ржав его веса, отошел, Пиладе прислонился  к
стоявшей неподалеку женщине, потом к другому  мужчине,  потом  -  к  стене
дома. Мне показалось даже, что он смеется. Было трудно различить, в  каком
он состоянии. Руками он закрывал лицо, носовым  платком  вытирал  глаза  и
лоб. Очевидно, вспотел. Я  внимательно  наблюдал  за  ним  и  записывал  в
блокнот: десять часов сорок пять  минут  -  приступ  отчаяния.  Неожиданно
Пиладе резко повернулся, решительно пересек дорогу, не обращая внимания на
поток машин, и бросился к большому зданию из темного камня. Я  думал,  что
он хочет разбить себе голову о  стену.  Но  он  остановился  в  нескольких
сантиметрах от стены, мускулы его мгновенно расслабились,  лицо  приобрело
созерцательное выражение. Даже глядя на него со спины, было ясно,  что  он
увлеченно  что-то  рассматривает.  Пиладе  склонял  голову,  чтобы  глубже
проникнуть взглядом в шов между двумя каменными  плитами.  Я  предположил,
что он наблюдает за каким-то живым существом -  пауком  или,  может  быть,
ящерицей, хотя ящерицы вряд ли водятся на стенах домов в центре города.  А
может быть, там было нацарапано какое-то слово или имя. Или  его  внимание
привлек торчащий гвоздь. Во всяком случае, наверняка он разглядывал  нечто
знакомое,  не  раз  виденное,  как  смотрят  -  с  любовью  или  просто  с
любопытством - на лицо старого друга или на картину. Он оперся на ладони и
совсем приблизил лицо к  стене.  Посмотрел  сначала  одним  глазом,  потом
другим. Наконец Пиладе медленно повернулся и, как бы сразу утратив  всякий
интерес к тому, что его  занимало,  пошел  наискось,  и  в  движениях  его
сквозила неуверенность человека, не пришедшего к какому-либо определенному
решению. Я тоже подошел  к  стене  и  посмотрел,  что  же  могло  привлечь
внимание моего клиента. Ничего хоть мало-мальски интересного между камнями
не было. Разве что свернутый комочек желтоватой бумаги. Я  достал  его  из
щели и развернул. Это был старый трамвайный билет.  Может  быть,  когда-то
его оставил здесь синьор Пиладе. Этот комочек мог служить ему ориентиром в
городе. Я засунул билет обратно в щель.
   Моего клиента  я  догнал  у  газетного  киоска.  Он  неподвижно  стоял,
уткнувшись лицом в витрину. У его ног крутилась облезлая, с ободранным  до
розового мяса хвостом дворняга. На первый  взгляд  могло  показаться,  что
один из них - хозяин, а второй - его верный пес, но на самом деле эти  два
одиноких существа лишь случайно и на время  оказались  рядом.  Одиночество
пахнет плесенью, и этот запах чувствуешь за километр. И в  самом  деле,  в
оконце верхнего этажа дома на  противоположной  стороне  улицы  показалась
старуха и стала разглядывать внизу человека и собаку,  неподвижно  стоящих
на тротуаре.


   Вдруг среди множества людей Пиладе  видит  лицо,  которое  ему  кажется
знакомым. Женщина. Она тоже стоит на тротуаре, руки сжимают  желтый  пакет
так, будто его у нее могут украсть.  Сейчас  она  видна  в  профиль.  Этот
профиль он явно уже где-то видел: в окне или рядом с собой, может  быть  в
минуту близости. Ее волосы, спереди спадающие на лоб, на  глаза,  а  сзади
подобранные в пучок, тоже ему знакомы.  Ноги  словно  придавлены  к  земле
чем-то тяжелым. Ясно, что у нее нет сил  идти  в  каком-либо  определенном
направлении. Пиладе останавливается у нее за спиной, а за  ним,  метрах  в
десяти, стою я, готовясь записывать все  происходящее  в  блокнот.  Тут  я
обнаруживаю,  что  грифельный  кончик  моего  карандаша  сломан.  Я  прошу
карандаш у прохожего, который останавливается около меня и  ждет,  пока  я
кончу  записи.  Поэтому  я  тороплюсь,  и  в  блокноте  остается   цепочка
нанизанных друг на друга слов, которые я обещаю себе  потом  превратить  в
развернутое и связное изложение: женщина  -  брюнетка  -  тридцать  лет  -
растерянная - переглядываются.
   Действительно, мужчина и женщина долго смотрят друг  на  друга,  но  их
глаза не встречаются. Он смотрит на нее, когда она смотрит в сторону.  Она
глядит на него, когда он притворно отводит взгляд. Однако их лица светятся
загадочным светом и полны непонятной надежды. Потом Пиладе продолжает свой
путь по тротуару, а она идет следом, как будто хочет  понять,  где  прежде
видела этого человека.


   Чуть позже мы заходим в универмаг. В  конце  зала  -  отдел  мебели.  В
основном здесь летняя мебель - обивка полотняная, в яркую полоску. Большой
выбор стульев. Мне показалось, что синьор Пиладе  внимательно  изучает  их
один за другим. Потом поднимает руку и указывает  на  деревянный  складной
стул очень старого образца. Купив стул, Пиладе начинает пробираться с  ним
через толпу покупательниц. Вдруг у выхода из  магазина  в  людском  потоке
происходит какое-то замешательство, слышится вскрик, толпа расступается, и
чьи-то сильные руки поднимают с земли пожилого человека. Его  лицо  все  в
каплях пота, голова бессильно  свесилась  на  грудь.  Человека  выносят  и
кладут на тротуар. Потом его приподнимают и  усаживают  на  стул,  который
кто-то выхватывает из рук моего клиента,  выходившего  в  этот  момент  из
магазина. Но больному все хуже.  Он  умирает.  И  тогда  люди  прячутся  в
магазин, будто бы смерть - это бомба, которая вот-вот должна взорваться. К
счастью, какая-то молодая женщина выходит на улицу  и  накрывает  мертвеца
белой простыней. Потом опять начинается суматоха, потому  что  как  раз  у
этого места остановился автобус и из него стал выходить  народ,  а  внутрь
начали набиваться новые пассажиры. Пиладе стоит рядом с  умершим  -  ждет,
когда можно будет забрать стул. На расстоянии десяти метров я наблюдаю  за
ним. Но за трупом очень долго никто не  приходит,  и  мы  ожидаем  вдвоем.
Через два часа приезжает санитарная машина и забирает  тело.  На  тротуаре
остается стул. Стул со смертью. Пиладе складывает его и, зажав под мышкой,
уходит прочь.
   В  битком  набитом  трамвае  синьору  Пиладе  удалось  протиснуться   к
металлическому поручню за спиной водителя.  Я  остался  в  центре  вагона,
зажатый между пышущей жаром толстухой и молодым южанином. Время от времени
я посматривал на клиента, чтобы не упустить момента,  когда  он  соберется
выходить. Мы миновали хаос перегруженного  транспортом  центра.  Проехали,
наверно,  уже  остановок  двадцать.  Наконец  вагон  опустел.  В   трамвае
оставались  лишь  мы  двое.  Несмотря  на  освободившиеся  места,   клиент
продолжал стоять. Я сел. Рядом с домами теперь в окнах замелькали деревья.
Все больше деревьев и лужаек. Мы проезжали по нищим городским окраинам.  В
пыли копошились какие-то оборванцы. И вот  на  остановке  среди  пустынной
улицы Пиладе вышел из  вагона.  По  протоптанной  через  поле  тропинке  я
следовал за ним, пока он не  остановился  на  небольшой  поляне.  Разложив
стул, Пиладе сел  и  принялся  рассматривать  сельский  пейзаж.  Наверняка
раньше он не видел ничего  подобного.  Я  тоже  был  здесь  впервые  и  на
мгновение испытал чувство  какой-то  нереальности.  Всякий  раз,  когда  я
открываю для себя новое, ко мне приходит  ощущение,  что  у  меня  нет  ни
прошлого, ни будущего. В воздухе мягко  плавал  тополиный  пух.  Несколько
пушинок опустилось на плечи сидящего Пиладе. Отчего мне показалось, что он
умер?



        Тонино Гуэрра, Микеланджело Антониони.
        Притча о бумажном змее

   -----------------------------------------------------------------------
   Tonino Guerra. L'aquilone (1982).
   Пер. с итал. - А.Веселицкий.
   Авт.сб. "Птицелов". М., "Радуга", 1985.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 13 June 2002
   -----------------------------------------------------------------------



        "ПЕСЧАНАЯ БУРЯ"

   Бескрайняя, кое-где покрытая небольшими холмами и кустарником  песчаная
равнина. От легкого ветра вздрагивают и  тут  же  затихают  сухие  пыльные
ветви. Еще один порыв ветра настигает где-то вдалеке стадо овец, застывших
под солнцем. Овцы поворачивают головы в ту сторону, откуда дует ветер - он
слегка взъерошил их шерсть,  но  вот  она  опять  улеглась.  А  ветер  все
набирает силу: теперь он уже не такой робкий. Беспорядочные  порывы  резко
сталкиваются, встречаясь друг с другом, пока наконец не сливаются в едином
воздушном потоке. Волны пыли пробегают по освещенной солнцем равнине.
   Тишина прерывается хриплыми  всхлипами,  сопровождающими  атаки  ветра.
Ветви кустов гнутся или разлетаются в щепки; все, что прочно не  соединено
с землей, поднимается в воздух  вместе  с  песком:  сухие  листья,  мелкие
кустики,  сучья,  случайно  оказавшиеся  здесь  предметы.  На  степь   уже
надвигается гигантская однородная волна, несущая всеобщий беспорядок.  Она
обрушивается на людей, коней с повозками, сбившихся в кучу,  чтобы  как-то
противостоять злобе урагана. Может  быть,  это  кочевники,  и  их  пестрые
одежды неистово развеваются, словно маленькие флажки среди гула, свиста  и
ржания испуганных коней,  которые  вдруг  пускаются  вскачь,  скрываясь  в
облаке пыли. Буря песка и ветра достигает желтой, необычно  широкой  реки,
пересекающей  пустыню.  Большую   часть   года   река   спокойна.   Ураган
обрушивается на нее неожиданно, вызывая панику и хаос среди обитателей  ее
берегов, особенно там, где стоит большой паром, обычно перевозящий  людей,
местные автобусы, трактора.  Люди  добрались  сюда  по  пыльным  тропам  и
сейчас, вскакивая в свои грузовики, пытаются укрыться  среди  деревьев;  а
сборщицы хлопка выпрыгивают из  битком  набитых  фургонов  на  землю,  ища
защиты у тех же деревьев. Высокая волна вздымает на гребень огромную массу
пены, а потом выплескивается на берег, смывая  обозначавшие  его  песчаные
дюны. Ветер  проникает  в  густую  зеленую  чащу.  Ветви,  согнувшись  под
натиском страшной силы, которая, кажется, намерена оторвать их от стволов,
отдают на ее произвол свои листья, устремляющиеся  прочь  темным  облаком.
Весь лес раздет. Затем ветер достигает другого  леса  -  из  металлических
опор нефтедобывающих установок. Он подхватывает языки пламени, рвущиеся из
труб, и вытягивает их в небо, до  самого  горизонта,  пугая  стаю  больших
черных птиц: взмывая вверх, они мечутся в поисках тихого места  в  стороне
от циклона. И, найдя его в квадрате  голубого  неба,  они  замедляют  свой
отчаянный полет; стихают их крики, а крылья вновь обретают привычный ритм.
   Внизу под ними плотное облако пыли движется навстречу идущему по  степи
поезду. Постепенно рельсы исчезают, и длинный, похожий  на  черного  червя
состав останавливается, утонув колесами в песке, который  местами  доходит
до самых окон. Сотни испуганных лиц глядят через  стекла  на  эту  стихию.
Смеется моряк с пшеничными усами.
   Но вот вдалеке  появляются  дома  большого  поселка,  раскинувшегося  в
песках. Голубые купола мечетей  как  будто  отражают  небо.  Воздух  здесь
медового цвета. Первые потоки пыли устремляются в пустой переулок.  Тишину
заполняет легкий гул. По другому переулку катится сделанный  из  мешковины
зонт, и кажется, что он подметает землю. В одном из дворов  ветер  бросает
кур на железную сетку ограды, и головы их  застревают  в  ячейках.  А  вот
летит туча хлопка, сорванного в полях, и сетка превращается в белую стену.
Главная площадь покрывается пылью:  ее  потоки  несутся  со  всех  сторон.
Какой-то мужчина, ухватившись за дерево, наблюдает, как над  домами  летят
шапки. Пустой салон трамвая сотрясается от стука ветра в  оконные  стекла.
Набившись в базарные  павильоны,  люди  глядят  на  происходящее  снаружи.
Бумажный  змей  из  белоснежного  шелкового  полотна,  прямоугольный,  как
страница большой книги, колышется высоко  в  небе,  поддерживаемый  легким
ветром.  Пониже,  на  некотором  расстоянии,  другие  бумажные  змеи.  Они
вздрагивают от  порывов  ветра,  которые,  кажется,  все  чаще  и  сильнее
рассекают  воздух.  Дети  озадаченно,  с  тревогой  следят  за  тем,   как
сотрясаются их змеи.
   Что же происходит? Все  поворачиваются  туда,  откуда  доносится  свист
ветра. Песчаное облако скоро будет здесь. Однако, приблизившись  к  группе
детей, оно вдруг сворачивает, оставляя  их  в  стороне.  Дети  лихорадочно
скручивают веревки, чтобы спустить вниз своих змеев, которым угрожает этот
гнев господень. Ребятишки явно испуганы. Тем  более  что  теперь  кажется,
будто облако изменило вдруг свой замысел. Замерев на мгновение, оно начало
закручиваться  вокруг  себя,  всасывая  все,  что  оказалось  рядом.  Змеи
свернуты в трубку могучей рукой ветра, то раскрытой, то  сжатой  в  кулак,
что способен вырвать вбитый в бревно гвоздь. И, пока бумажные змеи яростно
вращаются в небе, дети на земле все еще пытаются подтянуть к себе веревки.
Но уже поздно. Им ничего не остается, как, бросившись  на  землю,  ползком
покинуть это место. Над их  головами  в  бешеном  ритме  пролетают  клочки
бумаги. В пыльном вихре мелькают белые комья, уносимые ветром  ввысь.  Это
самый настоящий смерч, темной полосой  теряющийся  в  бесконечности.  Одно
долгое мгновение и люди, и природа, захваченная стихийным  бедствием,  как
бы пребывают в ожидании. Но вот пыль вокруг смерча улеглась, и вновь видны
очертания поселка с его голубыми  куполами.  Изломанный  горизонт  пустыни
тоже четок и прозрачен. Пыль и мельчайшие песчинки между  тем  оседают  на
вещи, даже на те, что находятся в закрытых помещениях: становятся матовыми
стекла и безделушки на комодах. Пыль проникает даже в  ящики,  затуманивая
линзы старых очков. Дети вернулись туда, где играли, пока не пришел смерч,
и бережно собирают остатки своих бумажных змеев.
   Но вдруг один из ребят, указывая пальцем вверх, кричит:
   - Посмотрите!
   Все поднимают глаза и видят,  что  там,  в  вышине,  парит  один  белый
бумажный змей, повисший в  небе  прямоугольной  книжной  страницей.  Усман
хотел бы закричать от радости, но у него  перехватывает  горло.  И  тогда,
чтобы хоть как-то отметить это событие, он сдергивает  старую  вельветовую
курточку  цвета  виноградных  выжимок,  с  пуговицами,  часть  из  которых
костяные, а часть - металлические, военного образца.
   Потрескивание материи, к которой ласково прикасается  ветер,  означает,
что змею нужна новая нить. Усман бежит к кусту, где,  к  счастью,  застрял
моток веревки, что не дало змею улететь. Только теперь у Усмана прорезался
голос:
   - Это мой! Он один не порвался!.. Я выиграл!
   И он распускает моток. Его  друзья  столпились  вокруг,  готовые,  если
понадобится, добавить веревки от своих уничтоженных змеев к веревке друга.
   Прошло какое-то время, и день уже  идет  на  убыль.  Меркнет  солнечный
свет. Дети все на том же месте; змей поднимается  все  выше,  а  последний
клубок шпагата кончается. Усман вопросительно  смотрит  на  ребят.  В  эту
минуту раздается какой-то непонятный вой: в окружающей  тишине  он  звучит
особенно жутко. Дети снова глядят друг на друга, но теперь в их  глазенках
отражается страх. Тишина,  наступившая  вслед  за  этим  странным  звуком,
кажется оглушительной, почти зловещей. И в этой тишине вновь слышится вой,
еще более пронзительный и страшный.
   - Может, домой  пойдем?..  -  робко  предлагает  белобрысый  мальчишка,
стоящий рядом с Усманом.
   И, не дожидаясь ответа, сначала неуверенно, а затем все быстрее  шагает
прочь. Другие дети тянутся  вслед  за  ним.  Остается  лишь  Исфандар.  Он
советует приятелю уйти с ними, но Усман никак не  может  решиться.  Ему  и
страшно, и жалко оставить своего змея. Исфандар бросается прочь и исчезает
вместе с другими детьми. Усман один. Он один в пустыне,  над  которой  уже
сгущаются сумерки. А вой слышится  снова,  совсем  близко.  Вокруг  кусты,
крупные шары колючек. Внезапно один из них сдвигается с места.
   Усман бросается на землю и лежит  затаив  дыхание.  Однако,  набравшись
смелости, поднимает голову и глядит, что за зверь скрывается за  колючкой.
Из-за шара появляется голова, довольно большая, раскосые, как  у  монгола,
глаза, смеющийся рот. Усман вскакивает на ноги и бежит навстречу странному
существу. Он его  прекрасно  знает:  это  местный  дурачок  -  парень  лет
двадцати трех, неуклюжий, вечно  улыбающийся,  с  сумкой  в  руке.  Усману
хочется выругать его, может, даже запустить чем-нибудь ему  в  физиономию,
но вместо этого он разражается смехом, вместе с которым  уходит  весь  его
страх. Дурачок подходит ближе и спрашивает с болезненным любопытством:
   - Г-г-где? - Он явно имеет в виду бумажного змея.
   - Его не видно. Но он там, наверху, - отвечает  Усман,  довольный,  что
может подразнить дурачка. Потом добавляет, показывая на  сумку:  -  Что  у
тебя там?
   - Ни-ни, ни-чего.
   Он заикается, порой и не разберешь, что говорит.
   - Как это ничего? Она ведь полная!
   Дурачок смеется и протягивает Усману сумку; раскрыв  ее,  тот  радостно
кричит:
   - Шпагат!
   Он достает один клубок и привязывает его конец к нити, уходящей  вверх.
Потом  постепенно  разматывает  моток.  Дурачок  отупело  следит  за   его
движениями, что-то лопочет, хлопает в ладоши по мере того, как шпагат  все
быстрее поднимается в небо. Несколько мгновений, и моток  кончился.  Усман
повторяет операцию с другим мотком. Дурачок тянет руку к Усману:
   - Д-д-дай м-м-мне попробовать.
   Усман в нерешительности: и хотелось бы доставить удовольствие  дурачку,
но он ему не доверяет.
   - Только смотри не упусти.
   Дурачок быстро и согласно кивает, и Усман, еще  немного  поколебавшись,
наконец сдается. Однако для верности все-таки привязывает конец шпагата  к
руке дурачка, который, как  только  почувствовал  в  руке  змея,  начинает
скакать от радости, поднимая и опуская руку. Потом припускается бежать. Он
счастлив.  Но  от  этих  судорожных  прыжков  узел,   затянутый   Усманом,
распускается, и  змей  оказывается  на  свободе.  Моток  в  мгновение  ока
исчезает, и напрасны попытки обоих ухватить его конец.  Усман  видит,  как
нить улетает вдаль почти над самой землей, как будто последний порыв ветра
прижимает ее книзу. В отчаянии он катается по земле. Рыдания сотрясают его
детское тело. Дурачок, онемев, смотрит на него,  а  затем  тоже  бросается
наземь и начинает с силой биться головой о песок. Через  несколько  секунд
весь лоб у него в крови. Тогда Усман встает, подходит к  дурачку,  пытаясь
его успокоить.
   - Ладно тебе! Это я виноват...
   Внимание обоих привлекает нечто движущееся  по  направлению  к  ним.  В
нескольких шагах останавливается собака. Это,  несомненно,  бродячий  пес:
шерсть его всклочена и грязна, но глаза ясные,  живые.  Усман  смотрит  на
пса,  и  тот  принимается  лаять,  негромко,  но  настойчиво.   Затем   он
поворачивает обратно, однако тут же вновь останавливается  и  лает.  Ясно,
что он зовет Усмана последовать за собой. Мальчик  колеблется.  Тогда  пес
подходит к нему, лижет ногу. И снова отбегает. Усман наконец решился: идет
за  псом.  Дурачок  по-прежнему  лежит,  уткнувшись  лицом  в  песок.   Он
окончательно успокоился и заснул. Пес и Усман  долго  бредут  по  пустыне.
Подходят к подножию  башни,  которая  сурово  и  властно  возвышается  над
песками.
   Вокруг почти ничего не видно, потому что воздух уже запорошила ночь,  и
башня внушает страх.  Она  кажется  необитаемой.  Но  пес  уверенно  бежит
вперед. Лапой он отворяет небольшую, изъеденную жучком дверь и переступает
порог.



        "ВСТРЕЧА С ВЕЛИКИМ МУДРЕЦОМ"

   Слабое  мерцание  струится  с  верха  винтовой  лестницы,  куда   ведут
расшатанные ступеньки. Собака скачет по ним, а Усман с  некоторым  страхом
идет следом.
   На самом  деле  башня  выше,  чем  казалась.  Наконец  собака  и  Усман
достигают небольшой площадки шириной всего  в  несколько  метров,  которая
освещена лампами, поставленными на кирпичные перила.  На  ковре,  скрестив
ноги на восточный лад, сидит старик,  древний,  как  Мафусаил.  Глаза  его
закрыты, кажется, что он погружен в размышления. Собака устраивается рядом
с ним. У старика длинные, висячие  усы  и  прозрачная  борода.  Его  голос
прорезает