полезен,  мистер  Каупервуд?  -  осведомился  он,
представ  перед  финансистом.  Мистер  Джилген  после  одержанной   победы
выглядел очень бодро и уверенно и был одет с иголочки.
   - Скажите, мистер Джилген, - напрямик спросил его Каупервуд, пристально
вглядываясь в лицо председателя окружного комитета республиканской  партии
и задумчиво вертя большими пальцами  переплетенных  рук,  -  должен  ли  я
понять, что вы намерены позволить  Общечикагской  городской  электрической
протащить через муниципалитет свой проект и не собираетесь  препятствовать
выдаче разрешения на прокладку надземной железной дороги-на Южной стороне,
а мне  не  дадите  даже  возможности  что-либо  предпринять  или  хотя  бы
высказать свое мнение?
   Мистер Джилген был лишь одним из четверки, временно захватившей в  свои
руки городское самоуправление, и  Каупервуд,  разумеется,  прекрасно  знал
это, но предпочел сделать вид, что для  него  мистер  Джилген  -  человек,
которому принадлежит последнее слово, почти единоличная власть  в  городе,
вроде самодержца Мак-Кенти.
   - Дорогой  мой  мистер  Каупервуд!  -  с  лукавой  усмешкой  воскликнул
Джилген.  -  Вы  мне  льстите!  Право   же,   голоса   членов   городского
муниципалитета не лежат у меня в кармане. Я был руководителем округа,  это
верно, и помог избрать кое-кого из этих людей, что тоже верно, но  тем  не
менее я ведь не купил их на веки вечные. Почему бы им  не  принять  проект
Общечикагской городской электрической.  Это  вполне  честное  предложение,
насколько мне известно. Все газеты  за  него  горой  стоят.  Что  касается
концессии на надземную дорогу, то я здесь совершенно ни при чем.  Не  знаю
даже толком, в чем там дело, об этом надо спрашивать мистера  Шрайхарта  и
молодого Мак-Дональда.
   Нельзя не отметить, что на этот раз почтенный  мистер  Джилген  говорил
сущую правду. Не господа Джилген, Тирнен,  Кэриген  и  Эдстром,  а  именно
молодой Мак-Дональд, начинавший постигать искусство политической  интриги,
призван был вразумить непокорных олдерменов и научить  их  исполнять  свой
долг, и один из его прихвостней, некий олдермен Клемм, был  с  этой  целью
избран,  если  позволительно  так  выразиться,   на   пост   фельдмаршала.
Джилгеновская четверка тогда  еще  не  успела  привести  в  действие  свою
административную машину, хотя и прилагала к тому все усилия.
   - Да, да, каждый из них избран с моей помощью, что верно, то верно,  но
только это не значит, что я могу ими распоряжаться. Нет, пока до этого еще
далеко.
   При этом "пока" по губам Каупервуда пробежала усмешка.
   - Ну, как бы то ни было, мистер Джилген, - вкрадчиво проговорил  он,  -
но вы в настоящее время - всеми признанный руководитель  этого  затеянного
против меня похода, и, следовательно, с вами мне и надо  договариваться  в
первую  очередь.  Вы  держите  в  руках   все   нынешнее   республиканское
самоуправление и можете заставить его повернуть в любую сторону, стоит вам
только  захотеть.  Во   всяком   случае   вы   можете   уговорить   членов
муниципалитета не слишком торопиться с выдачей этих концессий, все зависит
только от вашей доброй воли, я в этом уверен. Не знаю,  известно  ли  вам,
мистер Джилген, -  впрочем,  вероятно,  известно,  -  что  мои  конкуренты
стремятся выжить меня из Чикаго, - вот ради чего и ведется вся эта травля.
Так позвольте мне спросить вас, как человека, наделенного здравым  смыслом
и большим  деловым  опытом,  -  полагаете  ли  вы,  что  это  справедливо?
Семнадцать лет назад я  приехал  сюда  и  вложил  свои  деньги  в  газовые
предприятия города. В то время возможность эта - провести газ в предместье
города, на Северной, Южной и Западной сторонах - была открыта для  любого,
и я решил ею воспользоваться. Но стоило мне взяться за дело, как  на  меня
ополчились старые газовые компании, хотя я отнюдь не посягал на их права.
   - Помню, помню, как же, - отозвался Джилген. -  Я  ведь  тоже  в  числе
прочих помогал вам тогда получить хайдпарковскую концессию. Не будь  меня,
вам бы не видать ее как своих ушей. А этот парень, Мак-Кибен,  -  прибавил
Джилген усмехаясь, - каков был красавчик, а? Такие мягко стелют, да жестко
спать. Он, верно, и сейчас работает с вами?
   - Да, он служит  в  одном  из  моих  предприятий;  -  надменно  отвечал
Каупервуд. - Но вернемся к интересующему  нас  вопросу.  За  Общечикагской
электрической и той компанией, которая собирается  прокладывать  надземную
дорогу, стоят, в сущности, все те же лица из  старых  газовых  компаний  -
Блэкмен, Джулс, Бейкер, Шрайхарт и другие - и все они злы на меня,  ибо  я
позволил себе заняться тем, что они считали своей монополией,  и  в  конце
концов принудил их от меня откупиться. Эти господа возненавидели меня  еще
и  потому,  что  я  переоборудовал  ваши  допотопные  конки  и  сделал  их
доходными. Мэррил имеет против меня зуб за то, что  я  проложил  петлю  не
вокруг его магазина, а другие - за то, что я вообще ее проложил.  Они  все
ненавидят меня только потому, что я занялся  тем  же  делом,  что  они,  и
сделал то, что им давно надлежало сделать. Я явился сюда  незваный  -  вот
вам и вся подоплека этой вражды. Я должен был  привлечь  муниципалитет  на
свою сторону - без этого мне и шагу ступить не давали,  но  как  только  я
этого достиг, все мок недруги тотчас ударились в политику, чтобы атаковать
меня еще и с этой стороны. Мне очень хорошо известно, мистер Джилген,  кто
стоял за вашей спиной во время последних выборов. Вы думаете, я  не  знаю,
кто снабжает вас деньгами? Вы хорошо  поработали,  и  победа  осталась  за
вами. Я не питаю к вам никаких враждебных чувств, но хочу знать,  намерены
ли вы и впредь помогать этим господам в их борьбе со мною, или вы дадите и
мне возможность померяться силами с их кликой? Через два года у нас  будут
новые выборы. Политика - не ложе из роз, на  котором  можно  покоиться  до
скончания века, если уж вы улеглись на него однажды. Мои враги, с которыми
вы стакнулись, - это все, так сказать, сливки  местного  общества.  Им,  в
сущности, нет никакого дела до вас и до таких, как вы. Сейчас они  с  вами
заигрывают,  потому  что  вы  им  нужны,  они  надеются  с  вашей  помощью
прикончить меня. Ну, а потом, как вы полагаете, долго еще они будут в  вас
нуждаться?
   - Очень может быть, что и не долго, - просто и  чуть-чуть  меланхолично
отвечал Джилген. - Но так уж устроен мир, и ничего тут не поделаешь.
   - Вы правы, - спокойно согласился Каупервуд, - но Чикаго - это  Чикаго,
и уступать им поле боя я не собираюсь. Вы можете на каждом шагу  вставлять
мне палки в колеса, можете строить надземные  дороги,  чтобы  урезать  мои
доходы, выдавать концессии конкурирующим со мной компаниям, но  все  равно
вы не выживете меня отсюда и даже  не  очень  повредите  мне.  Я  останусь
здесь, а вот политическая обстановка не вечно будет оставаться такой,  как
сейчас. Вы, мистер Джилген, человек честолюбивый, в этом я не  сомневаюсь,
и, разумеется, не для развлечения занимаетесь политикой.  Скажите  мне,  к
чему вы стремитесь, и посмотрим, быть  может,  я  сумею  для  вас  сделать
больше, чем эти джентльмены, с которыми вы связались. Чем я могу быть  вам
полезен? Я хочу доказать, что со мной не так уж плохо иметь дело.  Я  веду
честную игру в Чикаго. Я создал здесь превосходный городской  транспорт  и
вовсе не хочу, чтобы мои  конкуренты  поминутно  совались  в  мои  дела  и
докучали мне. Прошу вас, скажите, что я должен сделать, чтобы уладить наши
отношения? Я уверен,  что  мы  с  вами  можем  договориться.  К  чему  нам
враждовать и на каждом шагу строить друг другу козни? Быть может, вы могли
бы  предложить  какую-то  программу  действий,  которой  мы  бы  и   стали
придерживаться впредь к обоюдному удовлетворению?
   Каупервуд умолк, а Джилген погрузился в раздумье. Каупервуд прав  -  не
от нечего делать ввязался мистер Джилген в политику.  Однако  в  настоящее
время   обстоятельства   складывались   не   особенно   благоприятно   для
осуществления той заманчивой программы, которую он некогда себе  начертал.
Тирнен, Кэриген и Эдстром, хотя  и  держались  с  ним  пока  еще  довольно
дружелюбно, но уже начинали предъявлять ни с чем несоразмерные требования.
А так называемые сторонники реформ, - те, что, поверив на  слово  газетам,
считали Каупервуда мошенником, а  все  его  начинания  -  вредоносными,  -
требовали от нового муниципалитета неподкупной честности  во  всех  делах:
никакие договоры, контракты и всякого рода сделки не должны были отныне  и
впредь заключаться без ведома населения и газет. Джилген после первого  же
совещания  со  своими  единомышленниками,  последовавшего  вскоре  за   их
избранием, уже почувствовал себя между молотом и наковальней. Но  до  поры
до времени он только не спеша нащупывал почву  и  отнюдь  не  склонен  был
принимать какие-либо опрометчивые решения и действовать очертя голову.
   - Да-а, это откровенное предложение, ничего не скажешь,  -  пробормотал
он наконец. - Вы, стало быть, советуете  мне  предать  моих  друзей,  едва
только я одержал для них победу? Ну,  в  своей  политической  практике  я,
признаться, к таким трюкам не привык. Может быть, оно и правда -  то,  что
вы сказали, - так все равно нельзя же бросаться из стороны в сторону,  как
кот в мешке. Приходится ведь иной  раз  и  сохранять  верность.  -  Мистер
Джилген запнулся, не зная, как выйти из столь щекотливого положения.
   - Ну что ж, - сочувственно промолвил Каупервуд,  -  подумайте  еще.  Из
всех дел политика - самое сложное. Я лично занимаюсь ею только потому, что
меня к этому вынуждают. Если  вы  увидите,  что  мы  можем  быть  чем-либо
полезны друг  другу,  -  дайте  мне  знать.  Так  или  иначе,  но  в  моем
предложении нет ничего для вас обидного. Меня хотят прижать к  стене.  Это
борьба не на жизнь, а на смерть. Вполне понятно, что я буду  бороться.  Но
это не значит, что мы с вами должны враждовать. Напротив, мы еще можем  со
временем стать закадычными друзьями.
   - Понимаю, понимаю, - сказал Джилген, -  и  уж,  поверьте,  ничего  бы,
кажется, так не хотел, как подружиться с вами.  Но  если  бы  мне  даже  и
удалось сладить с олдерменами - а это, конечно, не так просто, -  то  ведь
остается еще мэр! А у меня с ним не более как шапочное знакомство. К  тому
же, насколько  мне  известно,  он  настроен  по  отношению  к  вам  очень,
враждебно и, значит, непременно поднимет шумиху в газетах. Да,  мэр  может
вам здорово насолить.
   - Ну, это я, пожалуй, сумею уладить, - сказал  Каупервуд.  -  Вероятно,
мне удастся повлиять на мистера Сласса. Быть может, он не так уж враждебно
настроен против меня, как ему кажется. Ничего нельзя знать наперед.



39. НОВЫЙ МЭР ГОРОДА ЧИКАГО

   На Оливера Марчбэнкса, подающего надежды  юнца  лисьей  породы,  мистер
Стимсон возложил ответственную задачу -  уличить  достопочтенного  мистера
Сласса  в  каком-либо  предосудительном  поступке,  и   мистер   Марчбэнкс
раскапывал и разнюхивал до тех пор,  пока  не  собрал  достаточно  данных,
чтобы состряпать историю, которая могла бы навеки отравить  жизнь  мистера
Сласса, если бы ему вздумалось стать слишком  послушным  орудием  в  руках
врагов Каупервуда. Главным действующим лицом этого заговора явилась  некая
Клаудия Карлштадт, авантюристка и шпионка по призванию, веселая потаскушка
и продажная душа, обладавшая большим житейским опытом и довольно  приятной
внешностью.  Излишне  говорить,  что  Каупервуд  не  входил  ни  в   какие
подробности, хотя один его снисходительный кивок привел  в  движение  весь
хитроумный механизм ловушки, сфабрикованной для уловления  достопочтенного
Чэффи Сласса.
   Клаудия Карлштадт - орудие соблазна, с помощью которого была  уготована
гибель достопочтенному Чэффи,  -  была  высокая  стройная  блондинка,  еще
довольно свеженькая, так как ей едва  сравнялось  двадцать  шесть  лет,  и
отличавшаяся тем бездушием и жестокостью, которые свойственны  лишь  самым
алчным и самым легкомысленным созданиям. Чтобы понять, как сложился  такой
характер, следовало бы познакомиться поближе с беспросветной нуждой  Южной
Холстедской улицы, на которой родилась и выросла эта  особа,  заглянуть  в
одну из тех  ветхих,  вросших  в  землю  лачужек,  где  оторванные  ставни
болтаются на одной петле, а перед окнами денно и нощно снует оборванный  и
вечно пьяный люд. В юности Клаудия привыкла бегать  "на  угол  за  пивом",
продавать газеты на перекрестке Холстед и Харрисон-стрит и покупать кокаин
в соседней лавчонке. Ее рубашка и платьишко - рваные и замызганные -  были
из самой что  ни  на  есть  плохонькой  материи,  чулки  -  асе  в  дырах,
открывавших глазу синеватую  кожу  тонких  ножек,  башмаки  -  стоптанные,
прохудившиеся, в непогоду всегда промокшие насквозь. Клаудия водила дружбу
с целой ватагой отпетых сорванцов-мальчишек с  окрестных  улиц;  она  рано
постигла искусство сквернословить и познала порок,  хотя,  как  это  часто
бывает с детьми, в душе еще не была развращена. В одиннадцать лет,  сбежав
из омерзительного детского приюта, куда ее поместили после смерти  матери,
она сумела разжалобить рассказами о  своих  злоключениях  одну  ирландскую
чету, которая и взяла ее  к  себе  в  дом  на  Западной  стороне.  В  этом
семействе  были  две  дочери,   обе   служили   конторщицами   в   большом
универсальном магазине. С  помощью  этих  девушек  Клаудии  удалось  стать
кассиршей. Дальнейшая судьба ее была так  же  пестра  и  необычна,  как  и
начало ее жизненного пути. Следует  отметить,  что  природа  наделила  эту
девушку довольно живым умом. Когда ей минуло двадцать лет,  она  уже  была
обладательницей (сначала с помощью какого-то ювелира, затем - сына  одного
фабриканта обуви) обширного гардероба и небольшой  наличной  суммы  денег.
Вскоре некий молодой и весьма привлекательный член конгресса,  только  что
избранный на этот пост от Западных штатов, пригласил Клаудию  в  Вашингтон
для работы  в  правительственном  учреждении.  Новая  должность  требовала
знания стенографии и машинописи, и Клаудия без труда усвоила  все  это.  А
затем один секатор привлек ее к тому роду  секретной  службы,  который  не
предусмотрен государственным бюджетом, но  является  весьма  доходным  для
тех, кто им занимается. Там, где не помогал обыкновенный подкуп, пускались
в ход кокетство и лесть, и Клаудии удавалось раскрывать  немало  секретов.
Одно из поручений  -  разведать  тайные  финансовые  связи  некоего  члена
конгресса от штата Иллинойс - привело Клаудию  назад  в  Чикаго,  где  она
свела знакомство с  молодым  Стимсоном.  От  Стимсона  Клаудия  узнала  об
интриге, которая плелась против Каупервуда в финансовых и административных
кругах города, и любопытство ее было сильно возбуждено.  В  Вашингтоне  ей
уже приходилось слышать кое-что о Слассе. Стимсон дал Клаудии понять,  что
некое лицо не пожалеет двух-трех тысяч  долларов  и  сверх  того  покроет,
разумеется, все необходимые затраты, если господин мэр будет  основательно
скомпрометирован. Так судьба авантюристки  Клаудии  Карлштадт  неприметным
образом сплелась с блистательной судьбой неподкупного Чэффи Сласса.
   Привести в  исполнение  задуманный  план  оказалось  делом  не  слишком
сложным.  С  помощью  достопочтенного  Джоэла  Эвери,  Марчбэнксу  удалось
раздобыть  письмо  к  мистеру  Слассу  от  одного  из   его   политических
единомышленников. Это было ходатайство о  некоей  молодой  вдове,  опытной
машинистке, стенографистке и так далее  и  тому  подобное,  оказавшейся  в
затруднительном положении  и  желающей  устроиться  на  работу  в  местном
муниципалитете. Вооруженная этим письмом, в необходимых  для  предстоящего
поединка доспехах (платье из тяжелого  черного  шелка,  плотно  облегающее
фигуру, скромная нитка жемчуга  на  шее,  жемчужные  перстни  на  пальцах,
соломенно-желтые локоны,  соблазнительно  уложенные  ка  висках),  Клаудия
явилась в резиденцию нового мэра. У мистера Сласса дел было по  горло,  но
тем не менее этой даме он назначил день и час приема. На сей  раз  Клаудия
прибавила к своему туалету две бархатные розы, пунцовую и желтую,  которые
она  приколола  к  корсажу.  Итак,  перед   мистером   Слассом   предстала
полногрудая молодая особа,  весьма  недурно  сложенная  и  в  совершенстве
овладевшая искусством стоять, сидеть, двигаться и изгибать  торс  по  всем
правилам записных вашингтонских кокоток. Мистер Сласс загорелся с  первого
взгляда, но подошел к делу осмотрительно и осторожно. Как-никак, он теперь
мэр большого города  и  у  всех  на  виду!  Ему  показалось,  что  он  уже
встречался где-то с миссис Брэндон - так эта дама предпочла именовать себя
на сей раз, - и она не замедлила напомнить ему, где именно. Два года назад
в ресторане Ришелье. В воображении  мистера  Сласса  тотчас  возникли  все
подробности этой знаменательной встречи.
   - Так, так. И с тех пор,  как  я  понимаю,  вы  успели  выйти  замуж  и
овдоветь. Позвольте выразить вам мое соболезнование.
   Обхождение мистера Сласса было снисходительно-величественным и вместе с
тем непринужденным, как и подобало, по его мнению, человеку,  вознесенному
на столь высокий пост.
   Миссис Брэндон ответила сдержанным наклонением  головы.  Ее  ресницы  и
брови  были  слегка  подчернены,  а  на  пухлой  розовой  щечке  оранжевым
гримировальным карандашом сделано некое  подобие  соблазнительной  ямочки.
Поистине эта дама была воплощением женственности и трогательно безыскусной
печали. Вместе с тем в ней чувствовалась и хорошая деловая сноровка.
   - Когда я имел удовольствие с вами познакомиться, вы как будто состояли
на службе в правительственных органах в Вашингтоне?
   - Да, я занимала скромную должность в Государственном казначействе,  но
при новом правительстве мне пришлось уйти.
   Миссис Брэндон прикрыла  ресницами  глаза  и  слегка  подалась  вперед,
приняв самую соблазнительную позу. Не могло  быть  сомнений  в  том,  что,
помимо работы в Государственном казначействе, эта дама пробовала свои силы
в самых различных областях. Миссис Брэндон с удовлетворением отметила  про
себя, что от зоркого глаза мистера Сласса  не  укрылось  ничего,  ни  одна
самая ничтожная деталь. Он окинул взглядом знатока ее лакированные ботинки
на пуговках с прюнелевым верхом, черные лайковые  перчатки,  простроченные
белым шелком и застегнутые  гранатовыми  пуговками,  коралловое  ожерелье,
украшавшее на сей раз белоснежную шейку, и бархатные  розы  -  пунцовую  и
желтую, - приколотые к корсажу.
   Весьма элегантная и подающая надежды молодая вдова, хотя  и  перенесшая
недавно столь тяжелую утрату.
   - Так, так, дайте подумать, - с важным видом бормотал мистер  Сласс.  -
Где вы изволите проживать? Позвольте, я запишу  ваш  адрес.  Мистер  Барри
очень тепло отзывается о вас в своем письме. Разрешите мне подумать денька
два-три. Сегодня вторник? Зайдите в пятницу. Быть может, я сумею подыскать
для вас подходящее место.
   Он проводил посетительницу до дверей, и поступь ее, упругая  и  легкая,
также не укрылась от его внимания. В дверях миссис  Брэндон  обернулась  и
бросила на мэра столь  нежный  и  томный  взгляд,  что  он  тут  же  решил
непременно пристроить ее куда-нибудь. Более  очаровательная  просительница
еще ни разу не переступала порога его кабинета.
   А вскоре после этого  достопочтенному  Чэффи  Слассу  пришел  конец.  В
назначенный день миссис Брэндон появилась снова. Ее  туалет  на  этот  раз
приятно оживляла красная шелковая нижняя юбка, кокетливые  оборки  которой
поминутно выглядывали из-под подола черного атласного платья.
   - Видал, какие теперь  тут  ходят?  -  заметил  один  из  привратников,
обломок прежнего режима, другому ветерану. - Вот оно что значит - новое-то
начальство. Из молодых, да ранние!
   Он покрутил головой, оправляя  воротник,  франтовато,  не  без  лихости
обдернул шинель и весело взглянул на  своего  товарища,  такое  же  старое
пропыленное чучело, как и он сам.
   В отве