Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
148 -
149 -
150 -
151 -
152 -
153 -
154 -
155 -
156 -
157 -
158 -
159 -
160 -
161 -
162 -
163 -
164 -
рылатую богиню Победы, статуя которой украшала библиотечный зал.
- Знаешь, Беренис, - твердила ей какая-нибудь розовощекая
почитательница, - я уверена, что она была похожа на тебя. У нее было такое
же лицо, я уверена! Ах, ты изумительно ее изображаешь!
Синие глаза Беренис окидывали восторженную поклонницу
равнодушно-пытливым взглядом. Она молчала, словно тая что-то про себя, - и
это внушало всем благоговейный трепет.
Учиться в этом пансионе, руководимом благородными дамами - важными,
похожими на старых сов, невежественными рутинерками, было для Беренис
сущим пустяком, невзирая на все скучные и тупые правила, неукоснительное
выполнение которых требовалось от воспитанниц. Беренис понимала ценность
такого воспитания в глазах светского общества, но даже в пятнадцать лет
уже считала себя выше окружавшей ее среды. Она чувствовала свое
превосходство и над теми, кто ее воспитывал, и над своими сверстницами -
отпрысками местной знати, которые ходили за ней по пятам, дружно
восхищаясь тем, как она поет, рассказывает, имитирует кого-нибудь,
танцует... Беренис была глубоко, страстно, восторженно убеждена в огромной
ценности своей особы - внутренней ценности, не зависящей ни от каких
унаследованных социальных привилегий и обусловленной только ее редкими
качествами, дарованиями и чудным совершенством ее тела. Больше всего
любила она, затворившись у себя в спальне, подолгу простаивать перед
зеркалом, принимая различные позы, или, потушив лампу, танцевать в бледном
свете луны, льющемся с окно, какие-то наивные танцы, на манер греческих
плясок, - легкие, пластичные, воздушные, казалось бы совершенно
бесплотные... Но под прозрачными хитонами цвета слоновой кости, в которые
она любила наряжаться, Беренис всегда чувствовала свою плоть. Однажды она
записала в дневнике - она вела его тайно от всех, и это было еще одной из
потребностей ее художественной натуры или, если хотите, просто еще одной
причудой:
"Моя кожа необычайна. Она налита жизненными соками. Я люблю ее и люблю
свои крепкие, упругие мускулы. Я люблю свои руки, и волосы, и глаза. Руки
у меня тонкие и нежные, глаза синие, совсем синие, глубокие; а волосы -
каштановые с золотистым оттенком, густые и пышные. Мои длинные, стройные
ноги не знают усталости, они могут плясать всю ночь. О, я люблю жизнь! Я
люблю жизнь!"
Вы, вероятно, не назвали бы Беренис Флеминг чувственной - ибо она умела
владеть собой. Ее глаза солгали бы вам. Они лгали всему свету. Они глядели
на вас с насмешливым вызовом, спокойным savoir faire [уверенностью
(франц.)], и только легкая усмешка в уголках рта могла подсказать, что
этот взгляд говорит: "Ты не разгадаешь меня, не разгадаешь!" Беренис
склоняла голову набок, улыбалась и лгала (взглядом - не словами), что она
еще просто ребенок. И это было так, пока еще это было так. А впрочем, не
совсем. У этой девочки уже были свои, глубоко укоренившиеся воззрения, но
она скрывала их - тщательно и умело. Мир никогда, никогда не увидит того,
что происходит в ее душе! Он никогда ничего не узнает.
Каупервуд впервые узрел воочию эту Цирцею - дочь столь незадачливой
матери, когда приехал весной в Нью-Йорк, через год после того, как он свел
знакомство с миссис Картер в Луисвиле. Беренис должна была выступать на
торжественном празднике, устраиваемом пансионом Брустер в честь окончания
учебного года, и миссис Картер решила поехать в Нью-Йорк в сопровождении
Каупервуда. В Нью-Йорке Каупервуд остановился в роскошном отеле
"Незерленд", а миссис Картер - в значительно более скромном "Гренобле", и
они вместе отправились навестить этот перл творения, чей запечатленный
образ уже давно украшал одну из комнат чикагского особняка. Их ввели в
мрачноватую приемную пансиона, и почти тотчас в дверь скользнула Беренис -
тоненькая, стройная, восхитительно грациозная. Каупервуд тут же с
удовлетворением отметил, что она воплощает в себе все, что обещал ее
портрет. Ее улыбка показалась ему загадочной, лукавой, насмешливой и
вместе с тем еще совсем детской и дружелюбной. Едва удостоив Каупервуда
взглядом, Беренис подбежала к матери, простирая вперед руки неподражаемо
пластичным, хоть и несколько театральным жестом, и воскликнула, тоже
несколько манерно, но с искренней радостью:
- Мама, дорогая! Наконец-то вы приехали! Я думала о вас сегодня все
утро и боялась, что вы не приедете, - ваши планы так часто меняются. Я
даже видела вас сегодня во сне!
Она все еще носила полудлинные платья: ее нарядная юбочка из модного
шуршащего шелка только чуть прикрывала края ботинок. Вопреки правилам
пансиона от нее исходил тонкий запах духов.
Каупервуд видел, что миссис Картер немного нервничает - отчасти от
сознания превосходства Беренис, отчасти из-за его присутствия здесь, - но
в то же время гордится дочерью. Вместе с тем он заметил, что Беренис
уголком глаза следит за ним. Впрочем, одного быстрого взгляда, которым она
его окинула, было для нее достаточно: она сразу, и довольно точно,
определила его характер, возраст, воспитание, общественное и материальное
положение... Ни на секунду не усомнившись в правильности своих выводов,
Беренис отнесла Каупервуда к разряду тех преуспевающих дельцов, которых,
как она заметила, было немало среди знакомых ее матери. О своей матери
Беренис думала часто и с любопытством. Большие серые глаза Каупервуда
понравились девушке; она прочла в них волю, жизненную силу; их испытующий
взгляд, казалось ей, с быстротой молнии оценил ее. Несмотря на свою
молодость, Беренис мгновенно почувствовала, что Каупервуд любит женщин и
что, наверное, он находит ее очаровательной. Но уделить ему хоть чуточку
больше внимания было не в ее правилах. Она предпочла видеть перед собой
только свою милую маму.
- Беренис, - деланно небрежным тоном сказала миссис Картер, -
познакомься с мистером Каупервудом.
Беренис обернулась и на какую-то долю секунды остановила на нем смелый,
открытый и чуть-чуть снисходительный взгляд, идущий из самой глубины ее
синих глаз. "Цвета индиго", - невольно подумал Каупервуд.
- Ваша матушка не раз рассказывала мне о вас, - сказал он улыбаясь.
Не говоря ни слова, но и без тени замешательства, она отняла у него
свою тонкую, прохладную руку, гибкую и податливую, как воск, и снова
повернулась к миссис Картер. Каупервуд, по-видимому, не представлял для
нее никакого интереса.
- Что ты скажешь, детка, если я на будущую зиму переселюсь в Нью-Йорк?
- спросила миссис Картер, после того как они с дочерью обменялись еще
несколькими довольно банальными фразами.
- О, это будет чудесно, я бы так хотела пожить дома. Этот дурацкий
пансион ужасно мне надоел.
- Беренис, как можно! Мне казалось, что тебе нравится здесь!
- Я ненавижу пансион - тут такая отчаянная скука. И все эти девчонки
нестерпимо глупы.
Миссис Картер выразительно подняла брови и взглянула на своего
спутника, как бы говоря: "Ну, что вы на это скажете?" Каупервуд спокойно
стоял поодаль, считая неуместным высказывать сейчас свое мнение. Он видел,
что миссис Картер в разговоре с дочерью держится крайне неестественно, что
она, словно на сцене, играет роль снисходительно-величавой светской дамы.
Быть может, виной тому был беспорядочный образ жизни, который она вела и
вынуждена была скрывать. Беренис же держалась совершенно непринужденно.
Тщеславие, самоуверенность и сознание своего превосходства - все было
естественно в ней.
- У вас здесь премилый сад, я вижу, - заметил Каупервуд, приподнимая
штору и глядя на клумбы с цветами.
- Да, наш цветник довольно красив, - отозвалась Беренис. - Подождите, я
нарву вам букет. Это, конечно, не разрешается, но что могут со мной
сделать? Исключить из пансиона? А я только этого и хочу.
- Беренис! Поди сюда! - в испуге закричала миссис Картер.
Но та уже ускользнула, легко и грациозно прошуршав оборками.
- Ну, как вы ее находите? - спросила миссис Картер, оборачиваясь к
своему другу.
- Молодость. Одаренность. Силы брызжут через край - да мало ли еще что.
Мне кажется, нет никаких оснований за нее тревожиться.
- Ах, если б только я могла убрать все препятствия с ее пути!
Беренис уже снова появилась в дверях: прелестная модель для художника.
В руках у нее были розы и душистый горошек, - она безжалостно нарвала их
целую охапку.
- Как ты своевольна, Беренис! - притворно сердито воскликнула мать. -
Придется теперь объясняться с твоими наставницами. Ну что мне с ней
делать, мистер Каупервуд?
- Заковать в цепи из роз и отослать на остров Цитеры, - отвечал
Каупервуд, который посетил однажды этот романтический остров и знал его
историю.
Беренис взглянула на него.
- Как мило вы сказали! - воскликнула она. - Мне даже хочется подарить
вам за это цветок. Да, придется, - и она протянула ему розу.
Каупервуд подумал: "Как она меняется!" Когда эта девочка неслышно
скользнула в комнату всего несколько минут назад, она казалась примерной
скромницей - едва взглянула в его сторону. Но такова особенность тех, что
родятся актрисами. А Каупервуд, наблюдая за Беренис, приходил к выводу,
что она прирожденная актриса, тонкая, капризная, надменно-равнодушная. Она
смотрит на мир свысока и ждет, что он, подобно комнатной собачонке, во
всем будет ей повиноваться, будет стоять перед ней на задних лапках и
просить подачки. Какой капризный и очаровательный характер! Как жаль, что
жизнь не позволит ей безмятежно цвести в этом волшебном саду, созданном ее
воображением! Как жаль, как жаль!
42. ФРЭНК АЛДЖЕРНОН КАУПЕРВУД В РОЛИ ОПЕКУНА
Прошло немало времени, прежде чем Каупервуд снова увидел Беренис. На
этот раз встреча произошла в горах Поконо, на даче миссис Картер, куда он
приехал на несколько дней. Это был идиллический уголок; домик стоял на
горном склоне, в трех-четырех милях от Струдсбурга, среди живописных
холмов, которые, по мнению миссис Картер, издали, с веранды ее дома, были
похожи то ли на стадо слонов, то ли на караван верблюдов. Некоторые из
этих величавых, поросших зеленью холмов достигали почти двух тысяч футов в
вышину. В глубине долины, открытая для глаз более чем на милю, вилась
белая пыльная дорога, спускавшаяся к Струдсбургу. Когда миссис Картер жила
в Луисвиле, она могла себе позволить держать на даче летом садовника, и он
разбил цветник на лужайке перед домом, полого сбегавшей с холма. У
Картеров была хорошая лошадка, которую запрягали в нарядный новый
кабриолет, а помимо того и у Ролфа и у Беренис имелись модные
низкоколесные велосипеды - последняя новинка, вытеснившая старую
разновидность велосипеда с высокими колесами. Затем у Беренис были еще
рояль, этажерка с нотами - классические музыкальные пьесы и модные
песенки, - полка с ее любимыми книгами, краски, холст и палитра,
всевозможные гимнастические снаряды и несколько греческих хитонов, сшитых
по ее собственным рисункам, а к ним сандалии и повязки для волос. Беренис
была ленивое, мечтательное, чувственное создание! Она проводила дни в
пустых грезах, рисуя себе свои будущие победы в свете, близкие и все еще
далекие, а остальное время отдавала тем светским развлечениям, которые
были ей доступны уже теперь. Да, такие холодно-расчетливые и своенравные
девицы, как Беренис Флеминг, встречаются не на каждом шагу! В ней с
семнадцати лет каким-то непостижимым путем происходил процесс духовного
приспособления; она уже очень хорошо знала, как нужно выбирать себе друзей
и как важно уметь скрывать свои истинные чувства и намерения. И все же в
душе она не была просто бездушной и расчетливой маленькой карьеристкой.
Многое в ее жизни и в жизни ее матери оставило тревожный след в душе
Беренис. Она помнила страшные ссоры между матерью и отчимом,
свидетельницей которых была еще в раннем детстве, от семи до одиннадцати
лет. Отчим напивался до бесчувствия, до белой горячки. В памяти Беренис
еще были живы бесконечные переезды из города в город, из дома в дом,
мрачные, унылые перипетии безрадостного детства. Она росла впечатлительным
ребенком. Некоторые происшествия с особенной силой врезались ей в память.
Однажды отчим в присутствии ее и гувернантки пинком ноги перевернул стол
и, с дьявольской ловкостью подхватив падавшую лампу, швырнул ее в окно. Во
время одного из таких приступов ярости он схватил Беренис за плечи и с
силой отбросил от себя, прорычав в ответ на испуганные вопли окружающих:
"Хоть бы она все кости себе переломала, сатанинское отродье!" Таким
запомнился Беренис ее названый отец, и это отчасти смягчало ее отношение к
матери, помогало жалеть ее, когда в душу к ней закрадывалось осуждение. О
своем отце Беренис знала только то, что он развелся с ее матерью, но что
послужило причиной развода - осталось ей неизвестно. Она была привязана к
матери, но особенно горячей любви к ней не испытывала. Миссис Картер была
то слишком взбалмошна и беспечна, то вдруг напускала на себя чрезмерную
строгость. В этом летнем домике в горах Поконо - в "Лесной опушке", как
нарекла его миссис Картер, - жизнь текла не совсем обычным чередом. Жили в
нем только с июня по октябрь; остальное время года миссис Картер проводила
в Луисвиле, а Беренис и Ролф - в своих учебных заведениях. Ролф был
веселый, добродушный, хорошо воспитанный юноша, но звезд с неба не хватал.
Каупервуд решил, что из этого мальчика в обычных условиях мог бы
получиться довольно исполнительный секретарь или банковский служащий.
Беренис же была существом совсем иного сорта, наделенным причудливым
складом ума и изменчивым, непостоянным нравом. Во время своей первой
встречи с Беренис, в приемной пансиона сестер Брустер, Каупервуд
почувствовал, что перед ним еще не вполне сложившийся, но сильный и
незаурядный характер. Он уже много женщин перевидал на своем веку и успел
накопить немалый опыт, и женщина совсем нового, необычного для него типа
не могла не воспламенить его воображения. Так породистая лошадь привлекает
к себе внимание знатока. И подобно тому, как любитель лошадей замирает в
скаковой конюшне от тщеславного восторга, угадав в одной из молодых
кобылиц будущую победительницу дерби, так затрепетал и Фрэнк Каупервуд,
угадав, как ему казалось, в скромной пансионерке, встреченной им в
приемной брустерского пансиона, будущую королеву лондонских салонов и
ньюпортских летних празднеств. Но почему? В Беренис Флеминг чувствовалась
порода; ей были присущи стиль, грация, манеры подлинной аристократки, и
этим она пленила Каупервуда сильнее, чем какая-либо женщина до нее.
Теперь он увидел ее снова - на лужайке перед "Лесной опушкой". Здесь по
приказу Беренис садовник врыл в землю высокий шест, к которому на длинной
веревке был привязан мяч, и Беренис вместе с братом забавлялась игрой в
спиральбол. Получив телеграмму Каупервуда, миссис Картер встретила его на
станции и привезла домой в своем кабриолете. Зеленые холмы, желтая
извилистая дорога, всползавшая в гору, и в отдалении серебристо-серый
домик с коричневой дранковой кровлей понравились Каупервуду. Время было
около трех часов пополудни, и клонившееся к западу солнце заливало долину
ослепительным светом.
- Взгляните, вон они, - растроганно промолвила миссис Картер, когда
кабриолет, обогнув пологий склон холма, свернул на дорогу, ведущую к
коттеджу. Беренис в эту минуту, высоко подпрыгнув и откинувшись назад,
ловко отбила ракеткой мяч. - Ну конечно, опять они с этим мячом! Вот
сорванцы!
Она любящим материнским взором следила за ними, и Каупервуд решил, что
такие чувства делают ей честь. "Было бы очень печально, - думал он, - если
бы надежды, которые она возлагает на детей, пошли прахом. Однако все может
случиться. Жизнь - суровая штука. И какая странная женщина, как легко
сочетается в ней нежная привязанность к детям с легкомысленным потворством
мужским страстям и порокам. Удивительно, что она вообще обзавелась
детьми".
На Беренис была короткая белая плиссированная юбка, белые теннисные
туфли и легкая шелковая блузка бледно-желтого цвета. Ее розовые щеки еще
больше разрумянились от прыжков и беготни, рыжеватые, отливавшие тусклым
золотом волосы растрепались. Она была так увлечена игрой, что не удостоила
взглядом кабриолет, который проехал за живую изгородь и подкатил к
западному крыльцу коттеджа. В конце концов для Беренис Каупервуд был всего
лишь приятелем ее матери. Он снова с невольным восторгом отметил про себя,
какой удивительной, непринужденной грацией исполнены все ее движения, все
эти пластичные, мгновенно меняющиеся позы. Ему захотелось поделиться
своими впечатлениями с миссис Картер, но он сдержался.
- Занятная игра, - сказал он, с улыбкой следя за юной парой. - Вы тоже
играете в нее?
- Играла когда-то. Теперь уж редко. Иной раз пробую сразиться с Ролфом
или с Беви, но они всегда безжалостно меня обыгрывают.
- С Беви? Кто это - Беви?
- Беренис. Так называл ее Рольф, когда был совсем маленький.
- Беви! Очень мило.
- Я тоже люблю это имя. Мне кажется, что оно идет к ней, - не знаю даже
почему.
Перед обедом появилась Беренис - освеженная купаньем, в воздушном
платьице, которое, как показалось Каупервуду, все состояло из оборок и
воланов и особенно подчеркивало ее природную грацию, ибо не требовало
корсета. Каупервуд не мог отвести взгляда от ее лица и рук -
продолговатого, очаровательно-худощавого лица и тонких, сильных рук.
Внезапно перед ним воскрес образ Стефани - но лишь на секунду. Он подумал,
что подбородок Беренис нежнее, округлее и вместе с тем еще упрямей. А
глаза проницательные и взгляд прямой, не такой ускользающий, как у
Стефани, но тоже очень лукавый.
- Вот мы с вами и встретились, - сказал он несколько принужденно, когда
Беренис вышла на веранду и, едва взглянув на него, небрежно опустилась в
плетеное кресло. - Когда я видел вас в Нью-Йорке, вы были заняты учением.
- Не столько учением, сколько нарушением правил. Впрочем - это самая
легкая из всех наук. Ролф! - крикнула она через плечо, равнодушно
отвернувшись от Каупервуда, - погляди, вон на траве валяется твой
перочинный нож!
Каупервуд, которым явно пренебрегали, немного помолчал.
- Кто же из вас победил в этой увлекательной игре?
- Я, конечно. Я всегда побеждаю в спиральбол.
- О, вот как! - промолвил Каупервуд.
- Ролфа - я хочу сказать. Он совсем плохо играет. - Она отвернулась и
стала внимательно всматриваться в дорогу, поднимавшуюся от Струдсбурга. -
Честное слово, это Хэрри Кемп, - пробормотала она как бы про себя. - Он,
верно, захватил мои письма, если на почте было для меня что-нибудь.
Она вскочила и скрылась в доме, но через несколько секунд появилась
снова и, сбежав с веранды, направилась к калитке, шагах в ста от дома.
Каупервуду показалось, что она не прошла мимо него, а проплыла по воздуху
- так легок и пластичен был ее шаг. К калитке подкатила рессорная двуколка
на высоких колесах. В ней восседал щеголеватый молодой человек в синем
пиджаке, белых брюках и белых ботинках.
- Вам два письма! - прокричал он высоким фальцетом. - Удивительно, что
не восемь и не десять. Какая жарища, а?
У него были изнеженные и вместе с тем развязные манеры, и Каупервуд тут
же мысленно обозвал его ослом. Беренис взяла письма и подарила Хэрри Кемпа
чарующей улыбко