икры, а бисера, - сказала Лидочка. - И не надо меня  подозревать в
абсолютном невежестве. Я знаю, что Циолковский поляк.
     -  Вот  видите!  -  загремел  на весь  парк  Матвей.-  Он  -  поляк! Он
всего-навсего - поляк!
     - А вы что кричите?
     - Я ничего не кричу,- надулся  Максим Исаевич.-  Я только знаю, что это
великий самоучка,  который изобрел  дирижабль для  путешествия в межзвездном
пространстве. Недаром наше правительство обратило внимание на его труды. Вот
посмотрите - пройдет несколько лет, и звездолеты Страны Советов возьмут курс
на Марс.
     - Макс,  я порой  думаю  - ты дурак или хорошо  притворяешься? - сказал
Матвей.
     -  Если ты имеешь в виду  мои классовые позиции, то учти, что мой  отец
был сапожником  и у  меня куда более правильное социальное  положение, чем у
тебя.
     - Он просто всего боится, - сказала Марта,  - Сейчас он боится Лидочку.
Он ее раньше не видел и подозревает, что она на него напишет.
     - На меня даже  не надо писать, - возразил Максим Исаевич, - достаточно
шепнуть Алмазову, который специально приехал за мной следить.
     - Нет, ты неправ, - сказал Матвей. - Я точно знаю, что это не Алмазов.
     - А кто?
     - Они никогда бы не обидели тебя такой мелкой сошкой, как  Алмазов. Для
тебя пришлют Дзержинского.
     - А Дзержинский умер!  - сказал Максим Исаевич. В голосе его прозвучало
торжество ребенка, который знает, что конфеты спрятаны в буфете.
     По дорожке от прудов  поднимался Пастернак, он раскланялся с Лидочкой и
ее спутниками. Марта, голосом более оживленным, чем обычно, спросила:
     - А разве вы, Борис Леонидович, не пойдете смотреть на Москву?
     - Простите, но я не сторонник массовых  смотрин, - ответил Пастернак. -
Захочу - посмотрю. Но один.
     Тут  же он  улыбнулся, видно,  подумал, что мог  обидеть  Марту  своими
словами, и добавил:
     - Еще лучше - в вашем обществе!
     - Тогда завтра, как стемнеет! - громко сказала Марта, и все засмеялись.
     Через  две минуты  что-то заставило  Лидочку обернуться. Пастернак  уже
отошел  довольно  далеко - его  высокая  быстрая фигура  слилась  с  черными
стволами  на повороте,  и не  он привлек внимание Лиды - за  погребом стояла
подавальщица. Она  была  в  длинном,  словно  из  шинели  перешитом  пальто,
накинутом на  плечи,  спереди  вертикальной  полоской  просвечивал передник.
Женщина поняла, что Лидочка видит ее, отступила за ствол и  тут же пропала с
глаз - словно ее и не было. Первым порывом Лидочки было окликнуть Матвея. Но
Лидочка  не сделала  этого  - стало неловко - словно окликнешь,  донесешь на
подавальщицу.
     Что  знала  Лидочка  об этих людях? Что  Матя  Шавло любезно поднес  ее
чемодан до санатория? Был вежлив,  а потом оказался среди тех, кто  прибежал
спасать профессора Александрийского? Это говорит в его пользу.
     Еще у него открытая улыбка и есть чувство юмора. И это тоже  говорит  в
его пользу. Но в то же время знаком  с Алмазовым, был в фашистской  Италии и
даже носит гитлеровские, усики. Может, у этой  бедной женщины есть основания
за ним следить?
     Появление  новой  партии желающих  поглядеть  на  Москву вызвало шум  и
веселые  крики на вышке - Лидочке даже  показалось, что  вышка зашаталась от
такого гомона. Она обернулась  -  конечно же, фигуры в шинели не было видно,
да и самого погреба  не разглядишь, лишь тусклый  свет  лампочки, горевшей в
оранжерее, напоминал о встрече. Еще дальше светились окна усадьбы..
     - Не  бойтесь, - сказал Матя, - вышку  сооружали еще до  революции, она
сто лет простоит.
     - Простоит, если на нее не будут лазить кому не лень, - возразил Максим
Исаевич.
     Лидочка стала подниматься первой. Ступеньки были деревянные, высокие  -
словно она поднималась по  стремянке,  придерживаясь  за  тонкий  брус. Один
пролет, поворот,  второй  пролет, третий... поднялся ветер - видно, ниже его
гасили деревья, а тут он мог разгуляться.
     Лидочка хотела остановиться, но снизу ее подгонял Матя.
     - Главное - не останавливаться, а то голова закружится.
     Сверху склонился молодой человек, похожий на Павла Первого.
     - Вы пришли! - сообщил он  Лиде. - Я очень рад. Я совсем замерз, думал,
что вы не придете.
     - Соперник! - услышал эти слова Матя. - Дуэль вам обеспечена.
     - Здравствуйте, - сказал тот жалким голосом, и Матя узнал его.
     - Кого я вижу! Аспирант Ванюша! Как говорит мой друг Френкель  - лучшее
дитя рабфака!
     - Матвей Ипполитович,  я даже не ожидал, - сказал рабфаковец, и Лидочке
стало грустно от его тона, потому что она поняла - дуэли из-за нее не будет.
Ванюша  готов уступить  любую девицу своему кумиру - а в том,  что Матя  его
кумир,  сомнений не  могло  быть:  глаза  аспиранта  горели  ясным  пламенем
поклонника.
     - Неужели вы не заметили меня за ужином?
     - Не заметил, - сознался Ванюша, одаренный редкостным прямодушием,  - я
смотрел на Лидию Кирилловну. Так смотрел, что вас не заметил.
     -  Он  уже знает  ее  отчество!  -  воскликнул  Матя. - Такая  резвость
несвойственна физикам. Неужели выагент ГПУ?
     - Ах, что вы! - испугался Ванюша.
     Лидочка обернулась туда, куда смотрели собравшиеся на верхней  площадке
вышки,  - Москва казалась  тусклой полоской  сияния, придавленного  облачным
небом.
     - Отсюда надо смотреть днем и в хорошую погоду. Если захочешь, мы потом
еще поднимемся, - сказала Марта.
     - А вы видели Ферми? - допрашивал Матю восторженный Ванюша.
     - Каждый день и даже ближе, чем вас, - ворковал польщенный Матя.
     - И он разговаривал с вами?
     - Даже я  с  ним разговаривал, -  ответил  Матя и сам  себе  засмеялся,
потому что Ванюша не умел смеяться.
     - А Гейзенберг?  - спросил аспирант. -  Гейзенберг к  вам  приезжал?  Я
читал в "Известиях", что в Риме была конференция.
     - И  Нильс  Бор  приезжал,  - сказал  Матя.  - Ждали  и  Резерфорда. Но
Резерфорд не смог отлучиться.
     - Почему?
     - Он должен заботиться о Капице.
     - Да?  - Аспирант чувствовал, что  его дурачат, но не  смел  даже  себе
признаться в  том, что настоящий  ученый  может так низко пасть. Лидочке его
было жалко, но, честно говоря, она слушала разговор Мати с неофитом вполуха,
потому что смотрела не на  отдаленную, туманную и  нереально далекую  отсюда
Москву, а на уютно желтые окна дома, так откровенно манящие вернуться.
     - Лидочка, - сказал Матя, -  разрешите представить вам юного поклонника
- он просит об официальном представлении - делаю это одновременно с ужасом и
восхищением. С ужасом,  потому что боюсь потерять вас, с восхищением, потому
что талант  будущего  академика Ивана  Окрошко  вызывает  во  мне  искреннюю
зависть.
     У будущего академика Окрошко ладонь была горячей и влажной.
     Марта и Максим Исаевич пошли вниз. Лидочка сказала Марте, что сейчас ее
догонит - Матя шепнул ей, что проводит, но не в коллективе. Окрошко маячил у
локтя с другой стороны.
     На вышку поднялись Алмазов с Альбиной.
     - Ах,  как холодно,  -  сказала Альбина, останавливаясь у перил рядом с
Лидой.  Ванюша  Окрошко  был вынужден  сделать  шаг  назад, освобождая место
Альбине. - Я даже не представляла, какая здесь стужа.
     На  ней  была шляпка,  из-под  которой рассчитанно  выбивались  светлые
кудряшки. Руки она держала в беличьей муфте.
     - Хорошо, что дождь кончился, - сказал Матя.
     Алмазов стоял сзади,  рядом с Ванюшей, и  чиркал бензиновой зажигалкой,
стараясь закурить на ветру.
     - А вы так легко одеты, - сказала Альбина Лиде.
     - Мне не холодно.
     - Я всем  телом чувствую, как вы меня презираете, - прошептала Альбина.
- Из-за этого эпизода возле машины. Вы меня презираете?
     - Я об этом даже не думала.
     Алмазов должен  бы  сейчас вмешаться, остановить эту  дурочку,  которая
смотрела на Лидочку, распахнув голубые, наполненные слезами глаза. "А вдруг,
она его жертва и ей куда хуже, чем мне?" - подумала Лидочка.
     - Я вам дам таблетки,  - сказала Альбина,  понизив голос до шепота. - У
нас есть немецкий  аспирин, он совершенно другой, чем наш,  я вам вынесу, он
заснет, и я вынесу.
     - Не надо.
     -  Надо-надо, он  их не  считает. Он почти все считает, но  таблетки не
считает, я  за ним всегда  слежу, он даже не представляет, как я много о нем
знаю.
     Лидочка  проследила за взглядом, который кинула назад Альбина, - видно,
она боялась Алмазова. Но его за спиной  не было, он отошел с Матей на другую
сторону опустевшей площадки. Сзади стоял только Ванюша  Окрошко, который или
ничего не слышал, или не понимал.
     - Я знаю - вы думаете, что я его боюсь. Но я  докажу, докажу, - шептала
Альбина. - Вы еще удивитесь моей отваге.
     - Ванюша, - сказала Лидочка, - нам пора идти?
     Ваяюша не понял, но был счастлив, что Лида к нему обратилась.
     - Ванюша, - повторила Лида, - я совсем замерзла.
     - Я же говорила вам, что вы замерзнете, - сказала Альбина.
     Алмазов подошел к ним, встал рядом с Ванюшей Окрошко.
     - Ну что,  мои дорогие девушки,  - сказал  Алмазов. -  Не  пора ли  нам
домой, на бочок?
     - Да, и как можно скорее, - сказала  Альбина. - Вы же видите, что  Лида
совсем замерзла.
     - Это дело поправимое, - сказал чекист. Лидочка не сразу поняла, что он
делает, только  когда Ванюша заскулил из-за  того, что не догадался до такой
простой мужской жертвы, только тогда Лидочка  обернулась -  но  было поздно.
Алмазов уже  снял свою мягкую, на меховой подкладке, кожаную куртку - внешне
комиссарскую,  как  ходили чекисты в  гражданскую, но на  самом деле иную  -
мягкую, уютную, теплую и пахнущую редким теперь мужским одеколоном.
     Куртка улеглась на плечах Лидочки  и обняла ее так  ловко,  что попытка
плечами, руками избавиться от нее ни к чему не привела, хотя  бы потому, что
Алмазов сильными ладонями сжал предплечья Лиды, Лида не  посмела обернуться,
зная, что тут же встретится глазами с озорным, хулиганским взором Алмазова.
     Лидочка пошла к лестнице,  как под  конвоем - ладони Алмазова,  хоть  и
отпустили ее, никуда не делись, в любой  момент они могли вернуться и  сжать
ее снова.  Так  что  Лидочка поспешила  вниз  по лестнице  -  сзади уверенно
скрипели  сапоги  Алмазоаа,  но,  набирая  скорость  на  лестнице  и  легче,
изворотливее перепрыгивая с пролета на пролет,  Лидочка смогла оторваться от
опеки  - спрыгнула  с нижних  ступенек, сорвала с себя куртку, обернулась  и
протянула ее перед собой, ^ как щит, подбегавшему Алмазову.
     - Большое спасибо, - сказала она. - Мне уже не холодно.
     -  Отлично, - сказал Алмазов, который умел не настаивать в тех случаях,
когда настойчивость ничего ему не обещала, - я постарался лишь загладить тот
грех, который совершил на дороге.- В темноте жемчужными фонариками светились
его зубы и белки глаз.
     Лида сделала шаг  в сторону  на край дорожки и таким  образом оказалась
отрезанной от  Алмазова  и  Мати Ванюшей  Окрошко,  который  не успел толком
разобраться, что же произошло, и со значительным припозданием спросил:
     - Вам мое пальто дать?
     - Зачем, на мне уже есть пальто.
     - А куртку надевали, - сказал Ванюша с обидой, и всем стало смешно.
     Когда они миновали  перекресток: справа - погреб, слева вниз - дорога к
пруду,  Лидочка  увидела,  что   к  пруду,  опираясь  на  палку,  спускается
Александрийский.
     - До свидания, - сказала Лида быстро. - Спокойной ночи.
     Последние слова она произнесла на бегу.
     - Вы куда? - закричал Ванюша.
     - Она лучше вас знает, куда, - услышала Лидочка  голос Мати. Видно, тот
удержал аспиранта, потому что Лиду никто не преследовал.
     Александрийский услышал ее быстрые шаги и остановился.
     - Павел Андреевич, это я, - сообщила Лидочка на бегу.
     - Вижу, - сказал тот. - На вышку бегали?
     - Там неинтересно, - сказала Лидочка, поравнявшись с Александрийским, -
Просто далекое зарево.
     - Когда-то я поднимался туда. Но только днем и в хорошую погоду. Но мне
кажется, что если  вам хочется полюбоваться  Москвой, то лучше это сделать с
Воробьевых гор. Недаром Герцен с Огаревым клялись там.
     - Клялись?
     - Утверждают, что  там  они  решили посвятить себя  борьбе за  народное
счастье. Разве вы этого не изучали в школе?
     - Нет.
     Они шли медленно - Александрийский  неуверенно ставил трость и не сразу
переносил на нее тяжесть тела.
     - Я  не так  давно  стал инвалидом,  - сказал  он. -  Я  даже не  успел
привыкнуть к тому, что обречен. Вы не представляете, как я любил кататься на
коньках и поднимать тяжести...
     Профессор говорил, не  поворачивая  головы к  Лиде, и ей был виден  его
четкий профиль  - выпуклый лоб, узкий нос, выпяченная нижняя губа  и  острый
подбородок. Лицо не очень красивое, но породистое.
     - А вы раньше встречали этого Алмазова?
     -  Да,  встречал.  В прошлом  году,  когда  я  был чуть покрепче и даже
намеревался  выбраться в  Кембридж на конференцию по  атомному ядру, он тоже
вознамерился ехать с нашей группой под видом ученого. Я резко воспротивился.
     - И что?
     - А то, что я никуда не поехал.
     - А он?
     - Он тоже никуда не поехал. Они не любят, когда их сотрудников, как это
говорят у уголовников... засвечивают. А мне сильно повезло.
     - Повезло?
     -  Конечно. Если  бы не моя грудная жаба, сидеть  бы  мне в  Соловках с
некоторыми из  моих  коллег. Когда они  узнали,  каково  мое  состойние, они
решили дать мне помереть дома.
     Они  вышли к пруду.  Пруд был окружен  деревьями, которые склонялись  к
водяной  глади,  у берега дремали утки, по воде плыли желтые листья,  словно
реяли над внутренним небом. Было  очень  тихо, лишь с дальней стороны  пруда
доносился шум льющейся воды, словно там забыли закрыть водопроводный кран.
     - Может быть, я стараюсь себя утешить, успокоить, а  они посмеиваются и
готовы забрать меня завтра.
     -  Сейчас  наоборот, -  сказала  Лидочка,  хотя  сама не  очень  верила
собственным  словам. -  Сейчас многих отпускают.  Я знаю, в Ленинграде целую
группу историков выпустили - Тарле, Лихачева, Мервартова...
     - Свежо предание, - сказал Александрийский.
     Он  остановился на  берегу  пруда. Здесь фонарей не  было, но поднялась
луна, и бегущие облака были тонкими - свет луны пробивался сквозь них.
     - Вы думаете, что он вас узнал? - спросила Лидочка.
     - Вряд ли. Было темно  - он вышвырнул  меня, как вышвырнул бы любого из
нас. Он полагал, что академики в кабинах грузовиков не ездят.
     Александрийский вдруг повернулся и пошел вдоль пруда  куда быстрее, чем
раньше. Он стучал тростью и зло повторял:
     - Ненавижу, ненавижу, ненавижу!
     -  Не волнуйтесь,  вам  нельзя волноваться, -  догнала  его  Лидочка  и
попыталась взять под руку, но профессор смахнул с локтя ее пальцы.
     Он быстро дышал, и Лидочка  все-таки заставила его остановиться, потому
что  испугалась,  что  ему станет  плохо.  Чтобы  отвлечь  Александрийского,
Лидочка спросила у него, правда ли, что Матвей Шавло был в Италии.
     -  Не производит  впечатления  настоящего ученого?  -  вдруг рассмеялся
Александрийский. - На меня вначале он тоже не произвел. Скоро уж десять лет,
как я его впервые  увидел. Ну,  думаю, а  этот  фат  что  здесь делает? Я не
терплю отдавать должное своим  младшим коллегам, но в двух случаях  Академия
не ошиблась: когда посылала Капицу к Резерфорду, а Шавло - к Ферми.
     - А как они согласились?
     - Кто?
     - Резерфорд и Ферми. Они живут там, а к ним присылают коммунистов.
     - Они думали не о коммунистах, а о молодых талантах. Прокофьев  сначала
композитор, а потом уже агент Коминтерна. Петю Капицу я сам учил - он чистый
человек. И ему суждена великая  жизнь.  И я  был  бы счастлив, если  бы Петя
Капица остался  у  Резерфорда  навсегда.  Но боюсь, что  наши  грязные  лапы
дотянутся до Кембриджа и утянут его к нам... на мучения и смерть.
     - Но почему?
     - Потому что рядом с  политикой всегда живет ее  сестренка - зависть. И
всегда найдется бездарь, готовая донести Алмазову или его другу Ягоде о том,
что  Капица или Прокофьев  -  английский  шпион.  А кому какое дело в  нашей
жуткой  машине, что Капица  в  одиночку  может подтолкнуть на  несколько лет
прогресс  всего  человечества?  Это будет лишь дополнительным  аргументом  к
тому, чтобы его расстрелять. Вы знаете, что расстреляли Чаянова?
     - А кто это такой?
     - Гений экономики. Талантливейший писатель. И его расстреляли.
     - А зачем тогда Матвей Ипполитович вернулся?
     - Во-первых, он не столь талантлив,  как Капица, хотя чертовски светлая
голова! У него кончился срок научной командировки, а положение Ферми в Риме,
насколько  я знаю,  не  из  лучших  - возможно, ему  придется  эмигрировать.
Фашистская страна  сродни нашей.  Те же статуи  на  перекрестках  и крики  о
простом человеке.
     - Павел Андреевич!
     - Вот видите, и вам уже страшно, а вдруг дерево или вода подслушают.
     От  основной дорожки, шедшей вдоль цепи прудов  отходила дорожка поуже.
Она  поворачивала налево,  проходя  по перемычке, отделявшей верхний пруд от
следующего, лежавшего метров на пятьдесят ниже.
     Они  свернули  на  нее.  Но  пройдя  несколько  шагов,  Александрийский
остановился.
     - Пожалуй, пора возвращаться.
     - А что так шумит? - спросила Лидочка. - Где-то льется вода.
     - Вы не догадались? Пройдите несколько шагов вперед и все поймете.
     Лидочка  подчинилась  старику.  И  при  свете  вновь  выглянувшей  луны
увидела, что в  водной  глади,  метрах в полутора от дальнего  берега пруда,
чернеет круглое отверстие диаметром в  метр.  Вода стекала через края внутрь
поставленной торчком широкой трубы и производила шум небольшого водопада.
     - Сообразили, в чем дело? - спросил Александрийский.
     - Туда сливаются излишки воды, - сказала Лидочка.
     - Правильно.  Чтобы пруд не переполнялся.  А  на глубине по  дну  пруда
проложена горизонтальная труба, которая выходит  в нижнем пруду под водой, -
вы  можете  запустить рыбку  в водопад, а  она выплывет в  следующем  пруду.
Интересно?
     Александрийский совсем устал и говорил медленно.
     -  Я  прошу вас, - сказала  Лидочка.  -  Давайте  посидим.  Три минуты.
Переведем дух.
     -   Отвратительно,  когда   тебя   жалеет   юная   девица,   -   сказал
Александрийский. - Дряхлый старикашка!
     - Вы совсем не старик! - сказала Лидочка. - И когда выздоровеете, я еще
буду от вас бегать.
     -   Я    специально   для    того   постараюсь   выздороветь,-   сказал
Александрийский, послушно отходя к скамейке.
     По  плотине быстро шел человек  -  занятые разговором Александрийский и
Лидочка увидели его, когда он подошел совсем близко.
     - Вот они где! А я уж отчаялся. Решил - утонули! - Это был Матя Шавло.
     - Легок на помине, - сказал Александрийский.- Что вам не спится?
     - Вы перемывали мне косточки! - заявил  Шавло. - То-то  я чувствую, что
меня тянет в парк. И  что?  Он называл меня развратником, лентяем, пижоном и
наемником Муссолини? - последний вопрос был обращен к Лиде.
     - Любопытно,  -  усмехнулся  Александрийский. - Он взваливает  на  себя
сотни обвинений для того, чтобы вы не заметили, что он упустил в этом списке
одно, самое важное.
     - Какое? - спросила Лидочка.
     - Агент ГПУ, - сказал Александрийский.
     - Ах,  оставьте, - сказал Матя, подходя к самому краю воды и глядя, как
вода,  серебрясь под светом  луны, срывается тонким слоем в странный колодец
посреди пруда. - Мне уже надоело,  что каждый второй меня подозревает в том,
что у Ферми я выполнял задания ГПУ.
     - Я вас в этом никогда не подозревал, Матвей, - сказал Александрийский.
- Я отлично понимаю, что Ферми читал  ваши работы. Как только он  увидел бы,
что  вы  агент  ГПУ,  вы бы  вылетели из Италии. Кстати. Ферми не собирается
покидать фашистский рай?
     -  Маэстро признался  мне,  что  намерен  улететь оттуда, как только он
сможет оставить свой институт, - ведь он же не жена,  бр