й  с  городским
займом. Такая комбинация потребовала бы еще тысяч двести или триста.  Если
бы не это обстоятельство...
   Он думал о необъяснимых биржевых паниках, о столь типичных для  Америки
депрессиях, которые обусловливались не столько общим положением в  стране,
сколько характером самих американцев.
   - Если бы дело с Северной Пенсильванской линией было уже закончено...
   Он потер подбородок и разгладил свои холеные, шелковистые усы.
   - Больше не расспрашивайте меня, Джордж, - сказал он наконец, видя, что
его собеседник уже ломает голову над тем, о какой линии  идет  речь.  -  И
никому ни слова! Я сперва хорошенько  проверю  все,  а  потом  мы  с  вами
потолкуем. По-моему, есть смысл заняться этим несколько позднее,  когда  с
Северной Пенсильванской все уже будет  на  мази.  У  меня  сейчас  столько
хлопот, что я не решаюсь  взяться  еще  за  какое-нибудь  дело.  Пока  что
помалкивайте, а там увидим!..
   Он склонился над своим столом, и Стинер встал.
   - Как только вы решите, Фрэнк,  что  пора  действовать,  я  открою  вам
кредит на ту сумму, какая вам понадобится! -  воскликнул  он,  дивясь  про
себя, что Каупервуд не так уж горит желанием взяться за это дело, несмотря
на то, что может рассчитывать  здесь  на  его,  Стинера,  поддержку,  как,
впрочем,  и  во  всякой  другой  выгодной  комбинации.  Почему  бы   этому
талантливому, оборотистому Каупервуду не обогатить их обоих? -  Вы  только
уведомьте Стайерса, и он вам пришлет чек. Стробик находит, что  мы  должны
действовать без промедления.
   - Я займусь этим, Джордж,  -  уверил  его  Каупервуд.  -  Все  будет  в
порядке. Положитесь на меня.
   Стинер  подрыгал  толстыми  ногами,  расправляя   брюки,   и   протянул
Каупервуду руку. Погруженный в обдумывание нового  замысла,  он  вышел  на
улицу. Спора нет, если  он  сумеет  как  следует  спеться  с  Каупервудом,
богатство ему обеспечено: этот человек на  редкость  удачлив  и  в  высшей
степени  осторожен.  Его   новый   дом,   прекрасная   контора,   растущая
популярность и хитроумные комбинации, которые он проводил в жизнь вместе с
Батлером и другими, - все это внушало Стинеру настоящее благоговение.  Еще
одна  линия  конной  железной  дороги!  Они  завладеют  и  ею  и  Северной
Пенсильванской! Ну, если так пойдет  дальше,  он,  Джордж  Стинер,  жалкий
агент  по  страхованию  жизни  и  продаже  недвижимого  имущества,  станет
магнатом, да, да, настоящим магнатом! Погруженный в эти мечтания,  он  шел
по улице, забыв о том, что существуют такие понятия, как гражданский  долг
и общественная нравственность.



        22

   В ближайшие  полтора  года  Каупервуд  оказывал  многочисленные  тайные
услуги Стинеру, Стробику. Батлеру,  казначею  штата  Ван-Ностренду,  члену
пенсильванского сената Рэлихену, так называемому "представителю финансовых
кругов" в Гаррисберге, и различным  банкам,  с  которыми  эти  джентльмены
поддерживали  дружественные  отношения.  В  интересах  Стинера,  Стробика,
Уайкрофта, Хармона, не позабыв, конечно, и самого себя, он провел  дело  с
Северной Пенсильванской линией, после чего сделался держателем пятой части
всех акций этой дороги. Вместе со Стинером он скупил акции коночной  линии
Семнадцатой и Девятнадцатой улиц и также на  паях  с  ним  начал  игру  на
фондовой бирже.
   Летом 1871 года, когда Каупервуду было около тридцати четырех лет,  его
банкирская контора оценивалась в два миллиона долларов, из которых едва ли
не  полмиллиона  принадлежали  ему  лично,  и,   судя   по   перспективам,
открывавшимся перед ним, он в скором времени мог стать  соперником  любого
американского богача. Город - в лице своего казначея  Стинера  -  был  его
вкладчиком на сумму около пятисот тысяч долларов. Штат  -  в  лице  своего
казначея Ван-Ностренда - доверил ему свыше двухсот  тысяч  долларов.  Боуд
накупил акций конных железных дорог на пятьдесят тысяч долларов, Рэлихен -
на  точно  такую  же  сумму.  Целая  орава  политических  деятелей  и   их
прихвостней держала у него  свои  деньги.  Онкольный  счет  Эдварда  Мэлии
Батлера  временами  доходил  до  ста   пятидесяти   тысяч.   Задолженность
Каупервуда различным банкам, зависевшая от того, какие  из  его  ценностей
находились в закладе, колебалась от семисот до восьмисот  тысяч  долларов.
Подобно  пауку  в  серебристой  паутине,  каждая  нить  которой  им  самим
тщательно  соткана  и  испытана,  Каупервуд,  находясь   в   центре   сети
блистательных деловых  связей,  зорко  следил  за  всем,  что  происходило
вокруг.
   Заветным его делом, которому он предавался с большей страстью, чем всем
другим, были манипуляции с акциями конных железных дорог, и прежде всего -
с акциями линии Семнадцатой и Девятнадцатой улиц, фактический контроль над
которой находился в его руках.  Благодаря  авансовому  кредиту,  открытому
Стинером банкирской конторе Каупервуда в то время, когда акции этой  линии
котировались особенно низко, ему удалось скупить  пятьдесят  один  процент
всех акций для себя и для Стинера, и теперь он мог  распоряжаться  дорогой
по собственному благоусмотрению.  Для  этого  ему  пришлось  прибегнуть  к
методам весьма "своеобразным", как их впоследствии называли  в  финансовых
кругах, но зато он скупил акции по цене, назначенной им самим. Сначала  он
через своих агентов вчинил компании ряд исков, требуя возмещения  убытков,
якобы вызванных неуплатой причитавшихся с нее процентов.  Небольшой  пакет
акций в руках подставного  лица,  ходатайство  перед  судом  о  назначении
ревизии, которая установила бы, не следует  ли  учредить  опеку  по  делам
компании, одновременная атака с нескольких сторон на бирже, где акции этой
компании стали предлагать на три, пять, семь и десять пунктов ниже  курса,
-  совокупность  всех  этих  действий  заставила  перепуганных  акционеров
выбросить свои бумаги на рынок. Банки пришли к заключению, что  эта  линия
конки - слишком рискованное предприятие, и потому потребовали от  компании
погашения задолженности. Банк, где работал отец Каупервуда, в  свое  время
выдал ссуду одному из главных акционеров дороги и теперь  тоже  потребовал
возвращения денег. Затем - опять-таки через подставное лицо - начаты  были
переговоры с крупнейшими акционерами: им, мол, предоставляется возможность
выпутаться из создавшегося положения, продав  свои  акции  из  расчета  по
сорок долларов за  сто.  Поскольку  у  них  не  было  никакой  возможности
установить, откуда сыплются все эти напасти, они вообразили, - хотя в этом
не было и крупицы истины, - что дорога находится в  запущенном  состоянии.
Лучше отделаться от нее! Деньги у Каупервуда и Стинера уже были  наготове,
и они стали обладателями пятидесяти одного процента  акций.  Но  поскольку
Каупервуд, как и в афере  с  Северной  Пенсильванской  линией,  втихомолку
скупал у мелких акционеров все, что можно было скупить, контрольный пакет,
равный пятидесяти одному проценту акций, практически оказался в его руках,
а Стинер являлся держателем еще двадцати пяти процентов.
   Это опьянило Каупервуда, ибо он теперь увидел  возможность  осуществить
свою давнишнюю мечту, а именно: реорганизовать эту линию путем слияния  ее
с Северной Пенсильванской, выпустить по три новых акции на каждую  старую,
сбыть их  все,  за  исключением  контрольного  пакета,  затем,  с  помощью
вырученных сумм, войти пайщиком в другие компании конных  железных  дорог,
раздуть ценность новоприобретенных бумаг и в конце концов  продать  их  по
этой раздутой цене. Короче говоря,  Каупервуд  был  одним  из  тех  первых
дерзких спекулянтов, которые позднее захватили в  свои  руки  другие,  еще
более важные отрасли американского хозяйства и в целях личного  обогащения
в конце концов целиком подчинили его себе.
   Что же  касается  этого  первого  слияния  нескольких  линий,  то  план
Каупервуда состоял в следующем: распустить  слухи  о  предстоящем  слиянии
двух  компаний,  исхлопотать  в  законодательных  органах  разрешение   на
продолжение линий, отпечатать заманчивые рекламные проспекты, а позднее  и
годичные  отчеты  и  в  результате  взвинтить  акции  на  фондовой  бирже,
насколько ему позволят его с каждым  днем  все  возрастающие  материальные
ресурсы. Трудность этой операции  заключалась  в  том,  что  для  создания
возможностей, благоприятствующих распространению и  сбыту  такой  огромной
партии акций (на сумму свыше полумиллиона), да еще при намерении  оставить
на полмиллиона этих акций у себя,  необходимо  располагать  очень  большим
капиталом. В подобных случаях недостаточно производить на бирже  фиктивные
покупки, тем самым вызывая  фиктивный  спрос.  Когда  такой  искусственный
ажиотаж введет публику в заблуждение и позволит сбыть  значительную  часть
акций, придется еще довольно долго поддерживать их курс,  для  того  чтобы
окончательно с ними разделаться. Если бы, к примеру, Каупервуд, как это  и
было в данном случае, продал пять тысяч акций, а  пять  тысяч  оставил  за
собой,  ему  пришлось  бы  приложить  все  усилия,  чтобы  поддержать   на
определенном уровне курс сбытых им акций, ибо в противном случае неминуемо
упали бы в цене и акции, оставшиеся у него на руках. Если  же  -  как  это
делалось почти всегда - он заложил бы свои акции в банке, а полученные под
них деньги использовал в других сделках, то при резком падении  курса  его
акций банк, отстаивая свои интересы, потребовал бы добавочного обеспечения
или даже полного покрытия задолженности. А это уже  значило  бы,  что  его
афера потерпела крах и ему самому  грозит  банкротство.  Сейчас  Каупервуд
проводил сложнейшую финансовую кампанию  в  связи  с  выпуском  городского
займа,  курс  которого  непрерывно  колебался,  но  в  данном  случае  эти
колебания были для него более чем желательны, ибо в конечном счете  он  на
них наживался.
   Новое нелегкое бремя,  при  всей  заманчивости  предприятия,  требовало
удвоенной бдительности. Продав акции по высокому курсу, он сможет  вернуть
ссуду, взятую у городского казначея. Его собственные  акции  в  результате
прозорливости, умения извлекать выгоду  даже  из  отдаленного  будущего  и
ловко  составленных   проспектов   и   отчетов   будут   котироваться   по
нарицательной стоимости или только чуть-чуть  уступят  ей.  У  него  будут
деньги,  которые  он  вложит  в  другие  конно-железнодорожные  линии.  Не
исключено, что он со временем приберет к рукам финансовое руководство всей
системой конных  железных  дорог  и  тогда  станет  миллионером.  Одна  из
хитроумных выдумок  Каупервуда,  свидетельствовавшая  о  дальновидности  и
недюжинном уме этого человека, заключалась в том, что  по  мере  удлинения
существующих линий или  прокладки  новых  веток  он  всякий  раз  создавал
самостоятельные предприятия. Скажем, владея линией протяжением  в  две-три
мили и пожелав продолжить ее на такую же дистанцию  и  по  той  же  улице,
Каупервуд не  передавал  этот  новый  участок  существующему  акционерному
обществу,  а  создавал  новую  компанию,  которая  и  контролировала   эти
дополнительные  две-три   мили   конной   дороги.   Это   предприятие   он
капитализировал  в  определенную  сумму,  на  которую  выпускал  акции   и
облигации, что давало ему возможность немедленно  приступать  к  прокладке
новой линии и быстро пускать ее в действие. Покончив  с  этим,  он  вливал
дочернее предприятие в первоначальную компанию, выпуская  при  этом  новую
серию акций и облигаций, которым предварительно обеспечивал широкий  сбыт.
Даже братья, работавшие на него, не знали всех многочисленных разветвлений
его деятельности и только слепо выполняли его приказания.  Случалось,  что
Джозеф озадаченно говорил Эдварду:
   - Гм! Фрэнк, надо думать, все-таки отдает себе отчет в своих действиях.
   С другой стороны, Каупервуд внимательно следил за тем,  чтобы  все  его
текущие обязательства оплачивались своевременно или даже досрочно, так как
ему важно было  показать  всем  свою  неукоснительную  платежеспособность.
Ничего  нет  ценнее  хорошей  репутации  и  устойчивого   положения.   Его
дальновидность, осторожность  и  точность  очень  нравились  руководителям
банкирских домов, и за ним действительно укрепилась слава одного из  самых
здравомыслящих и проницательных дельцов.
   И все же случилось  так,  что  к  лету  1871  года  ресурсы  Каупервуда
оказались изрядно распыленными, хотя и не настолько, чтобы  положение  его
можно  было  назвать  угрожающим.  Под   влиянием   успеха,   всегда   ему
сопутствовавшего, он  стал  менее  тщательно  обдумывать  свои  финансовые
махинации.  Мало-помалу,  преисполненный  веры  в  воплощение  всех  своих
замыслов, он и  отца  убедил  принять  участие  в  спекуляциях  с  конными
железными  дорогами.  Старый  Каупервуд,  пользуясь  средствами   Третьего
национального банка, должен был частично финансировать  сына  и  открывать
ему кредит, когда тот срочно нуждался в деньгах. Вначале старый джентльмен
немного нервничал и был настроен скептически, но, по мере того  как  время
шло и ничего, кроме прибыли, ему не приносило, он осмелел  и  почувствовал
себя гораздо увереннее.
   - Фрэнк, - спрашивал он иногда, глядя на сына поверх  очков,  -  ты  не
боишься зарваться? В последнее время ты заимствовал очень большие суммы.
   - Не больше, чем бывало раньше, отец, если учесть мои ресурсы.  Крупные
дела нельзя делать без широкого кредита. Ты знаешь это не хуже меня.
   - Это, конечно, верно, но... Возьмем, к примеру, линию Грин и Коутс,  -
смотри, как бы тебе там не увязнуть.
   - Пустое. Я досконально знаком с положением дел этой компании. Ее акции
рано или поздно должны подняться. Я сам их взвинчу.  Если  понадобится,  я
пойду на то, чтобы слить эту дорогу с другими моими линиями.
   Старый Каупервуд удивленно посмотрел  на  сына.  Свет  еще  не  видывал
такого дерзкого, бесстрашного комбинатора!
   - Не беспокойся обо мне, отец! А если боишься, лучше потребуй погашения
взятых мною ссуд. Мне любой банкир даст денег  под  мои  акции.  Я  просто
предпочитаю, чтобы прибыль доставалась твоему банку.
   Генри Каупервуд сдался. Против таких доводов ему нечего было возразить.
Его банк широко кредитовал Фрэнка, но в конце концов не шире,  чем  другие
банки. Что же касается его собственных  крупных  вложений,  в  предприятия
сына, то Фрэнк обещал  заблаговременно  предупредить  его,  если  настанет
критический  момент,  Братья  Фрэнка  тоже  всегда  действовали  под   его
диктовку,  и  теперь  их  интересы  были  уже  неразрывно  связаны  с  его
собственными.
   Богатея день ото дня, Каупервуд вел  все  более  широкий  образ  жизни.
Филадельфийские антиквары, прослышав о его художественных  наклонностях  и
растущем богатстве, наперебой  предлагали  ему  мебель,  гобелены,  ковры,
произведения искусства и картины -  сперва  американских,  а  позднее  уже
исключительно иностранных мастеров. Как в его собственном доме,  так  и  в
отцовском было еще недостаточно красивых  вещей,  а  вдобавок  существовал
ведь и дом на Десятой улице,  который  ему  хотелось  украсить  как  можно
лучше. Эйлин всегда неодобрительно отзывалась о  жилище  своих  родителей.
Любовь к изящным вещам была неотъемлемой особенностью ее натуры, хотя она,
возможно, и не сознавала этого. Уголок, где происходили их тайные встречи,
должен быть уютно и роскошно  обставлен.  В  этом  они  оба  был-и  твердо
убеждены. Итак,  постепенно  дом  превратился  в  подлинную  сокровищницу:
некоторые комнаты здесь были меблированы еще изысканнее,  чем  в  особняке
Фрэнка. Он начал собирать здесь редкие экземпляры средневековых  церковных
риз, ковров и гобеленов. Приобрел мебель во вкусе эпохи  короля  Георга  -
сочетание Чиппендейла, Шератона и Хеплуайта, несколько видоизмененное  под
влиянием итальянского  ренессанса  и  стиля  Людовика  Четырнадцатого.  Он
ознакомился с прекрасными образцами фарфора, скульптуры, греческих ваз,  с
восхитительными коллекциями японских резных  изделий  из  слоновой  кости.
Флетчер   Грей,    молодой    совладелец    фирмы    "Кейбл    и    Грей",
специализировавшейся  на  ввозе  произведений  искусства,   как-то   зашел
предложить  Каупервуду   гобелен   XIV   столетия.   Подлинный   энтузиаст
антикварного дела, он сразу сумел заразить Каупервуда своей  сдержанной  и
вместе с тем пламенной любовью ко всему прекрасному.
   - В создании  одного  только  определенного  оттенка  голубого  фарфора
различают пятьдесят периодов, мистер Каупервуд! - рассказывал Грей.  -  Мы
знаем ковры по меньшей мере семи  различных  школ  и  эпох  -  персидские,
армянские, арабские, фламандские, современные польские, венгерские  и  так
далее. Если  вы  когда-нибудь  заинтересуетесь  этим  делом,  я  бы  очень
советовал вам приобрести полную - я хочу сказать, характерную  для  одного
какого-нибудь периода или же всех периодов в целом - коллекцию ковров. Как
они прекрасны! Некоторые коллекции я видел собственными глазами, о  других
только читал.
   - Вам не так уж трудно обратить меня в свою веру, - отвечал  Каупервуд.
- Искусство со временем еще приведет меня к разорению. Я  по  самой  своей
природе к нему неравнодушен, а вы с Элсуортом и Гордоном  Стрейком,  -  он
имел в виду знакомого юношу, страстного любителя живописи, -  совсем  меня
доконаете.  Стрелка  осенила  блестящая  идея.  Он  предлагает,  чтобы   я
незамедлительно начал собирать образцы шедевров, характерные для различных
школ и эпох, и уверяет, что полотна крупных  мастеров  со  временем  будут
возрастать в цене и то,  что  я  теперь  куплю  за  несколько  сот  тысяч,
впоследствии  будет  оцениваться  в  миллионы.  Но  он  не  советует   мне
заниматься американскими художниками.
   - Он прав, хотя и не в моих интересах хвалить конкурента! -  воскликнул
Грей. - Только для этой затеи нужны огромные деньги.
   -  Не  такие  уж  огромные.  И,  во  всяком  случае,  не   сразу.   Для
осуществления такого замысла  потребуются  годы.  Стрейк  считает,  что  и
сейчас можно  раздобыть  прекрасные  образцы  разных  школ  с  тем,  чтобы
впоследствии заменить их, если представится что-нибудь лучшее.
   Несмотря на внешнее спокойствие Каупервуда,  его  душа  всегда  чего-то
искала. Вначале  единственным  его  устремлением  было  богатство  да  еще
женская красота. Теперь он полюбил искусство ради него самого, и это  было
как первые проблески зари на небе. Он начал понимать, что женская  красота
должна быть окружена всем самым прекрасным в жизни  и  что  для  подлинной
красоты есть только один достойный фон - подлинное искусство. Эта  девочка
- Эйлин Батлер, еще такая юная и вся светящаяся прелестью, пробудила в нем
стремление к красоте,  раньше  ему  не  свойственное  до  таких  пределов.
Невозможно определить те тончайшие реакции, которые возникают в результате
взаимодействия характеров, ибо никто не знает, в какой степени  влияет  на
нас предмет нашего восхищения.  Любовь,  вроде  той,  что  возникла  между
Каупервудом и Эйлин, - это капля яркой краски в стакане чистой  воды  или,
вернее,  неизвестное  химическое  вещество,  привнесенное   в   сложнейшее
химическое соединение.
   Короче говоря, Эйлин Батлер, несмотря на свою юность,  была  несомненно
сильной личностью. Ее почти безрассудное честолюбие являлось  своего  рода
протестом против серого домашнего окружения.  Не  следует  забывать,  что,
родившись в семье Батлеров, она в течение многих лет была  одновременно  и
носительницей  и  жертвою   их   примитивно-антихудожественных   мещанских
взглядов на жизнь, тогда как теперь благодаря общению  с  Каупервудом  она
узнала о таких сокровищах жизни, даруемых человеку  богатством  и  высоким
общественным положением, о каких раньше и не подозревала. Как пленяла  ее,
например, мысль о будущих светских успехах, когда она станет женой  Фрэнка
Каупервуда! А его яркий и блестящий ум, раскрывавшийся перед нею в  долгие
часы свиданий, ум, которым она не могла  не  восхищаться,  слушая  четкие,
ясные объяснения и наставлен