лизировал, как  ты
вредно отзываешься о диктатуре пролетариата.
     - Я никогда не отзывался, - напыжился Ванюша.
     Но он был уже сражен.
     - А еще вопрос  - кому поверят, а кому нет. У меня революционный стаж и
верная служба, а у тебя? Еще надо проверить.
     - А вы проверьте, - рискнул рабфаковец.
     -  Он  идет, идет,  -  сказала Лидочка, которой стало  жалко Ванюшу, не
потому что  он  был  раздавлен  мелким  мерзавцем  президентом, а потому что
делалось это с садистским наслаждением в ее,  Лидином, присутствии, а Ванюша
не  смел  достойно  ответить, видно,  сам не  был  уверен  в  чистоте своего
пролетарского происхождения. - Иди, Ваня, - повторила она. - Я тебя догоню.
     Ванюша еще колебался. Он сделал шаг, остановился.
     - Ватники на правой  вешалке  висят,  там для них специально сделано, -
подсказал Филиппов, который  понимал,  что Лидочка уходить еще  не  хочет, -
значит, впереди второй бой и грядущая его, Филиппова, победа.
     Ванюша ушел, повесив голову. Президент расправил плечики - и Лида могла
дать голову на отсечение, что за последние минуты он подрос.
     Мимо прошел один из Вавиловых. Президент на секунду отвернулся от Лиды,
потому  что  надо было  стать  во фрунт и  поклониться власти, и спинка его,
узкая  и  согнутая, стала  жалкой  и  патетической, его  хотелось  пожалеть,
погладить. Наверное,  он  собирает марки, подумала  Лида, сидит вечерами над
альбомом, горбится и боится, что за ним придут, У него не может не быть, как
говорят англичане, скелета в шкафу - страшной тайны прошлого.
     - К счастью, - сказала она президенту, - у вас на меня  черных карточек
нет. И я свободна.
     -  Нет, не свободна, - ответил  президент. - Не  могу я  вас, гражданка
Иваницкая, отпустить. Потому что я  приговорил вас к наказанию в присутствии
многих  людей,  в  том  числе  профессоров  и  академиков.  А  скажите  мне,
голубушка, сколько из них ждут не дождутся моей гибели. Одни  по  нелюбви ко
мне, другие из  зависти,  что я  получаю дополнительное питание в  столовой,
третьи  -  потому  что мечтают  занять мое место.  Лучше уж ты иди, потаскай
листья полчасика.
     - Значит, ничего на меня в своих папках не нашли? - спросила Лида,
     - Не надо так грубо, Иваницкая. Найти можно на каждого.  А если на тебя
в той папке не было,  значит, в другой есть,  которая не  у  меня лежит, а у
товарища Алмазова. Может быть, ты еще хуже обречена, чем тот Окрошко.
     Он был противен, он был циничен и нагл, и он был совершенно прав. Папка
с  делом Лиды Иваницкой лежала, конечно же, в ОГПУ. А если не лежала, то это
было чудо, а кто верит в чудеса в наши дни?
     -  Какой  же  вы  мерзавец,  Филиппов, -  тихо сказал  Александрийский,
появившийся  из библиотеки и  подошедший  незамеченным. -  А  я вас  полагал
безобидным дураком.
     Президент вовсе не растерялся. Он ответил разговорно, как  бы продолжая
беседу:
     - А теперь  безобидных  дураков,  Пал Андреевич,  не осталось.  Их всех
скушали. Если хочешь жить, приходится крутиться.
     - За чужой счет,  -  сказал Александрийский. Он был на полголовы выше и
даже, несмотря на болезненность и худобу, куда массивнее президента.
     - Не  за свой же, - президент  шмыгнул носом, и Лидочка  поняла, что он
пытается скрыть робость. - Я ведь тоже старые времена  предпочитаю. Чтобы мы
с  вами  сейчас  в шарады поиграли, аспиранток в  темных углах пощупали и на
лыжах с горки - ау-у! Я вам всегда лучшие лыжи подбирал,
     - Ну тогда я думаю, что мы с вами отлично друг друга понимаем, - сказал
Александрийский. - Вы тут же забудете об инциденте и более приставать к Лиде
не будете. Я ей обязан и стараюсь всегда платить по счетам.
     - Я рад  бы, - печально  сказал президент. -  Да не могу. Я  уж говорил
гражданке Иваницкой  -  здесь доносчиков  человек  десять  найдется, кто  но
злобе, а кто из страха... Придется ей поработать.
     Александрийский тронул Лиду за рукав.
     - Посидим на веранде. Там крыша, и мы не промокнем.
     - Давайте, я все же немножко поубираю листья,- сказала Лидочка.
     - Вы его боитесь?
     - Мне неловко перед Окрошко. Он там один.
     - Если он джентльмен, то уберет за вас.
     - Идите,  погуляйте  с профессором  Александрийским. Это будет мое  вам
задание,  -  сказал,  вдруг  просветлев,  президент.   -  Я  заменяю  уборку
территории прогулкой с профессором.
     - Ох,  хитрец! - Александрийский приподнял трость, словно хотел ударить
Филиппова, но тот быстро, не оглядываясь, пошел прочь, на кухню,
     Они стояли в  прихожей. Справа был гардероб, где висели пальто  и плащи
отдыхающих,  слева за  дверью - раньше  Лида не  замечала - была вешалка, на
которой было  несколько ватников и прорезиненных плащей  -  оказывается, там
одевались наказанные.
     Из биллиардной доносились редкие удары.  Пока Александрийский одевался,
Лида   заглянула  туда  -  это  была  очень  светлая  комната,  с  громадным
дореволюционным  столом   и   даже  специальными  высокими  скамеечками  для
зрителей.  По  стенам висели  фотографии и акварели. Вокруг биллиарда лениво
бродили братья Вавиловы, отыскивая удобные для удара шары.
     - Видите черный диван? - спросил Александрийский, подойдя сзади.
     Под окном и на самом деле стоял диван, обыкновенный черный, кожаный.
     - На  нем умер философ Соловьев, - сказал  Александрийский. - Он был  в
друзьях с князем Трубецким, часто гостил здесь. И  умер. Впрочем, откуда вам
знать философа Соловьева?
     - Мой папа о нем рассказывал, - сказала Лидочка,
     - Папа? А кто он?
     - Он был морским офицером.
     - Он жив?
     -  Надеюсь, -  сказала Лидочка, и  Александрийский  не  стал спрашивать
далее.
     Они вышли в парк, обогнули дом и перешли под колонны перед фасадом. Там
под портиком  была скамья, куда  не  доставал мелкий дождь.  Александрийский
сразу сел - он быстро уставал. Лидочка не стала садиться, она  прошла к краю
веранды - хотела поглядеть, как там трудится аспирант Окрошко. Аспиранта она
не увидела,  но зато на дорожке, ведущей к  холму с  вышкой, увидела высокую
обтекаемую  фигуру  Мати Шавло.  Он  шел, медленно покачивая вперед  и назад
зонтом, словно подчеркивая им свои мысли.
     Матя  остановился, видно намереваясь  повернуть обратно к дому,  но тут
из-за  угла  дома быстро вышла подавальщица  Полина  - Лиде  было ее  хорошо
виднои окликнула  Матвея. Звуки беседы до Лиды не долетали, зато видно было,
как Матя резко остановился,  обернулся  к  женщине, которая стояла  шагах  в
десяти от него, и стал  ее слушать, наклонив зонт в сторону, чтобы не мешал.
Подавальщица говорила быстро,  прижав руки к  груди.  Она была без зонта, во
вчерашней шинели.
     ...Полина сказала что-то неожиданное, удивившее Матю настолько, что  он
откинул  зонтик назад как ружье на плечо,  а сам сделал шаг  вперед. Женщина
выставила руку, как бы останавливая его движение. И  заговорила вновь. Но он
не  хотел больше  ее  слушать.  Это  видно было по тому,  как  зонтик принял
вертикальное положение, а сам Матя развернулся и пошел к дому.
     Женщина не пыталась его задержать,
     Матя уходил  от  женщины  все  быстрее,  вот-вот побежит.  И  буквально
врезался  в Алмазова, который вышел из дома и  шел  в ту сторону, где  гулял
Матя.
     Алмазов был в кожаном  пальто и кожаной фуражке - к такому наряду зонта
не требовалось...
     - Что вы там увидели? - спросил Александрийский.
     - Ваш любимец Шавло беседовал с  одной таинственной женщиной, - сказала
Лидочка.  -  Она  ищет сокровища Трубецких и предложила Матвею  Ипполитовичу
долю, если он ей поможет таскать сундуки.
     - А он, конечно же, отказался, - сказал Александрийский.
     - Судя по поведению, да. Но почему, профессор?
     - Неужели, девушка, вам  это неясно? - удивился профессор. - Матя Шавло
бескорыстен, и  слухи о том, что он привез  из Италии  два  вагона  барахла,
сильно преувеличены.
     - Вы ему завидуете, профессор? - сказала  Лида.- Нет, не отрицайте,  по
глазам вижу, что завидуете.
     - Разумеется. Я меняю костюмы только четыре раза в день, а он - восемь.
     Лидочка  продолжала  наблюдать  за Матей.  Сквозь стволы и переплетение
почти голых ветвей ей было видно, как  он перекинулся  несколькими словами с
Алмазовым. Матя махнул рукой назад - этот жест можно было понять как рассказ
о подавальщице, которая приставала к  ученому. А может быть,  разговор шел о
другом,
     - Что еще нового? - спросил Александрийский.
     - Теперь они беседуют с Алмазовым.
     - Не может быть, чтобы столько людей любило гулять под дождем.
     Александрийский поднялся  со скамейки и,  опираясь на трость, подошел к
Лиде.  Алмазов  и  Матя  все еще продолжали  говорить.  Потом  Алмазов пошел
обратно  к дому. Получалось, что  он  специально выходил  под  дождь,  чтобы
перекинуться  несколькими   словами   с  Матей.  Или  Матя  что-то   сказал,
заставившее Алмазова изменить свои планы?
     - Подглядывать плохо, - сказал Александрийский. - Хотите, пойдем в дом?
Здесь холодно и неуютно.
     Лидочка  проводила  Александрийского  до  дома,  но  тут  увидела  Ваню
Окрошко.
     - Я добегу до него, - сказала Лида.
     - Она принесла кусок сухаря белому рабу, - сказал Александрийский.
     Сбежав с веранды, Лидочка увидела, что Матвей Шавло идет один, Алмазова
он  где-то  потерял. Матвей  заметил  Лиду,  но  не  сделал  попытки  к  ней
приблизиться и  заговорить. Словно не  заметил. Он  был  чем-то  удручен или
опечален, но Лидочке не было его  жалко - каждый в наше время  заводит  себе
друзей по вкусу.
     В  движениях  людей,  в  запутанном и  совсем не санаторном  рисунке их
действий, в  напряжении их  отношений  Лидочка  ощущала  предчувствие  беды,
которая  должна скоро обрушиться  на этот тихий уголок. Я как черепаха - мне
тысяча лет, я знаю, что будет наводнение, что идет  ураган, а никто не хочет
этого видеть. Вы все погибнете в его волнах... И ты, Матя Шавло, талантливый
физик с усиками а-ля Гитлер, погибнешь раньше всех.
     Сзади Александрийский окликнул Матю:
     - Матвей Ипполитович, вы не спешите?
     - Я совершенно свободен.
     - Ваш собеседник вас отпустил?
     - Если вы имеете в виду Алмазова, то они, по-моему, никого и никогда не
отпускают на волю.
     -  Может,  у  вас  найдется минутка,  чтобы  просветить  меня по поводу
изучения нейтронов.
     Лидочка пошла дальше и уже нс слышала, о чем они разговаривали.
     Ванюша сгреб громадную  кучу  листьев и  стоял,  рассматривая  ее,  как
муравей-Эверест.
     - Я готова вам помочь, - сказала Лидочка.
     - Вы? Зачем вы пришли? Не надо было приходить.
     Ванюша промок.  Кепка была ему велика, а  ватник висел на нем,  как  на
вешалке. Он был карикатурен.
     Оказывается,  если человека обрить,  а потом дать обрасти щетиной, если
его малость поморить голодом, затем натянуть на него грязный ватник и рваный
треух или кепку - он становится, как правило, непривлекательным и неумным. В
том сила ватника  и лагерной  стрижки, что  любой лейтенант  охраны искренне
считает себя умнее,  добрее  и лучше,  чем заключенный, имеющий  гражданское
звание академика или писателя-сказочника.
     - Я не шучу, я на самом деле хотела вам помочь.
     - Я все сделал. Уходите, пожалуйста.
     - А если бы на мне тоже был такой ватник? - спросила Лидочка.
     -  В  том-то  и беда,  -  сказал  аспирант,  -  что вы смогли  остаться
человеком,  а я сдался. Я всегда им сдаюсь. Мне  так хочется быть свободным,
что я всегда им сдаюсь. Вы даже не представляете, что они со мной делают!
     Он  готов был заплакать и потому  повернулся  и  быстро  пошел прочь, в
чащу,  не  разбирая дороги.  Он волочил за  собой грабли, и они подпрыгивали
зубьями вверх.
     Лидочка  вернулась  в  дом,  разделась под стеклянным  взором  медведя,
прошла  сквозь  лабиринт,  образованный  раскрытыми и  оставленными сушиться
зонтами,  к  биллиардной.  Там все шла  партия. На диване,  на  котором умер
философ  Соловьев,  сидели три похожих  друг  на друга  розовощеких  научных
сотрудника  в толстовках,  которые они, видно,  специально  взяли в "Узкое",
чтобы донашивать.  Если  они  и знали  о  кончине  философа,  то не  спешили
последовать его примеру.
     Лидочка прошла  дальше в библиотеку.  Она была невелика, но высока, и с
верхних полок застекленных шкафов никто никогда книг не брал. Рыхлая скучная
библиотекарша лениво  вязала  в мягком кресле. За  столиками сидел старичок,
который вел пальцем по передовице в "Известиях", и молодая женщина с круглым
лицом  короткими  пальцами  листала  модный  журнал  двухлетней  давности  и
вздыхала, вглядываясь в рисунки.
     Лида подошла к полке с подшивками журналов  "Вокруг света" и "Всемирный
турист". Эти журналы  и им  подобные, недостаточно идейные издания, были  уж
два года как закрыты,  и их постепенно извлекали из библиотек  и сжигали. Но
до Узкого, видно, еще не добрались.
     Лидочка  взяла  подшивку  "Всемирного  следопыта"- это  тридцатый  год,
отнесла ее  к столику и как только раскрыла - обнаружила, что отлично помнит
все, что там было напечатано. Тут раздался гонг на обед, и  Лидочка не стала
испытывать судьбу - она уселась еа стол одной из первых.
     Есть не хотелось. Здесь кормили куда лучше, чем в городе в институтской
столовке  или  диетической  столовой   на  Мясницкой.  Марта  говорила,  что
подсобное хозяйство еще тикает, поставляет ученым то поросенка, то яички. Но
жители  Узкого  сильно  воруют  -  идет война между  директором  санатория и
прислугой.
     Не  дождавшись третьего,  Лида поднялась  и пошла прочь.  В  дверях она
встретила Марту, за которой топал Максим Исаевич.
     - Лидуша, ты куда пропала? - спросила Марта.
     Лида хотела было ответить, но мужская рука легла ей на плечо.
     - Ты что  не доела казенных котлет? - спросил Шавло. - Желания нет  или
мяса в них нет? Это  я сам  сочинил только сейчас и  поспешил догнать тебя и
сообщить.
     - Это замечательные стихи, лучшие в мире стихи, - сказала Лидочка.
     - Вы курите? - спросил Матя.
     - Нет, но вы курите, курите, я не возражаю.
     - Пошли в биллиардную?
     В биллиардной было пусто. Они сели на черный диван, и Лиде было неловко
перед покойным  философом - как будто бы они подвинули его, беспомощного,  к
стенке.
     -  Вы знаете,  - сказала Лидочка, - что на  этом  диване  умер  философ
Соловьев?
     -  Который  был  другом  хозяина  дома,  который  с  другими  был  тоже
знакомый... Вы любите детские стихи? Я люблю детские стихи!
     - Вы очень веселый. Что случилось? - спросила Лнда.
     - Голова работает, работает, - сказал Матя, - а потом в ней - щелк -  и
есть  идея!  Мы с  Александрийским разговаривали.  Он меня  замучил - зануда
отечественной физики. Если бы он не был таким  занудой, из него получился бы
второй Резерфорд,
     - Или маэстро Ферми?
     - Нет, маэстро Ферми - любимец богов. Это выше, чем талант.
     - Вы его уважаете?
     - Я его обожаю. Я расставался с ним, как с недолюбленной девушкой.
     - А почему вы уехали?
     - Потому что кончился срок моей командировки и для  меня оставался лишь
один выход - вернуться домой.
     - Или?
     Сигареты Мати испускали иностранный аромат. Приятно было нюхать их дым.
     - Или изменить родине, -  сказал Матя,-что для  меня  исключено.  Да не
улыбайтесь, это не от страха. Я вообще не такой трус, как вам кажется.
     - А мне не кажется.
     -  Тем более.  Передо мной стояла  дилемма -  либо  возвращаться домой,
чтобы  Алмазов  или  Ягода  не решили,  что мне  приятней  жить  в  обществе
Муссолини, и не приняли бы мер, или же покорно вернуться сюда и снова  стать
одним из научных работников, имеющих право выезжать на научные конференции в
Бухарест  или Ригу... Пока кто-то из твоих коллег  не сообщит, что ты во сне
видел Троцкого...
     В биллиардную вошел Алмазов, уселся на высокую  скамеечку  - между ними
был зеленый, очень пустой стол. Алмазов сидел на голову выше.
     - А что ему оставалось? - спросил Алмазов, глядя на Лидочку.
     - Он мог уехать в Англию, - сказала Лидочка.
     -  У  него  в Москве  старая  мама и сестра,  страдающая  последствиями
менингита, - сказал Алмазов обыкновенно.
     Он  тоже  закурил, у  него  были папиросы "Казбек",  и запах от них был
неприятным.
     Матя не  обиделся на то, что Алмазов подслушивает и выдает его семейные
тайны.  Он  вообще  был   добродушно  настроен  и,  как  большой,  красивый,
талантливый и даже избалованный жизнью человек,  обижался  куда труднее, чем
люди несчастные и маленькие. В нем была снисходительность к чужим слабостям.
     -  Подслушивать  плохо,  Алмазов,  -  сказал  Матя.  -  Я  уединился  с
прекрасной дамой не для того, чгобы слушать ваши угрозы.
     - А  куда вы от меня денетесь, - усмехнулся Алмазов. -  Кстати,  доктор
Шавло, сбрейте фашистские усы. Предупреждаю, это для вас плохо кончится.
     - Потому и не сбриваю.
     - Вы любите Гитлера?
     - Не выношу. Но лучше Гитлер, чем некоторые Другие.
     - Не рискуйте, Шавло.
     -  Гитлер  - борец  за права  рабочего  класса. Вы не читали его работ,
комиссар. Не сегодня-завтра мы найдем с ним общий язык!
     -  Немецкие  рабочие  во главе  с товарищем  Тельманом  не покладая рук
борются с призраком фашистской диктатуры. Фашизм не пройдет!
     Лидочка вдруг поняла, что Алмазов не такой  умный, как кажется сначала.
Что она  и  другие  люди награждают его  умом, потому  что  видят  в  нем не
человека, а представителя страшной организаций, а значит, и частицу ума этой
организации.  И вот  когда Алмазов говорит как часть  организации, его  надо
слушать и  бояться, но  если  он  вдруг начинает  говорить от себя,  значит,
говорит еще один человек, который боится. И значит, уже не очень умный.
     - Все, -  сказал Матя, разводя руками, -  вы меня убедили, Ян Янович, я
готов занять место в одном ряду с товарищем Тельманом и Розой Люксембург.
     - Ее убили, - сказал Алмазов.
     - Ай, ай, ай, - сказал Матя. - Вы?
     - Нет, фашисты... - Алмазов улыбнулся по-мальчишески, взял себя в руки.
-  Ладно,  вы  меня  поймали,  Шавло.  Но  это  случайность, которая  только
подтверждает общую закономерность. Все равно вы сдадитесь.
     - Ни в коем случае. А на что вы претендуете?
     Алмазов рассмеялся. Подмигнул Лиде и сказал:
     - Вы уступите мне девушку.
     - Никогда!
     - Не зарекайтесь, Шавло.
     - А меня кто-нибудь спросил? - вмешалась в разговор Лидочка.
     -   А  тебя,  голубушка,  и  не  спрашивают.  Ты  комсомолка  и  должна
подчиняться дисциплине.
     - Даже если бы вы не были таким противным,  - сказала Лидочка, отважная
в  тот момент  отвагой кролика, который прижался к человеку  и  потому может
скалиться  на волка,  - я  бы  все равно на вас не поглядела,  потому что вы
предатель.
     - Я?
     - Вот именно. Вчера вечером вы умудрились бросить меня на дороге вместе
с больным человеком. Где же была ваша галантность?
     - Лидочка,  вы  неправы, - вмешался  Матя.  -  Вы  были  плохо одеты  и
непричесаны. Как же нашему другу было разглядеть за этим вашу красоту?
     - Вы выходите за рамки! - громко сказал  Алмазов  и поднялся. Он быстро
вышел, преувеличенно стуча сапогами, а Матя сказал ему вслед:
     - У нашего оппонента не нашлось достойных аргументов в споре.
     Он  откинулся на спинку  дивана, раскинул  руки, так  что  правая  рука
лежала за спиной Лиды.
     - Мы оба были неправы, - сказал он. - Мы дали увлечь себя эмоциям.
     - Он тоже!
     - Для него это не играет роли. Никто, кроме нас, не видел его лица и не
слушал его оговорок. А если вы захотите напомнить... вам же хуже.
     - Вы в самом деле обеспокоены? - спросила Лида.
     - Да. Всерьез. - Матя посмотрел на приоткрытую дверь.
     - Закрыть? - спросила Лида.
     - Нет. Я думаю, он не подслушивает... Черт побери, я не хотел бы, чтобы
мое дело сорвалось.
     Лидочка не задавала вопросов, захоч