаги   из   портфеля,  он  шептал:  "Попадусь  в  ГПУ...  Эх,
попадусь!.."  И  пальцы  у  него  дрожали.  Вечером  на  лихаче мы поехали к
артистке  (на  нее  он  тратил  большие средства). Долго катались по улицам.
Около  казино слезли. "Пойдем!.."- шипела она и, ухватившись за меня, тащила
его  к  двери.  "Ты меня на преступления толкаешь!" - крикнул он и рванулся.
Я осталась у нее в руках. Она плюнула ему вслед и швырнула меня на мостовую.
После  долгих скитаний я очутилась здесь. Но, как ни говорите, а перспектива
украшать  вонючие  мужицкие штаны меня не прельщает, и я серьезно помышляю о
самоубийстве...- Костяная выдавила из себя гнойную слезу и умолкла.
     -  Да, любовь великое дело!.. Когда-то и я алела на буденовке краскома.
Была  под  Врангелем,  Махно.  Мимо свистали пули. На Перекопе казачья шашка
едва  не  разрубила  меня  надвое.  Все  это минуло как славный сон. Настало
затишье...  Мой  краском  потел  под  буденовкой, изучая математику и прочие
мудрые  вещи.  Но  както  познакомился  с  барышней-машинисткой, и все пошло
прахом!..  Нитки,  державшие  меня,  ослабли,  и  часто пожелтевший краском,
глядя, как я болтаюсь и вот-вот упаду, сокрушенно вздыхал и что-то говорил в
защиту Троцкого.
     - Буржуазная идеология! - саркастически улыбнулась металлическая.- Если
я  и  попала  сюда,  то  случилось  это  гораздо  проще.  Я  была  на брюках
комсомольца-рабфаковца.
     Костяная презрительно скосоротилась, красная смущенно порозовела.
     - Мой владелец,- продолжала металлическая,был вихрастый, с упрямым лбом
и веселыми глазами. Учился он упорно. Между занятиями таскал па вокзале кули
и распевал "Молодую гвардию". Урезывая себя в необходимом, купил новые брюки
и меня с ними. Не скажу, что я принадлежала ему безраздельно. Наоборот, мною
пользовались еще человек пять таких же славных крестьянских парней. Надевали
штаны  они  по  очереди, и от них, молодых и сильных, пахло не одеколоном, а
молодостью  и  здоровьем. Вихрастый много читал. Частенько в райкоме говорил
речи. Когда не находил подходящего выражения, любил поддергивать штаны. Хотя
часто  их  приходилось  поддергивать  и  оттого, что у него ничего не было в
желудке.  Я насквозь пропиталась запахом коммунизма и, поверьте, чувствовала
себя  хорошо  и  уютно.  Однажды  пришли ребята хмурые, печальные. Надо было
купить  "Исторический  материализм",  подписаться  на  "Юношескую правду", а
денег не было. Часа два молчали и думали. Потом вихрастый любовно подержался
за  меня  пальцами и решительно проговорил: "Или рабфак кончать, или в новых
штанах  ходить!  Валяй,  братва,  на Сухаревку!.." Штаны стащили с него всей
оравой,  под  дружный  хохот  и  крики.  В суматохе меня и оборвали... Через
полчаса, лежа па полу, ребята вслух читали "Исторический ма- териализм", а я
под  койкой  думала:  "Если  из  этого  вихрастого  парня со временем выйдет
стойкий боец-коммунист, то этому отчасти причиной буду и я..."
     - Да, конечно...- конфузливо залепетала костяная.
     Но  металлическая  пренебрежительно  сплюнула  на  пол  и повернулась к
соседкам спиною.

1923

       "РЕВИЗОР" (Истинное происшествие)

     Хлопнув    дверью,    позеленевший   кассир   Букановского   кредитного
товарищества предстал перед председателем правления.
     - Ревизор из РКИ, ночует на постоялом!.. В  черном  лохматом  пальто...
Злой как сатана! Сам видел!..
     У  предправления  затряслись  жирные   ляжки,   а   на   носу   повисла
мутно-зеленая капля волнения.

II

     Рассеянность комсомольца Кособугрова достигала анекдотических размеров:
на антирелигиозном  диспуте  он  вместо  платка  высморкался  в  рясу  попа,
сидевшего рядом. Плевал и бросал  окурки  в  калоши,  а  пепельницу  пытался
надеть на ногу.
     Но  несмотря  на  это, был отличным работником, а поэтому губком РКСМ и
командировал его в Буканов[1] по работе среди батрачества.
     Переночевал на постоялом;  утром  оделся,  сунул  в  карман  чахоточный
портфель и пошел в уком. За углом  его  встретили  с  низким  поклоном  двое
неизвестных.
     - Мы... к вам. Служащие просят... не откажите...
     - Чего, собственно?
     - А вот... пожальте-с!..
     Осанистый кучер осадил вороных, а те двое услужливо помогли Кособугрову
утонуть в рессорной коляске.
     "Одначе уком! Лошади-то какие..." -  подумал  Кособугров  и  конфузливо
измазал бархатную обивку грязными сапогами, потом поджал их под себя.

III

     Кособугрову положительно все казалось странным.
     Даже пальто, снятое с  него  разъярившимся  швейцаром,  и  то  казалось
иным...
     Перед ним явно трепетали. В нем заискивали. Ему засматривали  в  глаза,
предупреждали  каждое  движение;  а  он,  глядя  на  ковры,  мебель,  только
недоумевал.
     - Здесь секретарь живет?
     - Нет, председатель.
     "Какие  комсомольцы  все  старые,  толстые,  как  купцы..."  - мысленно
удивлялся Кособугров.
     "Председатель", наверное, в ссылке был: неуверенный голос дрожит.
     - Вы... вы...- кто-то обратился к Кособугрову.
     - Не "выкай", пора привыкнуть к "ты".
     Все предупредительно захихикали, зашептались...
     За столом, после четвертого блюда, председатель шепнул:
     - Недостаточки у нас маленькие, знаете ли...
     - В литературе?
     - Не-ет...
     Кособугров  ослабил пояс и громко заговорил об организации работы среди
батраков.  Все  улыбались,  то недоумевающе, то растерянно, и смотрели ему в
рот.
     - Батраков у нас немного: два конюха, кучер...
     - Вот и надо использовать  комсомолье...  я,  как  присланный  губкомом
РКСМ...
     - Ка-а-ак?! Кто вы?!
     -  Да.  По организации батрачества. Мандат я, того... забыл предъявить.
Кто-то  ахнул,  с  кем-то  сделалась  истерика, зазвенела разбитая посуда, у
рыхлого председателя вывалился посиневший язык.
     А Кособугров, стараясь перекричать шум, стоя на стуле, зычно читал свой
мандат и обводил всех круглыми глазами.

IV

     На  базаре  Кособугрова встретил милиционер и, ничего не объясняя, свел
его в милицию.
     У   начальника   с   него   стащили  чье-то  чужое  лохматое  пальто, а
уполномоченный  РКИ,  сердито  брызгая  слюнями,  утверждал,  что именно он,
Кособугров,   на  постоялом  дворе  спер  у  него  пальто;  и,  захлебываясь
негодованием, громил безнравственность нынешней молодежи.

1924

[1] Царицынской  губернии. (Прим. автора.)



   Михаил Шолохов.
   Илюха


OCR Гуцев В.Н.

I

     Началось это с медвежьей охоты.
     Тетка Дарья рубила в лесу дровишки, забралась в непролазную гущу и едва
не  попала  в  медвежью берлогу. Баба Дарья бедовая,- оставила неподалеку от
берлоги сынишку караулить, а сама живым духом мотнулась в деревню. Прибежала
- и перво-наперво в избу Трофима Никитича.
     - Хозяин дома?
     - Дома.
     - На медвежью берлогу напала... Убьешь - в часть примешь.
     Поглядел Трофим Никитич на нее снизу вверх, потом сверху  вниз,  сказал
презрительно:
     - Не брешешь - веди, часть барышов за тобою.
     Собрались и пошли. Дарья передом чикиляет, Трофим Никитич с сыном Ильей
сзади. Сорвалось дело: подняли из берлоги брюхатую медведицу, стреляли  чуть
ли не в упор, но по  случаю  бессовестных  ли  промахов  или  еще  по  каким
неведомым причинам,  но  только  зверя  упустили.  Долго  осматривал  Трофим
Никитич свою ветхую берданку, долго  "тысячился",  косясь  на  ухмылявшегося
Илью, под конец сказал:
     - Зверя упущать никак не могем. Придется в лесу ночевать.
     Поутру  видно  было,  как  через  лохматый  сосновый  молодняк  уходила
медведица  на восток, к Глинищевскому лесу. Путаный след отчетливо печатался
на  молодом  снегу;  по следу Трофим с сыном двое суток колесили. Пришлось и
позябнуть  и  голоду опробовать - харчи прикончились на другой день,- и лишь
через  трое  суток  на  прогалинке,  под  сиротливо пригорюнившейся березой,
устукали  захваченную врасплох медведицу. Вот тут-то и сказал Трофим Никитич
в первый раз, глядя на Илью, ворочавшего семнадицатипудовую тушу:
     -   А  силенка  у  тебя  водится,  паря...  Женить  тебя  надо,  стар я
становлюсь,  немощен,  не  могу на зверя ходить и в стрельбе плошаю - мокнет
слезой глаз. Вот видишь, у зверя в брюхе дети, пото