ами, сплошь побитыми и  в  трещинах)
бродят несколько иностранных постояльцев Гранд-отеля. Среди них мы  узнаем
чешку: на плечах у нее белая шаль,  раздуваемая  ветром;  она  то  и  дело
прикрывает ею лицо. Директор Зевс беседует с учителем физики.
   - В скольких километрах он пройдет?
   - В восьми. Так мне сказали.
   - А подзорная труба во сколько раз приближает?
   - Эта подзорная труба сокращает расстояние в сорок раз. Таким  образом,
получается, что "Рекс" [итальянский трансатлантический лайнер, считавшийся
при режиме Муссолини одним из символов его "могущества"]  пройдет  от  нас
всего в четырехстах метрах.
   Директор разочарованно разводит руками.
   - Ну, на расстоянии четырехсот метров я ничего не вижу!
   - На земле или на море?
   - А какая разница?
   - Дело в том, что в открытом  море  видимость  в  десять  раз  выше  по
сравнению с тем же расстоянием на земле.
   Директор Зевс крайне удивлен.
   - То есть?
   - То  есть  при  помощи  нашей  подзорной  трубы  мы  увидим  "Рекс"  в
четырехстах метрах, но это все равно, как если бы он проходил в сорока!
   Директор Зевс долго стоит, недоверчиво глядя на учителя физики, а потом
обменивается взглядом с учительницей Леонардис, как бы желая поделиться  с
ней своими сомнениями.

   В  открытом  море  плывет  человек.  Это  Дешевка.  Он  останавливается
передохнуть и оглядеться. В километре  от  него,  в  открытом  море  целая
флотилия лодок и катамаранов. Оттуда еле слышны какие-то  крики.  А  берег
теперь уже совсем далеко. С пляжа не  доносится  никаких  звуков.  Дешевка
плывет дальше.

   Большие  и  маленькие  катамараны,  баркасы,  лодки,   которые   раньше
бороздили необъятные морские просторы, стоят  сейчас  неподвижно,  борт  к
борту, вытянувшись  в  длиннющий  полукруг.  Они  слегка  покачиваются  на
волнах.

   Какой-то человек, сидя  на  борту  переполненного  баркаса,  спрашивает
Адвоката:
   - Скажите, а сколько он, по-вашему, весит?
   Адвокат обводит взглядом всех сидящих в ряд попутчиков, словно  пытаясь
угадать, кто из них его таинственный недруг. Не желая отвечать на  трудный
вопрос, он вновь устремляет взгляд к линии горизонта.

   За него отвечает другой пассажир, стоящий возле каюты:
   - Как два Гранд-отеля!
   Задавший вопрос говорит соседу:
   - А я думаю - больше. Как два Гранд-отеля плюс арка Юпитера.
   - Добавь еще мою фигу, - отзывается сосед.

   На носу сидит красавчик Джиджино Меландри со  своей  матерью  -  худой,
томной дамой. Они нежно держатся за руки: мать хочет всем  показать,  что,
когда сын с нею, он принадлежит только ей и ни одну  женщину  не  удостоит
даже взглядом.

   Крупным планом мужское лицо. Это крестьянин,  замкнутый  и  робкий.  Он
подыскивает слова, чтобы высказать свое мнение.
   - А по мне, "Рекс"... - начинает он в замешательстве. - Не знаю, что  и
сказать...

   Неподалеку беседуют несколько господ. Это люди уже немолодые,  по  виду
банковские служащие.
   - Теперь он плывет в Венецию, а потом вернется  в  Геную.  А  из  Генуи
отправится в Америку и впервые пересечет Атлантический океан.
   - На этот рейс заказал себе билет Беньямино Джильи - он  будет  петь  в
"Тоске" в Метрополитен-опера.
   В разговор вмешивается сидящий рядом рабочий в майке:
   - Да будь у меня такой голос, как у Беньямино Джильи, я б  куда  хочешь
поехал!

   На одном катамаране разрезают арбуз. На другом тоже начали  закусывать,
запуская руки в бумажные кулечки.

   Многие купаются. Среди купальщиков и Бобо. Он подплывает  к  катамарану
Угощайтесь и, замерев между двумя его корпусами,  любуется  снизу  мощными
ляжками красотки, которые свисают с белых реечек сиденья.

   Внезапно всеобщее внимание  привлекает  какой-то  шум,  доносящийся  со
стороны далекого берега. В последних лучах заходящего солнца  к  флотилии,
застывшей в бесконечном ожидании, широкими кругами приближается  маленькая
моторка, оставляя за собой длинный пенистый след.
   За рулем уже можно различить Шишку. Рядом с ним две молодые  блондинки,
с виду немки, а сзади восседает на голубой подушке Лалло  -  романтический
завсегдатай Гранд-отеля; по морю от винта расходятся  пышные  усы  морской
пены.  Лодка  останавливается  метрах  в  двадцати  от  остальных.   Шишка
выключает мотор. С катерка слышатся голоса, взрывы смеха.
   Угощайтесь, пожалуй, с большим вниманием, чем другие, наблюдает за тем,
что происходит на моторке, которая чуть покачивается на волнах, похожая на
большую, неизвестно  откуда  прилетевшую  чайку.  С  катера,  словно  звук
выстрела, доносится негромкий хлопок. Там откупорили бутылку шампанского.

   Какой-то тип, наблюдая за происходящим с  борта  рыбачьего  баркаса,  с
изумлением констатирует:
   - Шампанское!
   И глотает слюнки, словно сам сделал глоток из бокала.

   На заляпанной гудроном барже Заклинатель Змей и еще  несколько  человек
едят мидий - берут их руками из стоящей перед ними большой глиняной  миски
и с жадностью  высасывают.  Заклинатель,  оторвавшись  от  этого  занятия,
начинает свой рассказ:
   - Меня животные любят так, как никого на свете... видно, запах  у  меня
какой-то особенный... Вот вам один случай: в прошлом году я  отправился  в
море на катамаране...  Было,  наверно,  часа  два  пополудни.  Вышел  я  в
открытое море и остановился выкурить сигарету, как вдруг вижу - подплывает
к самому борту дельфин и глядит на меня... На следующий  день  возвращаюсь
на то самое место, тихонько свистнул, и дельфин тут как тут:  высовывается
из воды и кладет голову на борт... На  третий  день  поглядел-поглядел  на
меня и вдруг говорит: "Мама!"
   И, нимало не заботясь о том, верят ему или нет, Заклинатель принимается
сосредоточенно высасывать очередную ракушку.

   Дешевка доплывает наконец до лодок. Никто не обращает на него внимания,
может, просто не замечают. Он хватается за  борт  ближайшей  лодки,  чтобы
немного передохнуть.
   Потом вновь пускается вплавь и кружит между лодок, словно кого-то ищет.
Неожиданно катамаран Угощайтесь становится носом кверху. Она изо всех  сил
цепляется за сиденье, Рональд Колмен и сестры ползают по дну, а за  спиной
у них держится за борт Дешевка и изо всех сил  тянет  вниз.  При  этом  он
оглушительно хохочет.
   - Прекрати, болван! Отпусти!
   Дешевка разжимает руки, и катамаран, раза три сильно качнувшись,  вновь
обретает равновесие. Угощайтесь хватает весло и замахивается  на  Дешевку,
но тот мгновенно исчезает под водой.

   Море постепенно темнеет. Далекий  берег  угадывается  лишь  по  цепочке
светящихся точек.
   Бобо с  братишкой,  перегнувшись  через  борт,  вглядываются  в  черную
морскую   глубь,   в   которой   сверкают,   словно   светлячки,   мириады
фосфоресцирующих рыбок.
   Их отец любуется звездным небом. Взглянув на  молчаливо  сидящую  рядом
жену, он говорит, словно сам себе:
   - Человек живет в своем городе и не замечает, что за  столпотворение  у
него над головой! Вертятся миллионы таких шариков, как земной, и  все  они
куда-то летят... Все, все вокруг куда-то летит...  Летят  Солнце,  звезды,
наша Земля, а значит, летим и мы... И тут говори не говори, а на  самом-то
деле все не так: идем мы или стоим на месте, как вот сейчас, мы все  равно
в то же время летим... Вот ведь, черт  побери,  какая  штука!  И  как  она
только держится, эта махина? Возьмем, к примеру, меня: надо мне  построить
дом, что ж, дело нехитрое - берешь столько-то кирпичей, столько-то  мешков
извести... А в воздухе-то, скажи на милость, где ты положишь фундамент?! И
подумать  только,  не  какие-нибудь  там  игрушки,  мелочь  всякая...  все
тяжеленное, огромное... одной земли сколько... а не  земля,  так  огонь...
везде огонь, горит, пылает...  пылает,  черт  его  подери,  миллионы  лет,
пылает себе и пылает... а мы вспыхиваем и гаснем, как  спички...  Миранда,
тебе не холодно? Накинь что-нибудь на плечи. Хочешь мой пиджак?.. И нечего
на это закрывать глаза... ну  сколько  мы  можем  еще  протянуть  -  самое
большее - десять, ну еще двадцать лет... Ты замечаешь,  как  быстро  бежит
время?..

   На одной из лодок - дон Балоза с группой  школьников  и  монахиня.  Они
молятся, и их приглушенные голоса сливаются в невнятное бормотание.
   Одного мальчика укачало и рвет.

   Вдруг раздаются звуки аккордеона. Все умолкают и прислушиваются.
   Играет слепой по прозвищу Шарманщик; ему лет пятьдесят с лишним; черные
очки, рыжеватые волосы, бледное, чуть перекошенное лицо.
   Он все время передергивается от какого-то внутреннего тика, словно  его
щекочет невидимая рука. От звуков аккордеона в воздухе разливается грусть.
   Угощайтесь слушает самозабвенно. Мелодия внезапно обрывается,  и  вновь
наступает тишина.
   Когда аккордеон смолкает, Угощайтесь  чувствует  в  душе  пустоту.  Она
начинает говорить, и эту проникновенную исповедь обращает к себе самой,  к
Рональду Колмену, к своим сестрам, а также и к нам:
   - Да, может быть, я ошибалась: я метила слишком высоко... Но в  этом  я
виновата лишь отчасти. Поймите меня правильно, я и не думаю  задаваться...
это не в моем характере... однако я сама  должна  признать:  во  мне  есть
что-то такое, чего нет в других девушках... например походка...  ведь  мне
достаточно нацепить на себя любую старую  тряпку,  или  сделать  несколько
шагов, или просто поднять руку, и я, сама не знаю почему, сразу  произвожу
впечатление, все на меня смотрят - одним словом, я не из  тех,  мимо  кого
проходят, не заметив. О встрече с такими, как я, вспоминают долго.  И  мне
это льстит: женщине всегда приятно, когда она чувствует на себе взгляды...
Взгляды - но не руки... А кто только и думает, как бы тебя облапить,  того
я всегда ставлю на место... Правда, и я сделала в жизни несколько ошибок -
не так уж много, - но иногда все же поддавалась, уступала... я  ведь  тоже
не кусок льда. Теперь я, конечно,  раскаиваюсь  и  поняла:  красота  порой
доставляет тебе радость, но это с одной стороны, а с другой  -  она  может
тебя и погубить. Знаете, сколько мне лет? Я не стыжусь сказать  правду.  Я
даже всегда немного прибавляю себе, не то что другие. Мне тридцать лет!  И
все же я продолжаю ждать... Да, мне хотелось бы  дождаться  одной  из  тех
долгих встреч, которые длятся всю жизнь,  мне  хотелось  бы  иметь  семью,
детей, мужа, чтобы вечером, быть может за чашкой кофе с  молоком,  было  с
кем словом перемолвиться... А  иногда  -  почему  бы  нет?  -  и  заняться
любовью, потому что  без  этого  ведь  тоже  нельзя...  Однако  главное  -
чувства, они куда важнее, чем физическая близость... А чувства меня просто
переполняют... и я готова их все отдать... Но кому?.. Кому они нужны?..

   Шишка запускает мотор, и катер удаляется, оставляя  за  собой  длинную,
освещенную луной  дорожку.  Потом  отплывает  баркас  с  доном  Балозой  и
мальчиками.  Теперь  лодочная  флотилия  -  это  множество   застывших   в
безмолвном ожидании теней. Вот  ее  покидает  еще  несколько  катамаранов.
Возвращающиеся на берег насмехаются над теми, кто еще остается.
   - Какого черта вы ждете?!
   - Появится он вам, как же!
   - В лучшем случае схватите воспаление легких!

   Оставшиеся  обескуражены,  разочарованы.  Люди  закутываются  потеплее,
потому что стало прохладно. Они уже утратили всякий  энтузиазм.  Шевелятся
тени. Во тьме горит огонек сигареты. Густой туман окутал вдалеке  берег  и
скрыл мерцавшие точки света.

   Сколько времени уже  прошло?..  Синьор  Амедео  неотрывно  уставился  в
темноту. Жена его уснула. Растянулись на дне лодки и Бобо с  братишкой.  И
на большом баркасе многие спят.

   Но вот, когда  все  уже  потеряли  надежду  увидеть  трансатлантический
лайнер, в ночи раздается хриплый рев сирены.  На  баркасе  кто-то  кричит:
"Рекс"! Кажется, это голос Мудреца. На катамаранах и всех прочих  плавучих
средствах поднимается страшная суматоха. Люди вскакивают на  ноги,  каждый
пытается забраться повыше. Родители расталкивают сонных детей.

   Темная, чернее ночи, гора растет и с  каждой  минутой  надвигается  все
ближе, мощно, с глухим шипением разрезая взбудораженные волны. На лодках и
катамаранах начинается паника, мечутся неясные  тени,  воздух  пронизывают
испуганные крики.
   - Он нас раздавит!
   - Стой!
   - Помогите!
   - Мама!
   Кричат взрослые, плачут дети - всеобщее смятение.
   И  действительно,  кажется,  что  черная  громада  гигантского  лайнера
вот-вот  обрушится  на  сбившиеся  в  кучу  суденышки.  Все  бросаются   в
беспорядочное бегство - мелькают весла, корпуса катамаранов,  кили  яхт...
Паруса не хотят подниматься, моторы никак не заводятся. Многие в  отчаянии
прыгают в воду. Сдавленные от страха голоса, крики, проклятия:
   - Джино! Джино!
   - Не волнуйся!
   - Спокойствие! Сохраняйте спокойствие!
   - Ах, чтоб его!..
   - Да перестаньте же, мы спасены!
   И в самом  деле,  теперь  уже  многие  видят,  что  "Рекс"  пройдет  на
некотором расстоянии от их лодчонок. Все быстро успокаиваются  и,  разинув
рот, тяжело дыша, глядят на лайнер...

   Огромный, весь сверкающий  огнями  корабль  проносится  мимо  них,  как
сказочное видение. Даже слепец Шарманщик вскочил и спрашивает:
   - Ну, какой он?
   - Весь белый, - шепчет ему сосед.
   Слепой снимает черные очки  и  смотрит  прямо  перед  собой  в  тщетной
надежде хоть что-нибудь увидеть своими незрячими,  пораженными  катарактой
глазами.

   С верхней палубы "Рекса" выглядывают люди, маленькие фигурки в вечерних
костюмах. Кто-то машет рукой. Доносятся звуки музыки. На палубе танцуют.
   Отец  Бобо,  сняв  шляпу,  застывает  в  немом  восторге   перед   этим
олицетворением могущества.
   Угощайтесь стоит  и  плачет.  Плачет  потому,  что,  несмотря  на  свои
недавние признания, понимает,  что  сердце  ее  навеки  отдано  таким  вот
блестящим господам.
   В одном из баркасов Черная  Фигура  запускает  вхолостую  мотор  своего
мотоцикла и приветствует лайнер оглушительным грохотом. Многие аплодируют.

   Но вот "Рекс" уже далеко - маленькая  цепочка  огней,  одно  из  многих
созвездий в ночном небе. В который раз доносится далекий хриплый  вой  его
сирены.
   Люди на лодках по-прежнему стоят молча  -  переваривают  фантастическое
зрелище. Но  вдруг  до  флотилии  докатываются  огромные  волны,  поднятые
могучим  винтом  "Рекса".  Они  обрушиваются  на  катамараны,   грозя   их
перевернуть и вновь создавая неописуемый хаос. И все же в  темноте  звучит
смех и раздаются веселые возгласы.



        "11"

   Сумасшедший дом - небольшое здание  типа  загородной  дачи,  стоящее  в
глубине сада. В ограде за домом есть невысокая калитка из толстых железных
прутьев - по-видимому, служебный вход.

   За этой калиткой, выглядывая через прутья, стоит человек лет  сорока  с
острым, как лезвие  ножа,  взглядом.  На  лице  его,  особенно  в  глазах,
устремленных на дорогу, читается нетерпеливое  ожидание.  Это  сумасшедший
дядюшка нашего Бобо. Зовут его Лео.

   Позади него в отдалении маячат другие больные, которых  можно  было  бы
принять за простых огородников, если бы около них не расхаживал санитар  в
белом халате.

   Лео  приникает  к  калитке,  услышав  какой-то  далекий  шум.  Пытается
просунуть голову сквозь железные прутья. Вдруг начинает  нервно  смеяться.
Отходит от калитки и чуть не бегом  бросается  к  виднеющемуся  в  глубине
полузаросшей аллеи зданию больницы.

   Мимо калитки проезжает извозчичья пролетка. Рядом с  кучером  восседает
Бобо, а на сиденьях друг против друга -  его  родители,  дед  и  братишка.
Пролетка огибает ограду и останавливается у ворот. Бобо  и  все  остальные
слезают. У матери Бобо в руках сверток.

   Лео поспешно шагает по длинному коридору, что ведет к  главному  входу.
Он почти  касается  плечом  стены,  словно  ища  поддержки.  На  лице  его
радостная улыбка. Но вдруг он застывает как  вкопанный,  растерянно  глядя
перед собой.

   Его родные, сбившись в кучку, машут ему издали. Они стоят  у  конторки,
за которой сидит толстый привратник.

   Лео  замер  метрах  в  двадцати  от  них.  В  глазах  у  него  страх  и
растерянность перед предстоящей встречей.

   От группки родственников отделяется Бобо. Он  бежит  навстречу  дяде  и
таким образом сглаживает  общую  неловкость.  Лео  успокаивается  и  вновь
приветливо улыбается родственникам. Он целует племянников, отца,  брата  и
Миранду, которая протягивает ему привезенный пакетик. А потом,  довольный,
направляется впереди всех к выходу.

   Синьор Амедео провожает их взглядом. Он задержался, чтобы  переговорить
с привратником.
   - Мне кажется, ему лучше.
   - Не то слово! Он более чем нормален, - отвечает привратник.
   Синьора Амедео эти слова явно радуют. Он  поворачивается,  чтобы  уйти,
но, вдруг спохватившись, шарит в кармане и протягивает привратнику сигару.

   Холмистый пейзаж. Зеленые и желтые склоны густо поросли дроком.  Холмы,
напоминающие больших спящих слонов,  кажутся  выросшими  среди  долины  по
мановению волшебной палочки. А вдоль дороги  пестреют  голубые  калиточки,
увитые розами; маленькие цветущие розы карабкаются вверх по столбам  ворот
или по натянутой проволоке. Залитая солнцем  дорога,  петляя  меж  холмов,
плавно уходит вверх.

   Бобо опять устроился рядом с кучером. В пролетке дядя Лео, отец,  мать,
дедушка. В ногах у них, прислонившись спиной к дверце, примостился младший
брат Бобо.

   У Лео на коленях пакетик, привезенный  Мирандой.  Он  с  жадностью,  но
аккуратно ест пирожное. Оглядев брата,  отца,  Миранду,  он  говорит,  как
будто только сию минуту понял это:
   - Все вы очень хорошо выглядите, просто очень. И ты, Миранда, тоже.  Да
и я прекрасно себя чувствую... можно сказать, гораздо лучше.
   Затем, указывая  на  белеющую  в  глубине  кипарисовой  аллеи  церковь,
спрашивает у Миранды:
   - А что, жив еще дон Паццалья?
   - Да он уж лет десять как умер!
   - Как?! Он ведь еще в прошлом году был  жив!  -  растерянно  восклицает
Лео.
   - То был дон Ремиджо.
   - А что, разве дон Ремиджо тоже умер?
   - Нет, дон Ремиджо жив.
   - Так вот, я и говорю... Я видел его в  прошлом  году.  Он  шел  и  нес
куда-то цветочный горшок. Кто его знает, куда он шел?..

   Амедео  внимательно  и  с  улыбкой  наблюдает  за  братом.   Тот   весь
расслабился, но взгляд по-прежнему острый, проницательный. Дедушке  жарко.
Он беспрерывно вытирает лоб платком. Время от  времени  он  снимает  серую
соломенную шляпу и  проводит  платком  по  взмокшей  лысине,  потом  снова
надевает шляпу. И вдруг говорит:
   - Когда Лео было лет восемь, он был умнее  всех.  Ты  уж  меня  прости,
Амедео, но голова у него была такая светлая, не то что у тебя. Ох  и  умен
же был, черт меня подери!
   Отец Бобо добродушно кивает.
   - Что верно, то верно! Кто ж с этим спорит.
   - Ведь ему ничего не стоило мессу отслужить: он  знал  латинские  слова
"доминус...  доминус"  и  еще  "вобиско"...  ["Dominus  vobiscum!"  -  "Да
пребудет с вами господь!" (лат.) - форма обращения священника к молящимся]
Ты помнишь, Лео, как ты служил мессу?
   Лео на мгновение задумывается, припоминая. Потом качает  головой:  нет,
не помнит. И вновь принимается за пирожные.

   Бобо на облучке совсем извертелся. Все ему любопытно: и то,  что  видит
он в долине, и то, что происходит во дворах крестьянских домов, и то,  что
летает в небе.
   И всякий раз он с воодушевлением оборачивается к сидящим в пролетке.
   - Дядюшка, ты видел, какие розы? Дядя Лео,  смотри,  отсюда  уже  видно
море!
   Только  усядется  и  через  минуту  вновь  вскакивает  и,  обернувшись,
спрашивает:
   - Папа, можно я буду править лошадью?
   - Нет.
   - Ну папа, для чего же я здесь сижу?!  Пожалуйста,  разреши  мне  взять
вожжи!
   - Нет! - решительно говорит отец и с улыбкой добавляет: - Наверно,  это
был бы первый случай, когда лошадью правит осел!
   Лео забыл о пирожных. Он не отрывает взгляда от колеса  пролетки.  Даже
немного наклонился  вперед,