Ничего более гнусного я в  жизни  своей
не слышала! Я уверена, публике будет  очень  интересно  услышать  об  этой
истории. И она услышит - помяните мое слово! - И голосом,  срывающимся  от
бешенства. Эйлин добавила: - А еще  доктор!  Доктор  должен  заботиться  о
соблюдении приличий, а вы...
   Тут Джемсу, почувствовавшему, что Эйлин  разъярена  и  уже  не  владеет
собой, удалось прервать ее.
   - Миссис Каупервуд, - сказал он спокойно, но веско, - я попросил бы вас
не бросать огульных обвинений. Я в данном случае выступаю как врач,  а  не
как судья, не мое дело разбираться  в  положении,  которое  создалось  без
моего участия. И вы не имеете права упрекать меня в том,  что  я  поступил
так, а не иначе - для этого вы меня слишком мало знаете. Можете мне верить
или не верить, но ваш муж серьезно болен, очень серьезно,  и  вы  сделаете
величайшую ошибку, если дадите газетам пищу  для  скандальной  шумихи.  Вы
повредите этим себе в тысячу раз больше, чем ему или  кому-либо,  кто  ему
близок. Не забудьте, у вашего мужа есть не только  могущественные  друзья,
но и почитатели. Все, что вы скажете или сделаете во вред ему, встретит  у
них резкий отпор, - они встанут на его защиту. Если он умрет, а это вполне
возможно... что ж, судите сами, как будет оценен  тогда  публичный  выпад,
который вы задумали.
   Эта отповедь напомнила Эйлин о ее собственных  грешках,  притом  совсем
недавних, и в голосе ее было уже меньше азарта, когда она сказала:
   - Я не желаю обсуждать свои личные дела с вами или с кем бы то ни  было
еще, доктор Джемс. Поэтому будьте любезны не звонить мне: я не хочу ничего
знать о мистере Каупервуде, что бы там  ни  случилось.  У  вас  есть  мисс
Флеминг, вот пускай она и ухаживает за моим мужем и  ублажает  его.  Пусть
она заботится о нем, а мне, пожалуйста, не звоните. Я устала, мне  надоело
- будь оно проклято, мое замужество. И это  мое  последнее  слово,  доктор
Джемс.
   В телефоне щелкнуло - Эйлин повесила трубку.
   Когда доктор Джемс отошел от аппарата, на лице его  была  еле  заметная
усмешка. За долгие годы практики ему  не  раз  приходилось  иметь  дело  с
истеричками, и он знал, что с тех пор как  Эйлин  столкнулась  с  Беренис,
гнев ее успел улечься. Ведь в конце-то концов для нее это все не  ново.  К
тому же, разумеется, самолюбие не позволит ей затеять  публичный  скандал.
Она не делала этого в прошлом, не станет делать и сейчас. Успокоившись  на
этот счет, доктор отправился к Беренис, чтобы обо всем рассказать ей;  она
встретила его по-прежнему  взволнованная,  горя  нетерпением  узнать,  что
произошло.
   Джемс, улыбаясь, уверил Беренис, что Эйлин только грозится и кричит, но
страшного ничего не сделает. Правда, она угрожала и ему, и  Каупервуду,  и
Беренис, но, несомненно, гнев  ее  уже  остыл  и  каких-либо  безрассудных
выходок от нее вряд ли можно ожидать. А сейчас, поскольку  Эйлин  заявила,
что не намерена больше  встречаться  с  мужем,  он  считает  своим  долгом
просить Беренис взять на себя уход за больным,  -  они  попытаются  вдвоем
вырвать Каупервуда у смерти. Она могла бы дежурить возле него вечерами,  с
четырех до двенадцати.
   - Прекрасно! - воскликнула Беренис. - Я буду так рада сделать все, все,
чтобы помочь ему, - все, что в моих силах!  Он  должен  жить,  доктор!  Он
должен поправиться, чтобы осуществить все, что задумал! И мы должны помочь
ему.
   - Я вам очень признателен, - сказал Джемс. - Я знаю,  он  горячо  любит
вас, и ему, конечно, станет гораздо лучше, если вы будете при нем.
   - Что вы,  доктор!  Это  я  глубоко  признательна  вам!  -  воскликнула
Беренис, в порыве благодарности сжимая его руки в своих.



69

   Пытаясь внушить Эйлин, какое огромное значение имеет богатство, которое
перейдет к ней после его смерти, и как  необходимо  ей  уметь  практически
разбираться в проблемах, с которыми она, очевидно, столкнется  в  качестве
его  душеприказчицы,  Каупервуд  рассчитывал  встретить   и   нежность   и
понимание. Однако после разговора с ней он почувствовал, что его  старанья
напрасны. Она даже не отдает себе отчета в том, как важно все  это  и  для
него, и для нее самой. Ведь она совсем не умеет разбираться в характерах и
намерениях людей, а раз так, где же гарантия, что, когда  его  не  станет,
все его желания и замыслы, изложенные в завещании, будут  осуществлены?  И
эта  мысль,  вместо  того  чтобы  укрепить  в  нем  жажду  жизни,   совсем
обескуражила его. Он почувствовал усталость, даже скуку и мысленно задавал
себе вопрос: да стоит ли жить?
   Подумать только, как странно: прожили они вместе больше тридцати лет  -
и почти непрерывно ссорились! Вначале, когда Эйлин было семнадцать, а  ему
двадцать семь, он восхищался ею и был влюблен без памяти; немного позже он
обнаружил, что эта красивая, цветущая женщина недостаточно умна  и  чутка:
она не понимала, не ценила ни его способностей, ни положения в  финансовом
мире, а в то же время считала, что он - ее неотъемлемая собственность и не
смеет даже взглянуть на кого-либо, кроме нее. И однако,  несмотря  на  все
бури, возникавшие всякий раз, когда он хоть немного  увлекался  кем-нибудь
другим, они по-прежнему вместе, и Эйлин после  стольких  лет  все  так  же
плохо знает его, так же мало ценит те качества, которые постепенно привели
его к нынешнему богатству.
   И вот он, наконец, встретил женщину,  которая  заставила  его  особенно
остро почувствовать вкус к жизни. Он нашел Беренис, а она нашла  его.  Они
помогли друг другу понять самих себя. Чудодейственная любовь была в голосе
Беренис, в ее глазах, словах, движениях. Вот она склоняется к нему,  и  он
слышит:
   - Дорогой мой! Любимый! Наша любовь не на один день,  она  навеки.  Она
будет жить в тебе, где бы ты ни был, и будет жить во мне.  Мы  не  забудем
этого. Отдыхай, милый, не тревожься ни о чем.
   Размышления Каупервуда прервала Беренис, - она вошла  к  нему  в  белой
одежде сестры милосердия. Услышав знакомый голос, он вздрогнул и  устремил
на нее немигающий взгляд, точно не вполне понимая,  кто  перед  ним.  Этот
костюм так удачно оттенял ее удивительную красоту.  С  усилием  он  поднял
голову и, преодолевая слабость, воскликнул:
   - Это ты! Афродита! Богиня морская! Как ты светла!
   Она наклонилась и поцеловала его.
   - Богиня! - прошептал он. - Какие золотые у тебя  волосы!  Какие  синие
глаза! - И, крепче сжав ее руку, он притянул ее к себе.  -  Ты  теперь  со
мною, моя! Так ты манила меня тогда, у голубого Эгейского моря!
   - Фрэнк, Фрэнк! Если б я могла быть твоей богиней всю жизнь, всегда!
   Она поняла, что он бредит, и пыталась успокоить его.
   - Какая у тебя улыбка... - невнятно продолжал Каупервуд. - Улыбнись мне
еще раз. Точно луч солнца. Подержи  мои  руки  в  своих,  моя  Афродита  -
пенорожденная!
   Беренис присела на край постели и тихо заплакала.
   - Афродита, не покидай меня! Ты так нужна мне! - И он порывисто  припал
к ней.
   В  эту  минуту  вошел  доктор  Джемс  и,  заметив,  в  каком  состоянии
Каупервуд, тотчас подошел к нему. Потом он  окинул  внимательным  взглядом
Беренис.
   - Вы должны гордиться, дорогая! - сказал он. - Такой гигант нуждается в
вас. Но оставьте нас вдвоем минуты на  две.  Мне  нужно  восстановить  его
силы. Мы не дадим ему умереть.
   Она вышла из комнаты, а доктор тем временем дал больному  подкрепляющее
лекарство. Через несколько минут Каупервуд перестал  бредить  и  пришел  в
себя.
   - Где Беренис? - спросил он.
   - Она скоро придет, Фрэнк, но сейчас для вас главное - отдых и покой, -
сказал Джемс.
   Однако Беренис, услышав, что больной  зовет  ее,  вошла  и  в  ожидании
присела на низенький стульчик у его  постели.  Немного  спустя  он  открыл
глаза.
   - Знаешь, Беренис, - сказал он, как бы продолжая прерванный разговор, -
очень важно сохранить дворец как он есть, - пусть он  остается  хранилищем
для моих картин и скульптур.
   - Да, знаю, Фрэнк, - мягко и участливо  ответила  Беренис.  -  Ты  ведь
всегда так любил его.
   - Да, всегда любил. Едва сойдешь с асфальта  Пятой  авеню,  переступишь
порог - и ты уже в  пальмовом  саду.  Бродишь  среди  цветов  и  растений,
присядешь - рядом плещет вода, журчат струйки, стекая в маленький пруд - и
слушаешь, точно музыку, будто это звенит ручеек в зеленой прохладе леса.
   - Знаю,  милый,  знаю,  -  шепнула  Беренис.  -  Но  сейчас  ты  должен
отдохнуть. Я буду здесь, с тобой рядом, даже когда ты будешь спать. Теперь
я твоя сиделка.
   Позже в тот вечер, да и во все последующие вечера, ухаживая за больным,
Беренис с удивлением убеждалась, что он все  еще  не  утратил  интереса  к
делам, которыми был уже не в состоянии заниматься.  То  он  заговаривал  о
картинной галерее, то о метрополитене, то о больнице.
   Хотя ни Беренис, ни  доктор  Джемс  не  подозревали  этого,  Каупервуду
оставалось жить всего несколько дней. И все же в  присутствии  Беренис  он
становился бодрее, но, поговорив минуты две-три, неизменно уставал  и  его
клонило ко сну.
   - Пусть спит как можно больше, бережет силы, - сказал доктор Джемс.
   Эти слова совсем обескуражили Беренис. Она робко  спросила,  нельзя  ли
что-нибудь еще попробовать, чтобы вылечить Каупервуда.
   - Нет, - ответил Джемс. - Сон для него сейчас самое лучшее лекарство, и
он еще может поправиться. Я применяю самые сильные подкрепляющие средства,
какие мне известны, но нам остается  только  ждать.  Еще  может  наступить
перелом к лучшему.
   Однако перелома к лучшему не наступило. Наоборот, за сорок восемь часов
до конца в состоянии больного наступило явное ухудшение,  так  что  доктор
Джемс поспешил послать за Фрэнком Каупервудом-младшим и дочерью Каупервуда
Лилиан, ныне миссис Темплтон. Приехав, и дочь, и сын сразу заметили, что у
постели больного нет Эйлин. Доктор Джемс на их вопрос, почему  отсутствует
миссис  Каупервуд,  пояснил,  что  по  каким-то  своим  соображениям   она
отказалась посещать мужа.
   Хотя дети Каупервуда знали, что в отношениях между  Эйлин  и  их  отцом
существует холодок, все же они по-своему поняли ее отказ приехать к мужу в
такое время и сочли своим долгом сообщить ей о его тяжелом состоянии.  Они
тотчас поспешили к телефону-автомату  и  позвонили  Эйлин,  но,  к  своему
удивлению,  убедились,  что  она  вовсе  не  желает  ничего  знать  ни   о
Каупервуде, ни о его детях. Он  сам  хотел,  чтобы  доктор  Джемс  и  мисс
Флеминг ведали его делами, не считаясь с нею,  вот  пускай  они  теперь  и
заботятся обо всем, а она не пойдет к нему - ни за что!
   Лилиан и Фрэнк были ошеломлены такой жестокостью, но им  больше  ничего
не оставалось, как вернуться к отцу  и  ждать,  к  чему  приведет  кризис.
Доктор Джемс, Беренис,  Джемисон  беспомощно  стояли  вокруг  больного,  с
ужасом  сознавая,  что  ничего  сделать  нельзя.  Так  они  ждали  часами,
прислушиваясь к тяжелому дыханию Каупервуда, а оно то становилось  громче,
то замирало, и тогда в комнате наступала  тишина...  На  вторые  сутки  он
вдруг рванулся, словно  желая  стряхнуть  с  себя  невыносимую  усталость,
приподнялся на локте, будто затем, чтобы оглядеть комнату,  потом  так  же
внезапно упал навзничь и больше не шевельнулся.
   Смерть! Смерть! Вот она перед ними - неотвратимая и суровая!
   - Фрэнк! - закричала Беренис, вся похолодев  и  глядя  на  него  широко
раскрытыми, изумленными глазами. Она бросилась к нему и, упав  на  колени,
схватила его влажные руки и зарылась в них лицом.  -  Фрэнк,  милый,  нет,
нет!.. - вырвалось у нее, и, теряя сознание, она медленно сползла на пол.



70

   Смерть Каупервуда  повергла  всех  в  смятение:  сразу  встало  столько
проблем - одни не терпели отлагательства,  другими  надлежало  заняться  в
недалеком будущем; и все это было до такой степени сложно,  что  несколько
минут все стояли вокруг умершего, как громом пораженные. Самым  находчивым
и хладнокровным оказался доктор:  прежде  всего  он  с  помощью  Джемисона
перенес Беренис в свою комнату. Когда они уложили  ее  на  кушетку.  Джемс
посоветовал  Джемисону  позвонить  миссис   Каупервуд   и   попросить   ее
распорядиться насчет похорон.
   Джемисон позвонил - и ему пришлось вести пренеприятный разговор.
   Отношение Эйлин к смерти мужа очень встревожило и доктора и  секретаря,
- казалось, без скандала на всю страну не обойтись.
   - Почему вы обращаетесь ко мне? -  заявила  она.  -  Просите  совета  у
доктора Джемса или у мисс Флеминг! Это они ведали всеми его делами и здесь
и в Лондоне.
   - Но, миссис Каупервуд, - вымолвил удивленный Джемисон, -  это  же  ваш
муж. Неужели вы не хотите, чтобы его перенесли к вам в дом?
   - Мистер  Каупервуд  совершенно  не  считался  со  мною,  -  последовал
лаконичный резкий ответ. - Он обманывал меня, все обманывали - и его  врач
и его любовница. Пусть они обо всем и заботятся - пускай отправят  тело  в
какой-нибудь морг и оттуда везут хоронить.
   - Но, миссис Каупервуд! - Джемисон в волнении даже повысил голос. - Это
неслыханно! Все газеты станут кричать об этом. Неужели вам будет  приятно,
если вокруг смерти такого большого  человека,  как  ваш  муж,  разыграется
скандал?
   Тут доктор Джемс, слышавший  этот  поразительный  разговор,  подошел  к
телефону и взял у Джемисона трубку.
   - Миссис Каупервуд, с вами говорит доктор Джемс, - сказал он холодно. -
Как вам известно, мистер Каупервуд вызвал меня к себе, когда он вернулся в
Америку. Мистер Каупервуд не родственник  мне,  я  заботился  о  нем,  как
заботился бы о любом другом пациенте, в том числе и  о  вас.  Но  если  вы
будете упорствовать и не измените своего недостойного  отношения  к  праху
человека, который был вашим мужем и завещал вам свое имущество,  -  уверяю
вас, вы покроете себя позором до конца дней своих. Как-никак, должны же вы
отдавать себе отчет в своих поступках.
   Он подождал секунду, но Эйлин не отвечала.
   - Вот что, миссис Каупервуд, я ведь прошу вас не о каком-то  одолжении,
- продолжал Джемс. - Мне  от  вас  ничего  не  нужно.  Подумайте  о  себе.
Конечно,  тело  вашего  мужа  можно  перевезти  в  любое  бюро  похоронных
процессий и похоронить где угодно, если вы этого хотите. Но одумайтесь. Вы
ведь понимаете, пресса может узнать от меня или  в  похоронном  бюро,  что
сталось с телом. Еще  раз,  последний  раз,  ради  вас  же  самой,  прошу:
подумайте, а если вы не измените своего решения, имейте в виду - завтра же
вся эта история попадет в газеты.
   Джемс  умолк,  рассчитывая  услышать  разумный  ответ.  Но  в  телефоне
щелкнуло,  и  он  понял,  что  Эйлин  повесила  трубку.  Тогда  он  сказал
Джемисону:
   - Она сейчас просто невменяема. Придется нам взять все в  свои  руки  и
действовать за нее. Мистера Каупервуда любили слуги, и, я уверен,  мы  без
труда договоримся с ними; надо без ее ведома перенести тело в дом,  и  оно
будет лежать там до погребения. Это мы  можем  и  должны  сделать.  Нельзя
допустить, чтобы перед покойным захлопнулись двери его собственного  дома,
это было бы слишком ужасно.
   И, взяв шляпу, Джемс направился к выходу, но по  дороге  вспомнил,  что
надо взглянуть на Беренис. Она уже пришла в себя.
   - Не отчаивайтесь, Беренис, - сказал ей доктор Джемс. - Подите к себе и
отдохните, а если будут новости, я вам сообщу. И поверьте,  все  устроится
как надо и без лишнего шума. Это я вам обещаю, - и он  дружески  пожал  ей
руку.
   Затем он приступил к делам. Прежде  всего  нужно  было  перевезти  тело
Каупервуда в бюро похоронных  процессий,  которое  находилось  неподалеку.
Потом отправиться к Джемисону расспросить о слугах  Каупервуда  -  узнать,
кто из них посговорчивее и посообразительнее. Наверно, найдется  не  один,
так другой, на чью  помощь  можно  рассчитывать.  Нельзя  позволить  Эйлин
настоять на своем. Возможно, придется превысить права  врача,  но  другого
выхода нет. Он уже давно понимал, почему Эйлин не  ладила  с  Каупервудом.
Конечно, она безумно любила мужа, но дико  ревновала  его,  придиралась  к
каждому его шагу - и потому ее мечты о счастье обратились  в  непрестанную
пытку.
   Любопытное совпадение: в эту тяжелую минуту Джемисона вызвал к телефону
некий Бакнер Карр, старший дворецкий Каупервудов, служивший у них  еще  со
времен Чикаго. Звонил он, как оказалось,  чтобы  поделиться  с  Джемисоном
своим горем и отчаянием - он только что узнал о смерти хозяина,  и  потом,
он слышал, как миссис Каупервуд говорила с кем-то по телефону и  возводила
всякую напраслину на своего мужа, а главное, она даже не разрешает  внести
его в собственный дом - это просто ужасно. Вот он и хочет предложить  свои
услуги, - надо же как-нибудь избежать такого позора.
   Когда Джемс вернулся в отель, Карр сидел у Джемисона, и доктор  изложил
им обоим свой план действий. Он уже распорядился,  чтобы  бюро  похоронных
процессий приготовило тело к погребению, заказал достойный покойника  гроб
и велел ждать дальнейших распоряжений. Теперь вопрос - когда  можно  будет
перенести тело во дворец и  окажутся  ли  на  месте  слуги,  чтобы  тайком
принять гроб и бесшумно перенести его  в  наиболее  подходящую  для  этого
комнату: миссис Каупервуд не должна ни о чем догадываться, по крайней мере
до следующего утра. Как полагает Бакнер Карр, можно  будет  проделать  это
без помехи? Карр ответил, что он сейчас вернется в особняк Каупервудов,  а
часа через два позвонит по телефону и скажет,  выполнимо  ли  все,  о  чем
говорил доктор Джемс. Он ушел и по  прошествии  двух  часов  действительно
сообщил по телефону, что удобнее всего перенести тело между десятью вечера
и часом ночи; все слуги готовы помочь, в доме будет темно и тихо.
   И вот в час ночи, как было условлено, богато отделанный гроб  доставили
во дворец Каупервудов. Снаружи по  пустынной  улице  дозором  ходил  Карр.
Преданные слуги приготовили зал на втором  этаже  для  гроба  с  телом  их
бывшего хозяина. Пока гроб вносили, один из слуг стоял на страже у дверей,
ведущих в апартаменты Эйлин, прислушиваясь, не раздастся ли за ними  шорох
или звук шагов.
   Так в ночной тиши, без парадных церемоний похоронная процессия с  телом
Фрэнка Алджернона Каупервуда вступила в его дом, и  Эйлин  с  мужем  вновь
оказались под одной крышей.



71

   Никакие  тревожные  думы  и  сновидения  не   подсказали   Эйлин,   что
происходило ночью в доме, пуха свет утренней зари не разбудил  ее.  Обычно
она любила немного понежиться в постели, но  сейчас  внимание  ее  привлек
какой-то странный звук, донесшийся откуда-то снизу, словно что-то  тяжелое
упало на пол, - я Эйлин, опасаясь за драгоценную греческую статую, которую
Фрэнк купил совсем недавно, - ее  поставили  временно  на  самом  ходу,  -
тотчас встала и сошла по лестнице. Пытливо оглядываясь  по  сторонам,  она
миновала большие двухстворчатые двери, ведущие в зал, и направилась  прямо
к новой статуе, но та оказалась цела и невредима.
   Эйлин повернула назад, но, поравнявшись с дверями  зала,  вздрогнула  и
замерла на месте: посреди огромного зала стоял большой длинный ящик,  весь
задрапированный черным. Холодная дрожь прошла по телу Эйлин:  она  стояла,
не в силах шевельнуться.  Потом  повернулась,  готовая  бежать  прочь,  но
передумала и, медленно подойдя к дверям, застыла на  пороге,  глядя  перед
собой широко раскрытыми глазами. Гроб! О боже! Каупервуд! Ее муж!  Хладный
труп, мертвец! Он все же пришел к ней,  хотя  она  отказывалась  прийти  к
нему, когда он был жив!
   Ноги  у  нее  подкашивались,  когда,  полная  раскаяния,  она   подошла
посмотреть на его скованное смертью, бездыханное тело. Какой высокий  лоб!
Какая благородная, красивая голова! Волнистые каштановые волосы, почти  не
тронутые сединой... Как знакомы ей эти резкие, властные  черты!  Весь  его
облик говорит о силе,  о  незаурядном  уме,  которые  весь  мир  бесспорно
признавал за ним! А она отказалась прийти к  нему!  Эйлин  стояла,  словно
окаменев. Как жаль, что так сложилась жизнь - и он совершил немало ошибок,
да и она