план  интерпретации
сообщения реципиентом34.
 
   1.3.2  СТРУКТУРА   ЗНАКА   ПРИ   РАССМОТРЕНИИ   ЯЗЫКА   КАК   СТАТИЧЕСКОЙ
СЕМИОТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ
   При подобном рассмотрении определение знака как представителя чего-то вне
знака  и  вместо  знака  относится  также  к  его  составным   частям.   Это
обстоятельство   открывает   дорогу   интерпретации   знака   как   сущности
односторонней: в  качестве  знака  может  быть  осмыслена  фонетическая  или
графическая сторона знака, его носитель,  или  же,  наоборот,  его  значение
(так, А.Ф. Лосев отмечал: "значение знака есть знак, взятый в  свете  своего
контекста"35). И все же, когда мы воспринимаем дым как знак костра или  след
на песке как знак человека, мы осмысливаем эти величины лишь в  определенном
конвенциональном  отношении,  восстанавливая  либо  привычную   связь   двух
явлений, либо прямое указание одного явления на другое.
   В то же время асимметрия плана выражения знака  и  плана  его  содержания
обладает своим собственным диапазоном для каждого отдельно взятого знака.  К
тому же вряд ли можно считать, что две стороны знака полностью  коррелируют:
утверждая, что носитель знака имеет некую форму (звуковую или  графическую),
мы указываем на нечто, имеющее онтологический статус, однако утверждая,  что
знак  имеет  значение,  мы  не  можем  приписать  значению  такой  же  модус
существования, как,  скажем,  звуковым  последовательностям  дерево  или  же
arbor. Точно так же, исходя из любого  конвенционального  знака,  мы  должны
прийти к его одному или нескольким, но определенным  значениям,  но  идя  от
какого-либо концепта, мы приходим к достаточно разнообразным языковым формам
(например, перебирая варианты при решении кроссвордов). Таким образом,  хотя
метонимический или синекдохальный принципы и дают возможность  считать  одну
из двух сторон знака знаковой сущностью, понятно, почему концепция знака как
односторонней сущности получила меньшее распространение, чем двухсторонняя.
   В соответствии с описываемой парадигмой  языковой  знак  не  представляет
строго фиксированного содержания: определяющим для него признается контекст.
Ближайший контекст, далее, проясняется через включающий  его  отрезок  речи,
который входит в более широкую связь целого текста, и т. д. Полное прочтение
знака достижимо лишь в горизонте языка, культуры. Понятно, что такой  подход
тяготеет к установлению скорее синтагматических отношений  в  языке:  анализ
процесса равен здесь констатации его результата,  который  может  задаваться
комбинаторно, через последовательное описание окружения элемента.
   При этом доконтекстная семантика знака в естественном языке  не  является
лингвистическим  построением:   она   ощущается   языковым   сознанием   как
несомненная  реальность.  Если  условный  знак  (знак   формального   языка)
бессмыслен вне установленной (конвенциональной) области функционирования, то
знак естественного языка всегда "уже был" и "должен приниматься  таким,  как
он  есть"  (Соссюр)  не  только  в  смысле  невозможности  изменить  его  по
индивидуальной интенции носителя языка, но и в том смысле, что он  опережает
в концептуальном пространстве свои частные контексты.
   Ввиду сочетания, таким образом, в этой исходной семантике языкового знака
некоторой   "пред-данности"   и   возможности    произвольного    осмысления
принимается, что она допускает положительное определение, но лишь в терминах
перспектив, открываемых ею для "внутренней инициативы" (Бодуэн  де  Куртенэ)
говорящего. В качестве этих перспектив описываются:
   * способность языкового знака соотноситься со всем,  что  так  или  иначе
значимо для мысли;
   *  имплицируемая  его  эмпирической  стороной  возможность   мотивировать
референцию через генетические и структурные взаимозависимости, узус и т.д.
   С этой точки зрения произвольность языкового  знака  рассматривается  как
открытость,  поскольку  она  допускает  свободное  движение  мысли  в  среде
естественного языка за рамками  фиксированных  значений,  обеспечивая  выход
смысла  не  только  к  обобщенным  мыслительным  представлениям,  но   и   к
трансцендентному референту. Значимость не привносится в готовый знак  извне,
а возникает с превращением в знак не-знака, когда на последний  проецируются
возможности  человеческого  различения  и   истолкования   вещей.   С   этим
связывается до некоторой степени развитое понимание инструментальной функции
языка в платоновой  традиции:  основа  семантики  и,  в  силу  этого,  самое
существо языкового знака могут быть отождествлены  с  его  вовлеченностью  в
процесс практического  понимания  человеком  своего  мира.  Артикулируя  это
понимание,   знак   естественного   языка   впервые    позволяет    человеку
ориентироваться в возможностях собственного бытия. Мобилизуемый как ориентир
в  понимании  мира,  возникающий  знак  есть  уже  тем  самым  непроявленная
система36. На этом основан известный тезис Соссюра:
   В языке нет ничего, кроме различий. Вообще говоря, различие  предполагает
наличие положительных членов отношения, между которыми оно  устанавливается.
Однако в языке имеются только различия  без  положительных  членов  системы.
Какую бы сторону  знака  мы  ни  взяли,  означающее  или  означаемое,  всюду
наблюдается одна и та же картина: в языке нет ни понятий, ни звуков, которые
существовали бы независимо от языковой  системы,  а  есть  только  смысловые
различия и звуковые различия, проистекающие из этой системы37.
   Отождествление   знака   с   вещью    происходит,    согласно    подобным
представлениям, не в действительности, а в  мысли.  В  соответствии  с  этим
может признаваться, что не только значение языковых единиц, но и  весь  язык
как таковой существует в человеческом сознании, в мозгу человека и тем самым
относится к числу  явлений  психических.  Поэтому  хотя  диапазон  языкового
значения можно считать всеобъемлющим (им может стать,  вообще  говоря,  все,
что может быть помыслено в связи со знаком, любой связанный знаком концепт),
любое содержание выступает в нем не само по  себе,  а  опосредованное  через
знаковость, т.е. постольку, поскольку получает место в структурах понимания;
например, значением знака может стать не "сырое чувство" (А. А. Потебня),  а
только так или иначе осмысленное.
   Знак при такой трактовке всегда "больше" своих конкретных значений, но он
существует лишь  постольку,  поскольку  осмысляется  и  определяется  в  них
(герменевтика).   Эта   детерминация    извне    оборачивается    внутренней
произвольностью  как  несамостоятельностью,  несамодостаточностью.  Так,   у
Соссюра:
   Всякий символ, как  только  он  пущен  в  обращение,  -  а  любой  символ
существует лишь в силу того, что он пущен в обращение,  -  в  тот  же  самый
момент  подпадает  абсолютной  невозможности  предсказания,  в   чем   будет
заключаться его значение (identite) в следующий момент38.
   Радикальными  вариантами  такой  установки  будут,   с   одной   стороны,
абсолютизация языка, приписывающая обязательность "внутриязыковому"  знанию,
где поэтому системным был бы даже язык, состоящий из  одного  элемента39;  с
другой - "номенклатурная", по выражению Соссюра, концепция языка, видящая  в
знаке лишь несущественную оболочку "внеязыкового" содержания.
 
   1.3.3 СТРУКТУРА ЗНАКА ПРИ РАССМОТРЕНИИ ЯЗЫКА  КАК  ДИНАМИЧЕСКОЙ  ЗНАКОВОЙ
СИСТЕМЫ
   В современных  теориях  языка,  начиная  с  И.  А.  Бодуэна  де  Куртенэ,
исследование  динамического  начала  связывается   с   каузальным   аспектом
проблемы. Если при статическом подходе для  отображения  языковых  процессов
описывается то, что  может  присоединить  к  себе  исходная  единица,  то  в
противостоящей  ему   динамической   (процессуальной)   модели   для   этого
описывается то, во что эта исходная единица превращается  при  применении  к
ней того или иного  формального  средства  (операции),  а  также  то,  каким
образом это происходит.
   В соответствии с этими - конструктивистскими по  сути  -  представлениями
каждая языковая единица, входя одновременно в  большое  количество  парадигм
или ассоциативных рядов, образует многомерный пучок. В знаке, таким образом,
присутствуют одновременно не только концепты с указанием на  реализующие  их
денотаты  и  грамматические  значения,  но  в   нем   заложены,   наряду   с
дополнительными  коннотативными  значениями,  и   прагматические   потенции,
воплощенные   в   его   лексико-грамматических,   стилистических   и    т.д.
валентностях.
   Ч. У. Моррис отмечает, что, согласно учению  стоиков,  процесс  семиозиса
описывался как включающий три или же четыре фактора:  то,  что  выступает  в
качестве носителя (субстанции, или "тела") знака; то, на что указывает знак,
или  то,  к  чему  он  отсылает;   воздействие   знака   и,   наконец,   его
интерпретатора40. Знак только потому знак, что он интерпретируется как  знак
неким интерпретатором, т.е. имеет некую интерпретанту.  Более  того,  понять
то, к какой интерпретанте готовит интерпретатора знак,  можно  только  путем
обращения к другим знакам. Знаки живут в системе, данной интерпретаторам,  и
не  случайно  одно  из  определений  знака  гласит,  что   знак   существует
исключительно как единица определенной семиотической системы. Но систему эту
создали люди: без человека нет знака.  Вот  почему  в  адекватной  концепции
знака к его определению, заключающему об устройстве знака и особенностях его
функционирования, должны быть подключены сведения и об интерпретаторе,  и  о
воздействии знака.
   Также может предполагаться, что в развитых знаковых системах  знак  имеет
особенно сложное устройство потому, что со знаком контактируют,  по  крайней
мере, еще две системы, которые, к тому же, контактируют и между собой.  Знак
- это посредник  между  человеческим  разумом  и  миром,  а  системы  знаков
объединяют их в еще более высокую целостность. Отсюда и  все  более  сложные
модели знаков.
   В этой связи динамическое представление знака может  включать,  например,
пять компонентов:
   1)	имя (означающее);
   2)	 денотат  (референт),  т.   е.   предмет   внешней   действительности,
обозначаемый именем;
   3)	десигнат (концепт), представляющий собой смысл, понятие о предмете или
явлении;
   4)	  коннотат,   охватывающий   дополнительные    экспрессивно-оценочные,
прескриптивные, а также эстетические значения;
   5)	прагматические потенции знака.
   При этом имя  образует  план  выражения,  референт,  концепт  и  коннотат
формируют  план  содержания,  а  прагматические   потенции   выявляют   план
интерпретации знака.
   В  соответствии  с  этим  процесс   функционирования   знаковой   системы
складывается из следующих шести компонентов:
   1)	 отправителя  (источника),  который,  будучи  готовым   к   порождению
сообщения  и  располагая,  с  одной  стороны,  тезаурусом,  т.е.   некоторой
совокупностью знаний о внешнем мире и возникающих в нем типовых ситуациях, а
с другой - лингвистической компетенцией,  т.  е.  знанием  системы  языка  и
ограничивающей ее нормы, реализует функцию порождения сообщения (вопроса или
ответа);
   2)	канала с шумом, который соединяет источник с адресатом и  по  которому
может быть передано сообщение;
   3)	сообщения,  т.е.  несущей  информацию  последовательности  знаков;  их
означающие передаются по  каналу  связи  в  виде  импульсов,  воспринимаемых
органами чувств;
   4)	внешней  (референциальной)  ситуации,  которая  стимулирует  появление
сообщения и которая хотя бы частично описывается в сообщении и  используется
при его расшифровке (эту часть ситуации называют обычно контекстом);
   5)	реципиента сообщения;
   6)	внешнего наблюдателя (метанаблюдателя)41.
   Согласно схемам такого рода, процесс  функционирования  знаковой  системы
реализуется в следующих четырех этапах:
   1. порождение сообщения отправителем под  влиянием  внешней  ситуации  (в
реализации этого этапа участвуют первый, третий и четвертый компоненты);
   2. передача сообщения по каналу связи;
   3. прием и расшифровка сообщения, в которых участвует приемник;
   4.  реакция  реципиента  на  принятое  сообщение,  выражающееся  либо   в
действии, либо в ответном  сообщении  (в  этом  случае  процесс  приобретает
обратное направление, а отправитель  и  адресат  меняются  ролями),  либо  в
отсутствии какой-либо реакции (нулевой ответ).
   Наиболее важными с семиотической точки  зрения  являются  этап  приема  и
расшифровки сообщения, а также этап реакции  реципиента.  Идущие  по  каналу
связи  импульсы,  отражая  структурное  разнообразие  источника,  становятся
реальными носителями информации и формируют сообщение только в  том  случае,
когда реципиент  обладает  состоянием  готовности  осуществить  отражение  и
интерпретацию той части внутреннего состояния источника, которое воплотилось
в переданной совокупности  импульсов.  Без  этого  отражения  переданные  по
каналу связи импульсы выполняют лишь энергетическое,  но  не  информационное
воздействие на  реципиента.  Расшифровка  сообщения  реализуется  с  помощью
семиозиса, представляющего собой пятичленное отношение:
   * означающее (т. е. имя знака - носитель информации) -
   * реципиент сообщения -
   * означаемое -
   * ситуационный контекст -
   * интерпретация42.
   Таким образом, процессуальное понимание языковой  деятельности  неизбежно
имплицирует представления о знаке как о структуре, состоящей  более  чем  из
двух компонентов.
 
   1.3.4 ЗНАК ЕСТЕСТВЕННОГО И ФОРМАЛЬНОГО ЯЗЫКОВ
   В связи с описанными различиями в характере представлений о знаке как  об
элементе  семиотической  системы  возникают   разногласия   по   вопросу   о
необходимости  различения  знака  естественного   и   формального   (включая
конвенциональные кодовые системы разного рода) языков.
   В формальных языках как системах конвенциональных ex definitio  вопрос  о
стабильности употребления знака предполагается решенным изначально,  в  силу
условий функционирования самой системы. В качестве различий в строении знака
естественного и формального языков описываются:
   *  отсутствие  у  формального  знака  иных  компонентов,  кроме  имени  и
десигната (референта);
   * отсутствие у формального знака полисемии;
   * отсутствие у формального знака метафоричности43.
   Эти положения характерны для сторонников процессуальных моделей  языка  и
основаны на убеждении в том, что работу естественного языка  нельзя  описать
той или иной  систематической  теорией  (концепция  бесконечности  множества
языковых игр).
   Им  противостоит  логико-ориентированный  подход  к  анализу  значения  в
естественных языках, особенно  в  аристотелианской  традиции,  идущей  в  ее
современном  варианте  от  Д.  С.  Милля,  считавшего  грамматику  "наиболее
элементарной частью логики". В  соответствии  с  этим  подходом  принципы  и
правила грамматики являются  образцами,  по  которым  формы  языка  получают
соответствия с универсальными формами мышления. Эта  точка  зрения,  как  мы
видели в 1.1.2.1, получила развитие не только в общих, но  и  в  специальных
теориях языка. Методология последних, например, многим обязана концепции  Г.
Пауля, рассматривавшего лексические  изменения  как  логические  соотношения
между прежним значением и появившимся новым.
   В менее радикальной форме мысль об  отсутствии  принципиального  различия
между естественными и формальными языками высказывалась многими  философами,
логиками и лингвистами. В этой  связи  характерна  точка  зрения  А.  Ч„рча,
видящего такое различие лишь  в  степени  эксплицирования  синтаксических  и
семантических правил и устранения неопределенности смыслов44. По  мнению  Д.
Льюиса, специфика формального языка состоит  для  философа  исключительно  в
том, что его закономерности могут быть эксплицированы с меньшими усилиями45.
Наконец, Г. Кюнг резонно замечает, что все возникающие в естественном  языке
явления  смысловой  расплывчатости  и  неоднозначности  могут   быть   сняты
помещением требуемого элемента  в  соответствующий  контекст  и  резюмирует:
"все, что вообще может быть сказано,  может  быть  сказано  на  естественном
языке"46.
   Вообще  говоря,  представляется  ясной  интуиция,  согласно  которой  все
семиотические  системы  представляют  собой   некоторые   специализированные
ответвления естественного языка,  а  неадекватность  формального  языка  при
передаче содержательного описания является обратной стороной специализации и
связанной с ней точности. Исследователи, развивающие  идеи  теоремы  Геделя,
пришли к мысли о том, что формальный язык тем адекватнее в  своем  описании,
чем ближе его структура к  структуре  описываемого  объекта47.  Естественный
язык, ввиду его исключительной  разносторонности,  сопоставим  по  сложности
своей структуры с подлежащими описанию  макроскопическими  объектами  (более
того, способен описывать любые  незнакомые  объекты  -  например,  создавать
любые  фантастические  образы).   Поэтому   не   существует   принципиальных
препятствий для снятия полисемии  в  естественном  языке  средствами  самого
этого языка, а следовательно, не существует принципиальных  препятствий  для
использования естественного языка в качестве  формального:  эти  препятствия
носят технический характер (таким, например,  представляется  наложенный  Д.
Гилбертом запрет на интерпретацию48) и  не  могут  быть  причиной  выделения
знаков формальных языков в такую отдельную  категорию,  для  которой  нельзя
было бы установить семиотических и эпистемологических закономерностей, общих
со знаками естественного языка.
   С другой стороны, описанные различия касались не формализации вообще,  но
формализации по определенным основаниям, давно не являющимся  единственными.
Так, интуиционистская формализация придает  исключительно  большое  значение
содержательной   стороне   знания,    которая    создается    конструктивной
деятельностью нашего разума, и  вообще  не  ставит  задачу  снятия  языковой
полисемии путем формализации (отказ  от  неограниченного  применения  закона
исключенного  третьего  и  т.д.)49.   Примером   может   служить   следующая
формулировка "трех методологических принципов интуиционистской грамматики":
   1. Categorize what you can.
   2. Do not categorize what you cannot.
   3. Quasicategorize what you can50.
   Так  называемые  неклассические  основания  формализации  знания  сегодня
представляют уже, во всяком случае, не маргинальный путь в развитии аппарата
формальных теорий, позволяя некоторым исследователям утверждать,  что  общая
тенденция переориентации логики с анализа языков  математических  теорий  на
естественный язык не вызывает никаких сомнений51  и  что  естественный  язык
способен служить источником новых логик и математик52.
   Поэтому для многих направлений  исследований  специальное  категориальное
различение,  проводимое  между  знаками  семиотических   систем   различного
происхождения, может не быть необходимым. Синхронное  статическое  описание,
вообще  говоря,  способно  отвлекаться  от  такой  дистинкции   без   потери
результативности.
   Но в то же время, поскольку абстракция  формального  языка  и  абстракция
естественного   языка   -   или   абстракции   языка,   используемые   общей
(логико-философской)  и  специальной  (лингвистической)  теорией   языка   -
очевидным образом отличны друг от друга,  то  представляется  целесообразным
для объяснения стабильности знаков естественных языков учитывать  сущностные
(идентификационные) особенности лингвистической абстракции языка.  Поскольку
она предполагает рассмотрение  системы  языка  в  ее  непрерывном  развитии,
постольку учет динамики  значений  означает  применительно  к  семантической
системе их генетический анализ. Сама же системность языка диктует выбор  тех
уровней языка, единицы которых могут выступать в качестве знака.
   Вопрос о том, какой  именно  из  элементов  языка  способен  выступать  в
качеств