ушный,  маленький,  кое-как
одетый человечек с хитрыми глазками и сигаретой  в  зубах  -  с  жадностью
глядит на всех этих женщин.

   Вдруг из одного окна, потом из другого, третьего спускается вниз что-то
белое. Это свернутые жгутом простыни. Заклинатель Змей быстро  карабкается
вверх по  одной  из  этих  веревок,  проникает  в  комнату,  и  взору  его
открывается постель, на которой уже распростерлась  совершенно  обнаженная
наложница эмира. Лица ее не видно, ибо  его  скрывает  чадра.  Заклинатель
приподнимает чадру и видит  под  ней  арабское  лицо  дивной  красоты.  Он
бросается на постель, даже не дав себе труда раздеться.

   Потом спускается по скрученной простыне и карабкается вверх по другой.

   Заклинатель влезает в окно второй комнаты, где ведет себя так же, как и
в первой. Вновь спускается на землю и лезет в третью комнату...

   Опять перед нами Лалло. Он говорит:
   - Заклинатель уверяет, что в ту ночь, не разбирая,  где  красотка,  где
дурнушка, он побывал в  двадцати  восьми  комнатах!  Вот  тут-то  враль  и
попался! Ведь даже я в мои лучшие времена за ночь мог  посетить  не  более
семи... комнат, что уже является европейским рекордом... Нет, если  хотите
знать правду, то я вам скажу другое: "старая дама" раскрывает свои объятия
только вашему покорному слуге. Я  занимаю  свой  пост,  как  только  здесь
начинают приводить все в порядок перед летним сезоном...

   Коридорные  расстилают  дорожки.   Горничные   снимают   белые   чехлы,
закрывающие диваны и кресла, кисею, которой,  подобно  сетке  от  комаров,
укутаны свисающие с потолка люстры.

   Мы видим, как к подъезду один за другим подкатывают роскошные лимузины.
Мягко хлопают их дверцы.
   Лалло вполголоса комментирует:
   -   Это    сплошь    "изотта-фраскини",    "альфа-ромео"...    А    вот
"мерседес-бенц"... видите эмблему на радиаторе?

   Вносят пестрящие гостиничными наклейками чемоданы  прибывших.  Сидя  на
диване в холле, Лалло рассматривает одну  за  другой  проходящих  к  лифту
женщин и провожает их томным взглядом.

   Потом поднимается и  выходит  на  террасу,  уставленную  столиками,  за
которыми  уже  сидят  разодетые,  надушенные  дамы.  Бразильский   оркестр
начинает играть румбу. Несколько пар  танцует  между  столиками.  Лалло  в
сторонке потягивает фруктовый сок со  льдом.  Долго  наблюдает  за  дамой,
сидящей рядом с мужем. Обращаясь к нам, говорит:
   - Вот эта - моя прошлогодняя любовь. Чешка.

   Потом устремляет пристальный взгляд на другую даму, сидящую за столиком
в одиночестве. Подходит к ней. Указывает на луну.  Спрашивает  на  ломаном
итальянском - так он обычно разговаривает с иностранцами:
   - Луну видеть?
   Женщина улыбается. Лалло подсаживается к ней и продолжает:
   - Леопарди писать стихи. Вы знать Леопарди?
   Женщина отрицательно качает головой и отвечает:
   - Нет, я первый раз приехать в Италия.
   - Данте Алигьери вот такой, а Леопарди такой.
   И Лалло показывает: Данте повыше, а Леопарди пониже. Потом встает из-за
столика, помогает даме подняться и жестом приглашает следовать  за  собой.
Они удаляются в сторону набережной. Теперь на террасе почти  все  танцуют,
хлопают пробки  шампанского,  кто-то  гасит  брошенную  сигарету  каблуком
блестящего лакированного ботинка.

   Вскоре Лалло возвращается с берега моря. Он один. Волосы у него  слегка
растрепаны. Он без  стеснения,  с  оттенком  нескрываемого  удовлетворения
делится с нами:
   - Я люблю  ее.  И  она  тоже  меня  любит.  Сегодня  вечером  она  дала
неоспоримые тому доказательства...



        "9"

   Бобо,  еще  не  совсем  проснувшись,  вяло  и  неохотно  причесывается.
Раздается голос матери:
   - Ты воду не пил?
   - Не помню.
   Кладет гребенку. Делает несколько шагов по комнате, надевает куртку.
   - Как так не помнишь! Если пил, то ты не можешь идти на исповедь!
   - Воду пить можно. Это есть нельзя.
   - И воду нельзя... Не забудь сказать ему, что  ты  бандит  и  постоянно
выводишь из себя родителей... и сквернословишь. Все, все скажи. Платок  не
забыл?
   Бобо выходит из дома и затворяет за собой дверь. Ему до смерти  надоели
эти поучения, но вместе с тем он несколько смущен и испуган.

   Вот он уже в коридоре,  ведущем  в  ризницу.  Навстречу  ему  идут  две
старушки с длинными свечами в руках. Он их пропускает, потом входит сам.

   В ризнице вдоль стен высятся большие темные шкафы, украшенные  резьбой.
Подле деревянной скамьи стоит гипсовая статуя  святого  Людовика  Гонзаги:
святой держит в руке цветок лилии. Священник дон Балоза запирает  ящик  со
свечами. Он говорит:
   - Встань вон там.
   И кивает на длинную скамью.

   Бобо опускается на колени перед скамьей и крестится на стену, в которую
чуть ли не уткнулся носом. Дон Балоза спрашивает:
   - Как давно ты не исповедовался?
   - С рождества.
   - Ходишь ли ты к мессе по воскресеньям и на церковные праздники?
   - Когда у меня была свинка, то не ходил.
   - Чтишь ли отца и мать?

   Бобо поднимает глаза от стены и поворачивает голову к подошедшему  дону
Балозе, который остановился у него за спиной.
   - Я-то их чту, а вот они меня нисколечко. Если бы  вы  знали,  как  они
меня лупят по башке!
   - Значит, есть за что. Лжешь ли ты?
   - Приходится.
   - Пожелал ли ты когда-либо добра ближнего своего?
   Бобо вновь отворачивается к стене.
   - Да. Особенно плащ Жерди.
   - Он тебе так нравится?
   -  Чертовски!  То  есть  я  хотел  сказать  -  да.  Очень!  Он  весь  в
металлических пряжках, как у полицейских в штатском из английских фильмов.
   Дон   Балоза   улыбается,   потом   садится   на   скамью    рядом    с
коленопреклоненным Бобо. Задумчиво глядя на него, спрашивает:
   - Совершаешь ли ты нечистые поступки? Ты знаешь, о чем я  говорю?  Ведь
всякий раз, как ты это делаешь, святой Людовик плачет!
   Бобо косит глазом. Лицо его заливает краска  стыда.  В  голове  у  него
проносятся мысли, высказать которые он не решается: "Черта с  два  я  тебе
скажу! А сам-то ты никогда этим не занимаешься?"

   Перед его мысленным взором  предстает  учительница  Леонардис,  которая
пишет на классной доске, тряся своими тяжелыми грудями  и  извиваясь  всем
телом.

   "Бьюсь об заклад, что и ты поглядываешь на буфера Леонардис.  Да  и  на
задницу Победы тоже..."

   Он вспоминает памятник павшим в городском скверике. Бобо  с  приятелями
не раз жадно созерцали  мощные  нагие  чресла  бронзовой  Победы,  которую
взвалил себе на спину солдат-гигант.

   Бобо смотрит на священника и говорит ему, правда, только про  себя:  "А
на что  мы,  по-твоему,  ходим  смотреть,  когда  на  святого  Антония  ты
благословляешь всякую живность? На бараньи курдюки?"

   Он вновь видит  дона  Балозу,  благословляющего  домашних  животных  по
случаю праздника святого Антония. Перед церковью настоящее столпотворение:
сюда приводят и приносят для благословения лошадей, кур, кроликов,  ослов,
овец,  собак,  кошек.  Бобо  и  его  товарищи  исподтишка  наблюдают,  как
крестьянки после окончания церемонии садятся на велосипеды и разъезжаются.

   Кожаное  седло,  заостренное,   словно   морда   какого-то   животного,
зарывается в юбку молодой крестьянки, и из-под туго натянутой ткани  вдруг
выступают пышные ягодицы. Вот другое седло проникает меж ляжек. И еще одно
решительно впивается в мягкую плоть...

   Мальчишки, вытаращив глаза, как зачарованные  смотрят  на  этот  щедрый
фейерверк женских тел.

   Однако перед глазами Бобо вновь стена над скамьей. Дон  Балоза,  твердо
решивший от него не отступаться, по-прежнему рядом.
   - Ну так как?
   - Что?
   - Сам знаешь что!
   Бобо, изливая душу, продолжает свой  внутренний  монолог:  "Ну  как  же
удержаться, когда увидишь груди табачницы и ее глаза с  поволокой,  совсем
как у Кэй Фрэнсис?"

   Бобо представляет  табачницу  за  прилавком.  Огромный  бюст,  распирая
тонкую  блузку,  выдается  так  далеко  вперед,  что  едва  не   достигает
покупателя. Бобо застыл и смотрит на нее как завороженный. Потом говорит)
   - Одну сигарету - отечественную.
   Табачница глухим, низким голосом, проникающим в самую душу, спрашивает:
   - Экспортную?
   У Бобо хватает сил лишь слабо кивнуть. Он прикрывает глаза, словно один
звук ее голоса доставляет ему  великое  наслаждение.  Он  берет  сигарету,
выходит из лавки на улицу, где его,  как  всегда,  ожидают  приятели.  Они
обсуждают, сколько могут весить груди табачницы.
   - Я думаю, килограммов сорок.
   - Больше! Сорок каждая!
   Бочка, спокойно и решительно направляясь к двери лавки, говорит:
   - Пойду спрошу у нее самой.
   И в самом деле подходит к прилавку и спрашивает:
   - Извините, синьора, сколько весят ваши буфера?
   Табачница швыряет ему в лицо горсть карамели, которую она зачерпнула из
стоящей на прилавке банки.

   При этом воспоминании Бобо, все еще стоящий на коленях,  улыбается.  Он
поворачивается к дону Балозе и говорит:
   - Однажды меня поцеловала девушка - взасос.
   - Вот видишь, кое-что все же всплывает!
   Бобо рассказывает,  как  однажды  на  окраинной  улочке  он  повстречал
Лисичку. Девушка никак не могла надуть велосипедную  камеру.  Он  приладил
трубочку ниппеля и принялся накачивать камеру. Вдруг Лисичка провела рукой
по его волосам, потом повернула к себе его голову и  впилась  в  рот,  как
впиваются медицинские банки...
   - Я и не знал, что так целуются. А  вы  знали?  -  спрашивает  он  дона
Балозу с видом сообщника.
   - Здесь я задаю вопросы, а не ты. Продолжай.
   Вновь уткнувшись носом в стену, Бобо рассуждает сам с  собой:  "Знаю  я
тебя, потом донесешь отцу, а он опять примется лупить меня по башке".

   Теперь в его видениях настал черед Угощайтесь. Она входит  в  кинотеатр
"Молния". Сумерки. Бобо замечает ее и через несколько минут входит следом.
Поднимается на балкон.

   Фильм уже начался, и струящийся из  кинобудки  дрожащий  белый  луч,  в
котором танцуют мириады пылинок, бросает неяркие отсветы на  пустые  ряды.
Лишь в одном из кресел в середине балкона сидит  Угощайтесь  и,  не  спеша
затягиваясь сигаретой, наслаждается своим любимым Гэри Купером, который  в
мундире северян скачет на экране.

   Бобо сидит очень далеко от нее, в одном из первых рядов.  Но  он  то  и
дело пересаживается на несколько мест, пытаясь к ней приблизиться. Сперва,
стремительно перемещаясь назад, он  оказывается  в  том  же  ряду,  что  и
Угощайтесь; потом постепенно, кресло за креслом, он продвигается все ближе
вдоль ряда, пока наконец не усаживается в соседнее с нею кресло.
   Угощайтесь продолжает курить, не обращая на мальчика никакого внимания.
Гэри Купер ухаживает в этот момент за дочерью полковника.

   Бобо, взволнованный и разгоряченный,  скосил  глаза  на  приоткрывшиеся
полные ляжки: юбка  Угощайтесь  вздернулась,  собравшись  в  складочки  на
животе. Зажмурясь от страха, он протягивает руку и кладет  ее  на  толстую
ляжку, которую обхватывает резинка, как веревка - чайную колбасу.

   Но Угощайтесь и теперь не обращает на это ровно никакого внимания.  Изо
рта ее спокойно, одно за другим, выплывают колечки дыма.

   Бобо становится смелее, и его рука осторожно продвигается  все  дальше.
Тогда Угощайтесь опускает свои огромные веерообразные ресницы,  пристально
глядит на руку Бобо, затем, медленно повернувшись к красному, взмокшему от
волнения мальчишке, с добродушным любопытством спрашивает:
   - Что ты там ищешь?
   Бобо застывает, будто его хватил  паралич.  Медленно  убирает  руку,  а
потом, опустив плечи и весь сжавшись от стыда, покидает балкон кинотеатра.

   Дон Балоза, сидящий на скамье в ризнице,  наклоняется  к  Бобо.  Он  не
отстает:
   - Однако ты так и не сказал мне, занимаешься ты этим или нет. Я уверен,
что занимаешься.
   Бобо молча глядит на священника. Лицо у него усталое.

   Статуя святого Людовика в ризнице церкви.
   На лице Бобо написаны тоска и тревога, дон Балоза весь подался  вперед;
слушая исповедь, он то и дело вытирает лоб, глаза, набрякшие щеки.
   - В наказание ты должен  прочесть  десять  раз  "Отче  наш",  пять  раз
"Богородице" и три раза "Славься в вышних".

   Вечером того же дня мы  встречаем  Бобо  на  улице.  Он  проходит  мимо
присевшего на корточки человека, который, опустив  железную  штору  лавки,
продевает сквозь петли  дужку  замка.  Бобо  ускоряет  шаг,  словно  боясь
куда-то опоздать.

   Но тут же  замедляет  шаг.  Нерешительно,  с  несколько  разочарованным
видом, останавливается у табачной лавки и глядит на дверь. Железная  штора
опущена более чем наполовину, однако внутри виден свет.  Значит,  если  он
хочет  купить  свою  ежевечернюю  сигарету,  еще  можно   попытаться.   Он
наклоняется посмотреть, что делается внутри.

   Владелица табачной лавки перетаскивает из одного угла  в  другой  мешок
соли. Заметив краем глаза появившегося из-под  железной  шторы  Бобо,  она
даже не удостоила его взглядом.
   Мальчик несколько секунд стоит в нерешительности, не зная, просить  ему
сигарету или нет, потом бросается помочь табачнице.
   Более того, он хочет перенести мешок сам, один.

   Огромная  грудь  табачницы  тяжело  вздымается   от   напряжения.   Она
отталкивает Бобо от мешка.
   - Не мешай, тебе его не поднять!
   Бобо по-детски обижается.
   - Как это - не поднять?! Да я  могу  поднять  восемьдесят  килограммов.
Однажды я поднял даже своего папу.
   Табачница, облокотившись на мешок, переводит дух.
   - Кому другому расскажи.
   Бобо не отрываясь смотрит на нее.
   - А вы сколько весите?
   - Понятия не имею.
   - Вот увидите, я и вас подниму.
   Бобо краснеет, с него градом катится  пот,  тем  более  что  табачница,
оторвавшись от мешка, идет опустить до конца штору. Дразнящим, но в то  же
время снисходительным тоном она говорит:
   - А ну, посмотрим.
   Бобо подходит к женщине,  обхватывает  руками  ее  необъятные,  упругие
бедра и, собравшись с силами, приподнимает ее.
   Табачница взвизгивает от изумления и  испуга.  Бобо  медленно  опускает
женщину на пол, упиваясь прикосновениями ее скользящего  вниз  трепещущего
тела к его горячей щеке. Задыхаясь, он говорит:
   - Спорим, я подниму вас еще раз?
   И, не ожидая ответа, вновь поднимает толстуху. Теперь  его  возбуждение
передается и женщине. Когда он еще держит ее на весу, она  проводит  рукой
по волосам мальчика и шепчет:
   - Не надо, ты весь вспотел...
   Но Бобо, делая еще одно страшное усилие, вновь  отрывает  табачницу  от
пола. Теперь уже сама женщина его провоцирует:
   - Бьюсь об заклад, больше тебе меня не поднять!
   И тогда Бобо, весь в поту,  тяжело  дыша,  как  загнанный  осел,  вновь
принимается поднимать ее - поднимает и опускает, поднимает  и  опускает  -
целых пять раз!

   Наконец он выдыхается: эта навалившаяся на лицо тяжесть душит его.
   - Мне не вздохнуть... я не могу... вздохнуть...

   Табачница, раздосадованная, подталкивает мальчика к двери.
   - Иди, иди... мне пора закрывать...
   Потом, словно уже обо всем позабыв, спрашивает:
   - Так что ты хотел? Отечественную?
   Заходит за прилавок, берет сигарету и протягивает ее Бобо.
   - Вот, держи, я тебе ее дарю.
   Бобо берет сигарету; он еле переводит дух, не может вымолвить ни слова.
Подходит к железной шторе, нагибается, чтобы поднять  ее,  но  у  него  не
хватает сил.
   - Не могу.
   Табачница, тоже подойдя к выходу, берется за ручки, легко  приподнимает
штору на полметра и выталкивает из лавки Бобо. Он еще не  пришел  в  себя,
тяжело переводит дыхание, колени дрожат. Медленно бредет он  вдоль  стены,
держа перед собой сигарету, словно это свеча.



        "10"

   Под раскаленным добела небом плывет в мареве  набережная,  расплывается
гигантская глыба Гранд-отеля, плывет в слепящем зное мол, в  мясных  рядах
пляжа расплываются фигуры купальщиков.
   Асфальт плавится. На набережной - вдавлины от лошадиных копыт и длинный
след велосипедной покрышки.
   Необъятная поверхность моря дымится.

   На Муниципальной площади ни намека на тень.  Лишь  скользит  по  камням
крошечная тень голубя. Фонтан пересох. Главная улица словно  вымерла.  Все
окна закрыты ставнями.
   В витрине фотографии "Четыре  времени  года"  теперь  выставлен  другой
портрет Гэри Купера. Лицо у  него  потное,  на  голове  кепи  Иностранного
легиона.

   У дверей Коммерческого кафе стоя спит официант.  Вдоль  стены,  высунув
язык, трусит собака.
   Внутри собора чуть прохладней. Дон Балоза  сидит  на  скамье  спиной  к
алтарю, опустив руки на колени, и ловит ртом свежий воздух из  распахнутой
двери ризницы.
   Владелец кинотеатра "Молния" Рональд Колмен, один-одинешенек  в  пустом
партере, уставился в угасший экран.

   Огромное дерево во дворе одного из больших, населенных  беднотой  домов
отбрасывает на землю круглую тень. В густых ветвях  дерева,  укрывшись  от
солнца, спят несколько ребятишек.
   Над древнеримскими стенами на окраине города, над раскаленными  крышами
домов, над белым от камней и высохшим до последней капли ложем реки  стоит
неумолчное гудение шмелей.

   Вечером  принадлежащий  муниципалитету  грузовик  с  большой   овальной
цистерной поливает Главную улицу. Группка прохожих, наверное  одна  семья,
спасаясь от струй, испуганно жмется к стене дома. В руках у  них  свертки.
Вот поливальная машина проехала, и семейство продолжает свой путь.

   Из подъезда в переулке выходит другая  группа.  У  этих  тоже  в  руках
кульки и сумки.  Они  явно  торопятся,  должно  быть  уезжают  или  боятся
опоздать к назначенному часу.

   Перед нами - синьор Амедео. Он приостанавливается  и  оборачивается  на
идущих позади жену, Бобо и его братишку. Как только они  приближаются,  он
трогается дальше, опережая их на несколько шагов и как бы  возглавляя  это
маленькое шествие.

   Группами движутся в том же направлении и другие. Люди идут по  мостовой
во всю ширь улицы, торопятся, словно боясь отстать  от  остальных.  Восемь
мальчишек бегут гуськом, в затылок друг другу.

   С окраины движется запряженная лошадью телега.  На  ней  полно  народу.
Сзади, свесив ноги, сидит мужчина с чемоданом на коленях.

   А вот шествует дон Балоза во главе группы школьников. Колонну  замыкает
монахиня.

   Из выходящих на  набережную  улиц  выплескиваются  все  новые  и  новые
людские потоки. Некоторые остаются стоять у парапета. Другие спускаются по
лесенке на пляж. У самого берега моря не протолкнуться.
   Лодочник отталкивает от причала большой катамаран,  полный  пассажиров.
По морской глади  скользят  и  другие  лодки  -  белые,  перегруженные  до
предела.

   На молу давка, шум, крики. Пришвартованный к  молу  баркас  наполняется
пассажирами. Среди них мы замечаем  Адвоката.  Он  пристроился  на  корме,
взгляд его устремлен на горизонт. В порту одна  за  другой  отваливают  от
берега лодки и лодочки.

   В маленькую гребную шлюпку садятся Бобо, его  брат,  мать  и  отец.  На
веслах - один из работающих у отца каменщиков, которого мы уже  видели  на
стройке. Вдруг с одной из лодок падает в воду  арбуз,  и  какой-то  парень
бросается за ним в море.

   Рональд Колмен, хозяин "Молнии", изящно правя веслом, ведет катамаран с
Угощайтесь и ее сестрами. Угощайтесь в легком открытом платье, которое она
приподнимает, чтобы не замочить. Сестры ее в купальных костюмах.

   В окнах Гранд-отеля полно иностранных туристов, не отрывающих  глаз  от
моря. Даже на самом верху, на террасе, меж мавританских куполов  гостиницы
темнеют маленькие фигурки. И мы тоже как будто смотрим вместе  с  ними  на
морскую гладь откуда-то  сверху,  шарим  по  ней  взглядом  сквозь  окуляр
подзорной трубы, пока не упираемся в линию горизонта.

   Это обозревает морские дали  через  установленную  на  треноге  длинную
подзорную трубу директор гимназии Зевс. Рядом  с  ним  физик  и  синьорина
Леонардис. По асфальтированной террасе между мавританскими  куполами  (они
выложены какими-то чешуйчатыми пластин