ями:  они
являются именно теориями,  и  их  развитие  требует  креативного  построения
функционирующей теории, а  не  является  простым  формальным  моделированием
обычного употребления языка.
   Возможно,    наиболее    важны    здесь     соображения     теоретической
интерпретируемости. При сохранении важнейших особенностей  неформализованной
речи конструктивные определения разрешают достаточно  тонкий  способ  замены
неясных и неточных терминов более ясными и точными. Если целью моделирования
является простое "отображение"  обычного  употребления  языкового  выражения
(например, выявление композиционного плана высказывания), то это явилось  бы
искажением.  Однако  с  точки  зрения  построения  теории,  такая  процедура
обязательна: более точные понятия лучше  входят  в  проверяемые  гипотезы  и
доказуемые результаты.
   Это ведет к третьему пункту в ответе на предполагаемый парадокс анализа.
   3. Ряд философских вопросов традиционной важности может быть  плодотворно
выражен  в  категориях  оснований   формализации   представляемого   знания.
Например,  спор  между  номинализмом   и   его   противниками   может   быть
сформулирован как вопрос о том, способна ли система, которая берет за основу
рассмотрения лишь конкретные индивидные объекты, к адекватному представлению
всего нашего релевантного знания. В таком случае решение  подобных  вопросов
заключается в том, чтобы либо построить адекватную  систему,  либо  так  или
иначе показать, что это не может быть выполнено.
   Сложность  здесь  состоит  в  том,  что  основной  предикат   обычно   не
формулируется в философских системах с точностью, сопоставимой  с  точностью
научных  дисциплин,   использующих   исчисления.   Конструктивные   системы,
напротив, с необходимостью требуют решения вопроса о допустимых  основаниях,
и,  соответственно,  очевидным  образом  предоставляют   или   положительную
демонстрацию    результата,    или    подтверждение    его     невозможности
(фальсификацию).
   Эта особенность конструктивных систем ведет к прояснению  различия  между
критерием  их  точности  (который  мы   ввели   через   понятие   правильной
построенности описания) и критерием адекватности  (который  мы  ввели  через
понятие правильной оформленности  описания).  Вопрос  адекватности  является
вопросом  полноты  системы   -   обеспечивает   ли   множество   определений
интерпретацию всех неформализованных предложений, представляющих интерес,  в
зависимости от  целей  системы,  и  является  ли  множество  теорем  системы
достаточно всесторонним. Вопрос точности касается  скорее  статуса  реальных
определений системы - отношений между определяющими терминами (definientiae)
и определяемыми терминами (definienda) - и истинностного статуса теорем.
   Это  разграничение  точности  (accuracy)   и   адекватности   (adequacy),
введенное Гудменом в "Структуре явления", во многом  обусловило  важную  для
современной  аналитической  философии  тенденцию  ослабления  семантического
критерия,  налагаемого  на  исследования.   Главное   перемещение   в   этом
направлении   происходит   от   синонимии   или   аналитичности   к   вполне
экстенсиональному критерию. При этом  сам  Гудмен  считает  коэкстенсивность
definienda  и  их  definientiae   все   еще   слишком   сильным   критерием.
Неформализованное   использование    неопределенно    и    непоследовательно
(противоречиво)  многими  способами,  и  отражение   этих   особенностей   в
объяснении вовсе не непременно увеличивает объяснительную силу  definientiа.
Неясные случаи не могут быть прояснены в соответствии с  таким  требованием,
как коэкстенсивность; кроме того, случайный отход от неформализованных ясных
случаев  оправдан  стремлением  построить  хорошую   теорию.   Кроме   того,
неудовлетворительность требования коэкстенсивности указывает на  качественно
отличную и более глубокую проблему: в науке и обыденном  языке  возможны  (и
весьма  многочисленны)  случаи  альтернативных  истолкований  предикатов   -
истолкований, которые являются полностью  неразличимыми  в  отношении  любых
критериев, уместных  в  тех  теориях,  к  которым  они  принадлежат;  однако
альтернативы  не  просто  не  коэкстенсивны  -  они  очевидным  образом   не
пересекаются.
   Описанный подход Гудмена представляется принадлежащим эпистемологическому
и онтологическому "номинализму" - в том смысле, в  котором  это  определение
используется, например, для характеристики  взглядов  Куайна,  предложившего
известный "онтологический критерий": "Существовать - значит  быть  значением
квантифицируемой   переменной".   Этот   критерий,   выступающий   инверсией
семантического  критерия,  связывает  онтологию  со  способом  ее  описания,
освобождая  подобную  связь  от  свойственного  рационалистической  традиции
каузального детерминизма.
   Итак, можно следующим  образом  сформулировать  те  эпистемологические  и
онтологические  посылки  конструктивного  подхода,  которые   представляются
наиболее важными для анализа естественного языка:
   * Любой предмет может быть категоризован  с  одинаковым  успехом  многими
способами, которые отличаются по  существу  в  онтологическом  наполнении  и
являются в этих систематизациях взаимно несовместимыми (плюрализм).
   *  Из-за  множественности  версий  мира  в  различных  знаковых  системах
бесполезно   искать    полное    описание    действительности    (сущностная
незавершаемость).
   *  Онтологические  предложения   имеют   истинностное   значение   только
относительно    "истолкования"    или    "трактовки"     объектов,     мира,
действительности, и т.д.; в целом, отсылка к "миру" имеет смысл только в том
случае,  если  она  релятивизуется  к   системе   описания   (онтологический
релятивизм)34.
   Исходящая из таких посылок  общая  теория  референции,  охватывающая  все
референциальные  функции,  основана  на   единой   символической   операции,
посредством которой один предмет представляет ("stands for") другой35.
   На  первый  план  здесь  выходит  критерий  внешности  по   отношению   к
символической (знаковой, или языковой в  самом  широком  смысле)  системе  -
критерий,  в  определенном  отношении  предельно  формальный:  мы  не  можем
говорить о предметах обозначения как о сущностях, внутренне  присущих  самой
знаковой системе, о неких свойствах обозначения, поскольку отсылка к чему-то
иному, направленность на иной предмет является сущностным  свойством  знака.
Именно   благодаря   этому   конституирующему   свойству   знак   (например,
гудменовский или кассиреровский символ) является собой,  а  не  чем-то  иным
(скажем, не относится к некоторому классу чисто  физических,  метафизических
или  психических  явлений).  (Для  обоснования  альтернативного  объяснения,
отрицающего  конститутивность  референции  для   знака,   потребовалась   бы
совершенно иная теория языка, с помощью которой было  бы  труднее  объяснять
функционирование естественных и других используемых нами языков.)
   Таким образом, хотя базовые семантические примитивы (предельные  единицы)
конструктивных систем могут являться феноменальными сущностями, эти  системы
тем не менее не будут являться феноменалистскими системами, т. к.  не  будут
поддерживать феноменализм как  фундаментальную  эпистемологическую  доктрину
(равно и как онтологическую доктрину, претендующую на полноту).
   Отсюда  становится  ясной  эпистемологическая  значимость  конструктивных
систем для обоснования  употребления  языка.  Она  состоит  прежде  всего  в
выявлении   совокупности   взаимоотношений    между    различными    частями
концептуального  аппарата.  Фундаменталистская  метафора  заменена   в   них
Куайновой    "сетью    полаганий"     ("web     of     belief").     Подобно
гипотетико-дедуктивным теориям естественнонаучных дисциплин,  определения  и
теоремы конструктивных  систем  устанавливают  дедуктивные  отношения  между
предложениями,  несущими  рациональную  нагрузку;  причем   на   чем   более
элементарных основаниях строится конструктивная система, тем более  плотными
устанавливаются  систематические  связи  и  тем  полнее  общая  связность  и
внутренняя непротиворечивость системы. Следующим этапом  является  выявление
согласуемости различных  систем,  т.  е.,  применительно  к  лингвистическим
ситуациям, интерсубъективной аутентичности значений, возможности  одинаковой
идентификации референтов всеми членами языкового сообщества.
   Если  мы  применим  критерии  подобного  рода  к  ситуации   употребления
естественного языка, то референции, возникающие в ходе  этого  употребления,
оказываются таким образом в поле согласования  индивидуальных  картин  мира,
или индивидуальных концептуальных схем  носителей  языка.  Эпистемологически
сама  возможность  реального   употребления   языка   предстает   при   этом
обнаружением  собственно  полисубъектности,  необходимой   для   возможности
интерсубъективной верификации. Такой подход позволяет  избежать  традиционно
адресуемого  релятивизму   упрека   в   бессодержательности,   недостаточном
представлении референциальных оснований.  Онтологический  статус  общей  для
всех носителей языка области  согласования  их  индивидуальных  картин  мира
оказывается при этом открытым для точного анализа и прояснения.
   Редукционистские   эпистемологические   программы,   пытающиеся   вывести
значение фактуальных предложений в  терминах  "наблюдаемых",  обнаруживаемых
логических  последовательностей   оказываются,   с   такой   точки   зрения,
беспредметными. Для прояснения представлений о конвенциональности значения в
естественных языках это означает следующее.
   Возможность одновременного наличия нескольких конфликтующих  версий  мира
не  отменяет  и  не  уменьшает  их  истинностного   значения   (для   разных
концептуальных  схем).   Аналогичным   образом   признание   относительности
истинности языкового выражения не отрицает  необходимости  выявления  четких
критериев его правильности, в  качестве  которых  могут  выступать  критерии
адекватности правилам конструктивной системы. Это  означает,  что  признание
конвенциональности значения не подразумевает с необходимостью признание  его
произвольности.
   Итак, если утверждение истинно, а описание или  представление  правильно,
не  "само  по  себе-для-мира",  а  для  конструктивной  системы,   критериям
адекватности  которой  оно  соответствует,   то   в   таком   случае   можно
предположить, что отсылка (референция) к "миру" имеет смысл и может  служить
для построения адекватной теории значения только  в  том  случае,  если  она
релятивизуется к системе описания. Поскольку в этом  отношении  установление
связи между  знаком  и  его  референтом  является  источником  семантических
правил,  постольку  оно  может  быть  признана  внеязыковым   детерминативом
(стабилизатором) значения. Поскольку, далее, пределы взаимного  согласования
индивидуальных концептуальных схем (которые очевидно могут быть  рассмотрены
как конструктивные  системы  ментальных  репрезентаций)  устанавливаются  их
отношением к  внеязыковому  миру,  через  каковое  отношение  (в  частности,
референцию)  осуществляется  обозначение  языковыми  выражениями   элементов
внеязыкового мира, постольку установление  отношения  обозначения  выступает
внешним динамическим стабилизатором значения. Динамическим же он предстает в
первую очередь  потому,  что  способность  знака  служить  источником  факта
наличия   предмета   обозначения   является,    по-видимому,    единственным
удовлетворительным     внеязыковым      стабилизатором,      соответствующим
внутриязыковым стабилизаторам значений речи в  смысле,  описанном  в  1.4.2,
т.е. понимаемым как синтагматические отношения в  языке  в  той  степени,  в
которой  они  представляют  правила  функционирования  языка  (значение  как
результат некоторого процесса).
 
   3.2.3	СТАБИЛИЗАТОРЫ ЗНАЧЕНИЯ В КОНСТРУКТИВНЫХ МОДЕЛЯХ ЯЗЫКА
   Развитие современной аналитической философии - и не только той ее  части,
которая питается интуициями позднего Витгенштейна - оказывается связанным  с
внедрением  в  концептуальный  аппарат  науки  представления  о   том,   что
динамические  категории  -  какова  бы  ни  была  их   онтология   -   могут
рассматриваться как семантические объекты  sui  generis.  Однако  от  такого
внедрения до создания  процедурно-семантических  теорий,  способных  усилить
описание семантических свойств языковых выражений,  т.  е.  внести  вклад  в
лингвистическую семантику, пролегает значительная  дистанция,  обусловленная
прежде всего слишком высокой степенью абстрактности,  присущей  философскому
варианту процессуальной  семантики.  Так,  влияние  концепции  значения  как
употребления, признающей за динамическими категориями семантический статус и
наделяющей  их  социально-бихевиоральной  онтологией,   на   лингвистическую
семантику оказалось в основном опосредованным теорией речевых актов36 -  так
же, как  опосредованным  теорией  искусственного  интеллекта  и  когнитивной
наукой стало влияние идей Г.  Райла  о  противопоставлении  "знаний  ЧТО"  и
"знаний КАК"37. Не меньшая степень удаленности от специальных  теорий  языка
свойственна и герменевтической традиции, в  рамках  которой  был  разработан
целый комплекс процедур, ведущих к так называемому разрыву герменевтического
круга. Понимание в этом случае становится активным процессом,  требующим  от
интерпретатора использования  определенных  операций,  которые  обеспечивают
вхождение  в  понятийный  мир  текста  (установка  на   активное   понимание
реализуется, например, в рекомендации искать вопросы, содержащиеся в тексте,
и отвечать на них, используя достигнутый уровень понимания38).
   Однако, разумеется, не только указанные философские интенции  могут  быть
рассмотрены  как  использующие  динамические   категории.   Вообще   говоря,
поскольку семантика есть учение о значимой  стороне  языковых  выражений,  в
рамках которого делаются утверждения об устройстве этой последней, постольку
процедурно-семантическими  являются  любые   подобного   рода   утверждения,
содержащие апелляцию к процедурам, процессам, преобразованиям, инструкциям и
другим динамическим категориям39. Очевидно, однако, что в силу  разнообразия
как представлений о том, какие вообще утверждения могут делаться в семантике
(например, при "сильном" и "слабом" понимания  последней),  так  и  способов
апелляции   к   динамическим   категориям   в   составе   этих   утверждений
процедурно-семантические построения оказываются чрезвычайно разнообразными.
   Большинство     исследователей,     высказывавшихся     о     процедурной
(процессуальной)  семантике  в  общем  плане,  констатировали   значительную
неоднородность   теоретических   построений,   ассоциирующихся    с    идеей
динамического описания. Т. Виноград писал о  том,  что  термин  "процедурная
семантика" употреблялся "в самых разных смыслах, не всегда совместимых и  не
всегда понятных"40. Здесь следует учитывать прежде всего способ апелляции  к
динамическим категориям  -  признается  ли  за  ними  семантический  статус.
Использование этого параметра представляется принципиальным:  хотя  с  идеей
процедурного описания семантики и, шире, с принципом динамического  описания
языка ассоциируется множество различных концепций,  собственно  процедурными
можно, вероятно, считать лишь те из них, в которых  динамическим  категориям
признаются  семантическими   объектами   (а   не,   скажем,   внеположенными
семантическим объектам преобразованиями). Теории этого последнего вида могут
различаться, далее, по тому,  какую  конкретную  онтологию  они  приписывают
динамическим  категориям:  социально-бихевиоральную,   абстрактно-ментальную
(понятийную),       когнитивно-психологическую,        нейрофизиологическую,
программно-алгоритмическую, метаязыковую и т.д.  Очевидно,  что  этот  набор
онтологий в значительной мере коррелирует с набором ответов  на  центральный
вопрос "сильных" семантик: что есть значение?
   Вполне разработанный, но не получивший сколько-нибудь заметного отклика в
лингвистической  литературе  вариант  процедурно-семантических   построений,
приписывающий  статус  семантических  объектов  динамическим  категориям   с
абстрактно-ментальной онтологией,  был  представлен  в  60  -  70-е  годы  в
отечественной семиотике41. Согласно этому подходу,  содержание  и  понимание
текста являются двумя сторонами одного и того же  явления.  Для  экспликации
этого тезиса было  предложено  не  вполне  стандартно  используемое  понятие
"тезаурус",  трактуемое  как  "действующая   личность...   выступающая   как
индивидуально-общественная модель среды"42. Понимание заключается в том, что
под  воздействием  языкового  выражения  в  тезаурусе  происходят  некоторые
изменения -  появление  новых  и/или  исчезновение  старых  элементов  и/или
связей.
   Подобная   абстрактность    радикальным    образом    преодолевалась    в
процедурно-семантических построениях, предложенных в  начале  70-х  годов  в
исследованиях по искусственному интеллекту (ИИ), где  и  возник  сам  термин
"процедурная семантика", принадлежащий У. Вудсу. Согласно предложенным здесь
представлениям, мы не только должны рассматривать производство  и  понимание
естественно-языковыми   высказываний    как    процессы,    описываемые    в
алгоритмических терминах, но сами наши высказывания следует считать  частями
программ,   результатом   которых    является    изменение    бихевиоральных
предрасположений других людей. Естественно-языковым высказываниям в качестве
их  семантики  сопоставляются   алгоритмические   процедуры-предписания.   В
условиях ограниченных предметных областей систем ИИ (например, в модели мира
BLOCKS, на которой  была  задана  программа  SHRDLU  Т.  Винограда43)  тезис
"высказывания суть программы" оказался практически осуществимым, тем  более,
что сам мир BLOCKS и  ряда  других  ИИ-систем  начала  70-х  годов  (скажем,
моделирующих понимание высказываний по поводу игры в  "крестики-нолики"  или
приготовления бутербродов) был преимущественно акциональным.
   Однако система, в которой  вся  сколько-нибудь  неэлементарная  семантика
задается  специализированными  и  детализованными  процедурами,  оказывается
чрезвычайно чувствительной к изменению предметной области в том смысле,  что
смена ее приводит практически к необходимости радикальной переделки системы.
Такого рода соображения, соответствующие принципиальной ценностной установке
современного ИИ на "нечерноту ящика", привели  во  второй  половине  70-х  -
начале  80-х  годов  к  формированию   когнитивного   варианта   процедурной
семантики,  возникновение  которого  следует   рассматривать   в   контексте
формирования  когнитивной  науки  как   теоретической   составляющей   ИИ44.
Центральным для когнитивистики  помимо  категории  знания  является  понятие
когнитивной системы и операций в ней. Таковые  операции  и  получают  статус
семантических объектов  в  когнитивном  варианте  процедурной  семантики,  в
результате  формирования  которого,  во-первых,  возникли  предпосылки   для
построения   процедурно-семантических   описаний    промежуточной    степени
абстрактности,  а  во-вторых,  сложилось  представление  о  так   называемой
декларативно-процедурной   контроверзе,   т.е.   о    взаимодополнительности
семантических описаний в статических и динамических терминах.
   Формированию    лингвистического    варианта    процедурной     семантики
способствовало  несколько  стимулов.  С  одной  стороны,  это  восходящее  к
Гумбольдту представление об  изучении  языка  как  деятельности;  следование
этому принципу в семантике предполагает описание ее в терминах понимания. Но
кроме того, по словам Й. Уилкса,
   вся процедурная  семантика  -  это  начинание,  имеющее  целью  построить
нереферентную семантику45.
   Следует, вероятно, заметить, что построение нереферентной семантики  вряд