мы больше не  желаем.  Я  бы  даже
добавил, что судить его, на мой взгляд, не самая  лучшая  идея.  Кто  знает,
чего он наговорит в зале суда?
   М. Я-то знаю это, а вам его речи  определенно  не  на  пользу,  и  у  вас
остается один выход: убийство. Только кто возьмет на  себя  смелость  отдать
такое распоряжение теперь, когда Черчилль уже не  у  власти?  Могу  сообщить
вам, что Гитлер настолько измотан и так разочарован, что и сам не вернется в
политику... Если не начнется война с Советами и Запад сам  не  попросит  его
вернуться. В том, что народ его примет, у меня нет никаких  сомнений...  Так
что же вы все-таки хотите знать?
   С. Сейчас загляну  в  свои  записи...  Итак,  не  могли  бы  вы  поточнее
рассказать о... бегстве Гитлера из Берлина? О том, как он покинул город? Нас
интересует, когда вы впервые узнали об этом, какую  играли  роль.  И  вообще
все, что вы можете сказать.
   М. Господи, да мы проведем тут целые сутки, если  я  стану  говорить  обо
всем подробно! Ладно, попытаюсь ответить, не прибегая к своим записям.
   С. Сделайте все, что от вас зависит.
   М. Я стараюсь припомнить... Итак, в марте 1945-го, когда  я  находился  в
рейхсканцелярии, мне сообщили,  что  Гитлер  хочет  меня  видеть  как  можно
скорее. Когда я прибыл, он беседовал с чиновником  Министерства  иностранных
дел и потом сразу принял меня. С ним больше никого не было. Он  сказал,  что
желает поговорить со мной наедине, и предложил прогуляться по саду.
   С. При канцелярии?
   М. Да, в том знаменитом саду. День  был  холодный,  и  я  посоветовал  не
выходить на воздух, но Гитлер настаивал, и мы  вышли  в  сад.  Внезапно  там
показался Борман в теплом пальто:  судя  по  всему,  он  был  готов  принять
участие в беседе, но Гитлер очень спокойно сказал ему, что намерен  говорить
только со мной. Борману это очевидно не понравилось,  однако  он  не  посмел
перечить  Гитлеру  и  ушел,  всем  своим  видом  пытаясь   выразить   полное
удовлетворение. Позднее я приметил, что он смотрит на нас из  верхнего  окна
канцелярии, но, конечно, слышать нашего разговора не мог при всем желании.
   С. Этот разговор, полагаю, имел отношение к отъезду?
   M. Первые же фразы были именно об этом.  О  том,  что  война  вступила  в
неблагоприятную для нас фазу и совершенно очевидно: конец близок. На  западе
уже форсировали Рейн,  а  с  востока  советские  войска  быстро  подходят  к
Берлину. И ничто их уже не сможет сдержать... "Мюллер, - сказал Гитлер, -  я
хочу услышать ваше мнение по очень важному для  меня  вопросу.  Вы  один  из
немногих, кто достаточно независим и беспристрастен, а следовательно, можете
быть объективным. То, о чем я сейчас  скажу,  должно  остаться  между  нами.
Даете слово?" Разумеется, я обещал хранить молчание,  и  он  начал  подробно
рассказывать  о  военной  ситуации.  Говорил,  что  понимает:  война   почти
окончена, и не в нашу пользу, и сейчас он ищет  какого-то  решения,  выхода.
Хочет понять свою роль на этом, последнем,  этапе.  Упомянул  о  возможности
уехать из Берлина в горы  и  продолжать  оттуда  сопротивление...  А  может,
сдаться... или  покончить  с  собой...  Он  говорил  обо  всем  этом  как-то
отстраненно, словно речь  шла  о  другом  человеке  из  другого  времени.  И
спрашивал моего совета, хотел знать, что я думаю об этих трех  вариантах.  Я
отвечал, что наши враги желают разделаться  с  ним  лично;  что  уничтожение
немецкого государства, нашей партии для  них  важно,  но  еще  важнее  арест
Гитлера или его смерть. Он был согласен со мной.
   С. А не было у него ощущения, что лучше  всего  сдаться?  Это  бы  спасло
множество жизней с обеих сторон.
   М. Я твердо рекомендовал ему ни в коем случае этого не  делать.  С  какой
стати ему сдаваться после такого длительного сопротивления, затраты стольких
сил? Он согласился со мной. Я сказал также, что, если он отправится в  горы,
неприятель станет неотступно преследовать его и в конце концов  через  месяц
или полгода поставит в то же положение, в каком Гитлер  находится  в  данное
время - перед тем же выбором. И с этим он был согласен. И тут он начал очень
резко говорить о нашем военном командовании, обвиняя их всех в том, что  они
при первой возможности его непременно предадут и уже предали. Потом стал еще
резче осуждать Гиммлера. Ведь тот возглавлял войска СС, охранные  отряды,  и
Гитлер всегда был уверен, что может положиться на них, что они выполнят свой
долг по отношению к нему лично...  А  что  он  видит  с  недавнего  времени?
Гиммлер стал бесполезен, у него сдали нервы, и  тогда  Гитлер  отправил  его
командовать  армейской  группой  "Висла"  с  обещанием  сделать  командующим
армией, если тот сумеет  сдержать  наступление  Советов.  Однако,  продолжал
Гитлер,  он  не  выполнил  приказа  защитить  Померанию,  а   вместо   этого
присоединился к армии,  отступавшей  к  Берлину.  Советские  войска,  как  и
предрекал  Гитлер,  захватили  Померанию,  и  теперь  что  остается?  Только
избавиться от этого человека... Гитлер называл его  психом  и  маньяком.  Он
также очень грубо говорил о Геринге и его военно-воздушных силах. Я  сказал,
что согласен с его мнением об  этих  двух  людях,  и  предложил  их  уволить
немедленно, но он ответил, что уже поздно, этим не поможешь. Уверяю  вас,  в
тот момент он их люто ненавидел.
   С. Не хочу показаться невежливым, генерал, но не предложили вы себя в тот
момент на должность Гиммлера?
   М. Чепуха! На несколько недель? Конечно, нет... После  взрыва  откровения
Гитлер успокоился и несколько минут медленно ходил взад и вперед по  дорожке
сада. Потом вдруг спросил меня, что я думаю о его самоубийстве.
   С. Полагаете, он рассчитывал на ваше одобрение?
   М. Нет, мы оба католики, хотя Гитлер не посещал церковь. Но  самоубийство
для нас все равно большой грех. Мы поговорили несколько минут на эту тему, и
затем он заговорил о своей юности,  о  католических  школах  в  Австрии.  Он
вообще был склонен во время беседы ходить вокруг да около основной темы. Мне
было холодно, я хотел, чтобы он поскорее добрался до сути и высказал  прямо,
чего хочет. В конце концов он спросил, как бы я поступил  на  его  месте.  Я
сразу  ответил,  что  уехал  бы  из  Берлина  и  некоторое  время  тщательно
скрывался. А потом, если Советы и Америка начнут  драчку  друг  с  другом  в
Европе, он мог бы оказаться полезным для американцев. Я не  стал  обсуждать,
стоит ли ему объединиться со Сталиным: мы оба ненавидели  коммунистов,  и  я
точно знал, что в последние годы Гитлер отверг несколько серьезных советских
предложений о мире.
   С. Он всерьез  рассматривал  идею  о  том,  что  может  быть  востребован
американцами?
   М. Достоверно  сказать  не  могу,  но  разговор  об  этом  был.  Лично  я
сомневаюсь, хотя совершенно ясно, что в это время он нуждался в поддержке  и
искал ее... Еще я сказал ему  тогда,  что  сейчас  он  должен  инсценировать
смерть и появиться, если сумеет, значительно позднее. Я объяснил свои  слова
так: если враги узнают, что вы  скрылись,  они  начнут  искать  вас;  станут
исследовать всю поверхность земного шара, и вам негде будет укрыться - разве
только в ледяной пещере на Южном полюсе.  Если  же  они  посчитают,  что  вы
мертвы, то не станут предпринимать такие поиски... Я добавил, что скрываться
ему нужно не в Германии, где его почти все знают, а где-то в тихом, укромном
месте, где он сможет спокойно ждать перемен. И еще сказал, что мир не  живет
без перемен и что Америка и Советы не могут не столкнуться лбами.
   С. Вы забыли об англичанах...
   М.  Это   вполне   естественно.   Эта   страна   совершила   историческое
самоубийство, когда приняла решение объявить нам войну. Когда-то Англия была
самой могущественной страной на  планете,  но  не  теперь.  К  тому  времени
главными силами на земле остались русские и американцы.  Но,  пока  Рузвельт
был президентом у вас в стране, Сталин еще мог добиваться чего хочет. Однако
Рузвельт болел и угасал. Это было ясно даже по фотографиям и  фильмам,  и  у
меня были сведения, что он не доживет до конца своего президентского  срока.
Впрочем, это не значило, что ему не суждено увидеть конец  войны  и  разгром
Германии... Я говорил Гитлеру, что, если ждать долго,  что-то  всегда  может
измениться. Он больше, чем кто-либо другой, должен это  знать.  Я  припомнил
наши прежние деньки в Мюнхене, когда мой отдел полиции преследовал его  и  с
ним в любой момент могли покончить, но  он  был  настойчив  и  выдержал.  Он
согласился, что так и было, и, как мне показалось, успокоился, взял меня под
руку и повел по саду.
   С. Вы долго не возвращались в дом, генерал?
   М. Довольно долго.
   С. И по-прежнему никого не было вокруг?
   М. Ни в саду, ни в канцелярии. Конечно, стояла стража у входов, но они не
могли слышать нашего разговора. А в саду, повторяю, никого - только холод  и
резкий ветер, так что лучшего места для тайных переговоров не найти.  Гитлер
говорил тихо. Его голос звучал вообще довольно мягко, когда он  разговаривал
с глазу на глаз... Мы начали обсуждать побег. У него была способность быстро
соображать и делать выводы. Не могу не признать, в эти минуты я  думал  и  о
своей судьбе, прекрасно понимая, что, если русские схватят меня, то  тут  же
расстреляют на месте.
   С. Были у вас уже какие-то определенные планы в это время? О вашем побеге
мы уже говорили раньше.
   М. Да, у меня были планы, я размышлял по этому поводу. После 1943 года  я
уже предвидел исход войны и решал в уме вопрос "когда?", а не вопрос  "нужно
ли?". Так что довольно рано я уже  строил  планы  в  этом  смысле...  Гитлер
говорил о Швейцарии, но я всегда был против: он там не  мог  бы  чувствовать
себя защищенным ни при каких обстоятельствах. Если враги узнают о месте  его
пребывания, то не остановятся перед тем, чтобы направить туда войска.  Да  и
сама Швейцария сделает все, чтобы не впустить его на свою территорию.  Когда
мы говорили в саду, он согласился с моим мнением  и  предложил  Испанию  или
Южную Америку. Мы долго обсуждали эти варианты. Все, что я могу сказать  вам
сейчас по этому поводу, укладывается в несколько слов: я предложил  Испанию.
А еще точнее, если угодно, - Барселону. Это один из главных  портов,  откуда
легче выехать, если будет необходимо. В Барселоне у меня были свои  люди,  я
мог помочь ему попасть туда и обосноваться там. Он согласился, и мы  перешли
к более конкретным вопросам, связанным с его отъездом.
   Я сказал, что ему следует вылететь с аэродрома Гатов  или  с  какого-либо
другого южнее и что выполнить этот  полет  может  Вернер  Баумбах.  Как  вы,
наверное, знаете, он достаточно искусный пилот, знакомый с различными типами
самолетов. В преданности Баумбаха, заверил  я,  можно  не  сомневаться.  Мои
слова вызвали саркастические замечания Гитлера по поводу преданности вообще.
Однако с кандидатурой Баумбаха он согласился.
   С. Вы поговорили с Баумбахом?
   М. Конечно. С этим все было в  порядке,  но  появилась  другая  проблема:
Гитлер начал рассуждать о том, кого он должен взять с  собой.  Ему  хотелось
проявить заботу и спасти как можно больше людей  из  своего  окружения.  Мне
стоило немалых усилий и времени доказать ему, что это просто невозможно, и в
первую очередь по соображениям конспирации. Ведь если противник  знает,  что
Гитлер находится в Берлине и затем внезапно исчезает оттуда с большим числом
своих  соратников  и  обслуживающего  персонала,  это   сразу   наводит   на
подозрение, что он бежал, и поиски начнутся немедленно. У нас возникли споры
по этому поводу, и в конце концов список был сокращен до нескольких человек.
Я считал, что чем больше людей из его окружения останется здесь, в  Берлине,
тем лучше для... тем больше надежды, что противник поверит в смерть Гитлера.
Он первым вспомнил о своем двойнике, и мы оба немного посмеялись.
   В общем, все было  достаточно  просто.  Мы  отправили  всех  остальных...
врачей, стенографистов,  других  чиновников  сразу  после  празднования  дня
рождения  фюрера.  В  тот  же  день  улетели  и  главные  фигуры  -  Геринг.
Риббентроп.  Остались  те,  кто  не  представлял   большого   интереса   для
противника. Если не считать Геббельса. О нем вопрос особый. Он говорил,  что
сам решит свою судьбу, независимо от того как поступит  Гитлер,  и  что  его
единственное решение - покончить с собой. Я уже знал об этом из наших с  ним
разговоров,  и  меня  беспокоила  судьба  его  шестерых  детей,  но  он  был
непоколебим. Убедить ни Геббельса, ни его  жену  я  не  мог,  не  удалась  и
хитрость: уговорить, чтобы они покончили с собой до  того,  как  принудят  к
этому своих детей. В этом случае мы могли бы спасти их.
   Не удивляйтесь: да,  я  мог  бы,  пожалуй,  застрелить  Бормана  или  еще
кого-то... но смерть детей... совсем другое дело.
   В последний день своего пребывания там...  когда  я  сидел  в  бункере  и
просматривал радиосообщения, ко мне  вошел  малыш  Геббельс  и  спросил,  не
поиграю ли я с ним. Со стесненным сердцем я отказал ему и отправил обратно к
родителям. Теперь уже было важно,  чтобы  Геббельс  поскорее  выполнил  свое
намерение, чтобы русские, когда войдут, нашли и опознали  его  останки.  Мои
попытки остановить или задержать его и его жену Магду, в том  числе  попытка
спасти детей, не привели бы уже ни  к  чему  хорошему...  Еще  раз  повторю:
можете удивляться тому, что человек, посылавший стольких людей в  концлагеря
и на смерть, проявил такую слабость к каким-то шестерым ребятишкам, и тем не
менее это так. А теперь поговорим о чем-нибудь другом.
   С. Я вовсе не осуждаю вас за проявление  чувств.  Это  свойственно  всем,
генерал.
   М. Продолжим. Итак, Гитлер и я закончили разговор в полном согласии.  Мне
было поручено взять полное руководство операцией и  сообщать  ему  о  каждом
своем шаге. Я снова упомянул о Бормане, и Гитлер сказал, что на определенном
этапе тот был полезен, но необходимость в нем исчезла и говорить  ему  ни  о
чем не надо.
   С. Мне поручено спросить: вы убили Бормана по приказу Гитлера?
   М. Нет, это было исключительно мое мнение, что он заслуживает этого. И  я
не убивал его лично, хотя он стал для меня особенно значительной  помехой  с
той минуты, когда Гитлер покинул Берлин... А в  тот  день,  о  котором  идет
речь, мы вернулись в канцелярию...
   Гитлер уговорил меня выпить чашку какао, говоря, что я  совсем  замерз...
По выходе из его кабинета я столкнулся в коридоре с Борманом. Мартин  Борман
был маленький, толстый, неприятный человечек, я не  любил  его.  А  он  меня
просто ненавидел, как всякого, кто становился между ним и Гитлером, и сейчас
пребывал в дикой ярости. Он потребовал, чтобы я сообщил, о чем мы  толковали
с фюрером, объяснив свое желание тем, что будто бы ведет записи всех бесед с
ним - особенно в это тревожное время - для исторических целей. Я посоветовал
ему в таком случае обратиться напрямую к Гитлеру, и тогда Борман стал  орать
на меня, угрожая арестом. Поскольку поблизости никого не было, я ответил ему
руганью и сказал, чтобы он занимался своим делом,  а  что  касается  ареста,
посмотрим, кто кого... Еще я добавил, что  Гитлер  строго-настрого  запретил
мне беседовать с ним, и это напугало Бормана. Он заметно побледнел и ринулся
к Гитлеру в кабинет. Мне всегда казалось, Борман ненавидит меня еще и за то,
что я оставался истинным  католиком,  он  же  испытывал  ненависть  ко  всем
христианам - такую же, как к евреям.
   С. Хотелось, чтобы вы сообщили,  где  примерно  может  находиться  Борман
сейчас, если он жив.  Это  сберегло  бы  нам  немало  времени  и  денег.  Вы
наверняка знаете, что с ним произошло, и можете нам помочь.
   М. Разыщите доктора, и тот скажет вам об этом.
   С. Мореля?
   М. Штумпфеггера. Он знает, что его ждет виселица за его медицинские опыты
и ему нечего терять. Поговорите с ним. А если спрашиваете меня, где  Борман,
полагаю, что он медленно  жарится  в  аду  вместе  с  Гиммлером,  и  другими
свиньями, и с Рузвельтом на соседнем вертеле.
   С. Оставим других в покое, генерал.
   М. Согласен.
   (Вопрос об исчезновении Гитлера то и дело возникает в стенограмме беседы.
Несомненно, американские спецслужбы не принимали версию о его самоубийстве и
настойчиво, хотя и достаточно вежливо,  пытались  вытянуть  из  Мюллера  как
можно больше информации. )
   С.... Когда, я имею в виду апрель сорок пятого, вы в последний раз видели
Гитлера и где?
   М. Это было 22-го вечером, около половины девятого, в саду канцелярии.
   С. Он... был тогда жив?
   М. Вполне.
   С. Вы с ним говорили?
   М. Да.
   С. Присутствовали при этом другие люди? Кто именно?
   М. Его камердинер Хайнц Линге и Раттенхубер. Тот появился позднее.
   С. Был там еще кто-нибудь, когда вы видели Гитлера в последний раз?
   М. Тот, кто присматривал за его собакой. Он  держал  Блонди  на  поводке.
Гитлер собирался сам погулять с ней.
   С. Вы о чем-то говорили с Гитлером в тот вечер?
   М. Да, вернее, он сам заговорил со мной.
   С. Могли бы вы сказать, о чем он говорил?
   М. Да. Он пожал мне руку и поблагодарил за все, что я сделал для  него  и
для страны, и выразил надежду, что мы вскоре увидимся. А еще пожелал,  чтобы
моя семья избежала всяческих несчастий. Потом  он...  нет,  он  велел  Линге
передать мне кожаный портфель и сказал мне... Гитлер сказал  мне:  это  все,
что он может в настоящее время сделать для меня... Затем снова пожал руку, и
я заметил у него на глазах слезы.
   С. А после того? Что он сделал после передачи вам портфеля?
   М. После... да... он ушел... ушел вместе с Линге и с собакой... Больше  я
его никогда не видел... А немного позднее  вернулся  Линге...  туда,  где  я
продолжал стоять... Помню, он тоже плакал.
   С. Он говорил что-нибудь?
   М. Да, он произнес: "Хозяин уехал. Это навсегда".
   С. Под словом "навсегда" он не мог подразумевать, что Гитлер мертв?  Что,
скажем, он убил его?
   М. Нет, мы оба поняли одинаково: он хотел сказать, что Гитлер уехал и  не
вернется. Уехал, а не умер.
   С. Понимаю вас. Вы сами верите в это?
   М. Абсолютно.  Могу  повторить:  Гитлер,  будучи  живым,  покинул  Берлин
вечером 22 апреля 1945 года.
   С. Вы... вами был упомянут Раттенхубер. Несколько минут назад вы сказали,
что он подошел к вам. Так?
   М. Да.
   С. Линге еще был там в то время?
   М. Да, он стоял очень расстроенный.
   С. Раттенхубер знал о... об отъезде?
   М. Конечно.
   С. Он подошел к вам в саду канцелярии... и что? Что он сказал о Гитлере?
   М. Он сказал: "Фюрер нас покинул. Теперь у нас новый фюрер".
   С. Новый? О ком он говорил?
   М. Он говорил о новом фюрере.
   С. Вы имеете в виду Мартина Бормана?
   М. Нет, я имею в виду нового Гитлера.
   С. Кто же это?
   M. Он пришел вместе с Раттенхубером. Новый Гитлер.
   С. Вы не улавливаете моего вопроса. Кто был этот новый Гитлер, заменивший
прежнего в тот вечер?
   М. Его двойник.
   С. Нам известны слухи о двойнике. Русские не исключали такой возможности.
Вы уверены в том, что он был?
   М. Да.
   С. Что вы можете рассказать об этом?
   М. Еще в 1941 году мне стало известно через службу гестапо в Бреслау, что
там на полиграфической фабрике работает некто,  двойник,  копия  Гитлера.  Я
приказал доставить мне его фотографии и убедился, что сходство в самом  деле
удивительное. Хотя у того человека не было усов и  прическа  совсем  другая.
Его привезли в Берлин, и я побеседовал с ним.
   С. Он находился в тюрьме в это время?
   М. Нет, вовсе нет. У нас были с ним вполне дружеские беседы.
   С. Что вы можете сообщить о нем?
   М. Он родился тоже в Австрии, в округе Вальдфиртель. Родом  из  семейства
Силлип, они дальние родственники Гитлера, но этот  человек  никогда  его  не
знал. Потом их семья переехала куда-то недалеко от Праги... в Гасторф. После
Первой мировой войны эти земли вошли в состав Чехословакии,  и  тогда  семья
Силлип переселилась в Бреслау. Человек этот  не  женат,  он  преданный  член
партии, состо