уда оказался
психотопологически заключен мой брат, - в пространственном вихре, за
которым, похоже, находились вечность, Страна мертвых, вся
человеческая история и НЛО. То был мир, чьи невидимые
кибернетические репортеры телепатически вещали в нашем сознании и
говорили нам: мы и все человечество проходим процесс, который снова
даст нам возможность связать эти чуждые измерения с нашим
собственным, чтобы возродить эсхатологический шаманизм, утерянный
десятки тысячелетий назад.
     В какой-то миг я поднял палку и на утоптанном месте нашего
лагеря нацарапал типо
     графский значок, обозначающий "и". Я назвал его "амперсенд" .
Его связующий изгиб в одном из углов четырехчастной структуры
пришелся бы как раз на месте. Я представил, что это символ
конденсации алхимического камня. Он казался мне .естественным
символом четырехмерной вселенной, каким-то образом втиснутой в
трехмерную матрицу. Несколько дней я называл его "амперсенд", а
потом переименовал в "эсхатон". Его я считал основной единицей
времени. Сочетание нескольких эсхатонов во Вселенной и их резонанс
определяют, какой из вероятных миров, признаваемых законами физики,
поистине подвергнется формальности осуществления. "Формальность
истинного осуществления" - это выражение Уайтхеда постоянно
всплывало в моих мыслях, как припев полузабытой песни. Мне
представлялось, что в конце времени все эсхатоны станут резонировать
вместе как единое целое, создав тем самым онтологическое
преображение реальности - конец времени, нечто вроде сада земных
наслаждений. (То были первые слабые движения мыслей, которые в конце
концов привели к разработке моей собственной теории времени,
изложенной в "Невидимом ландшафте". Эти ранние интуитивные прозрения
совсем не походили на окончательную теорию, и это только к лучшему:
в то время я был бы совершенно не в состоянии понять ту теорию,
которую мне в конце концов предстояло разработать. Потребовались
годы чтения и самообразования, чтобы напасть на след того, о чем мне
поведал внутренний голос. Его присутствие и настойчивость на
протяжении всех лет, прошедших после событий в Ла Чоррере, не
перестают меня удивлять. В тот день в Ла Чоррере голос
демонстрировал холистический и системно-ориентированный подход к
теме, который, казалось, принадлежал совсем иному порядку - он не то
чтобы внушал тревогу, но все же многократно напоминал мне, что идеи,
которые у меня рождаются, приходят в полностью упорядоченном виде
откуда-то извне, я же - не больше, чем дешифровальщик получаемых
сообщений, поневоле вынужденный постоянно следить за сложным
поступающим невесть откуда кодом.)
     Временами вроде бы удавалось уловить действие механизма того,
что с нами происходило. Реплики из полузабытых фильмов и обрывки
старой фантастики, когда-то проглоченные, как воздушная кукуруза,
вновь всплывали в памяти, составляя коллажи из наполовину понятных
ассоциаций. Пунктиры старых шуток и смутно припоминаемых снов
спирально завихрялись, образуя медленно движущуюся галактику, в
которой воспоминания перемежались с предчувствиями. Из всего этого я
сделал вывод: что бы ни происходило, все частично связано со всеми
теми сведениями, которые мы накопили за всю свою жизнь, вплоть до
самых незначительных мелочей. Возникало ошеломляющее впечатление,
что некто из далекого Космоса или из иного измерения. вступил с нами
в контакт. При этом действовал он весьма своеобразно - используя
каждую нашу мысль для того, чтобы вовлечь нас в телепатически
внушенные сценарии, населенные причудливыми образами, глубокие
теоретические соображения или экскурсы в глубины неведомых времен,
краев и миров. А источником этого неземного контакта были Stropharia
cubensis и наш эксперимент.
     При этом нашему коллективному разуму опасность ее угрожала -
опасности подвергалась способность разума дать связный отчет о
происходящем, поскольку парадоксы, совпадения и общая
синхронистическая странность начали стремительно возрастать, а в
вакуум, образовавшийся на месте потерпевшего крах разума, устремился
головокружительный сонм самых причудливых прозрений, объясняющих,
почему все именно так, а не иначе.
     Утром седьмого марта, на третий день после эксперимента, Деннис
поведал нам новое учение. Произошло это после завтрака. Он сказал,
что каждый может увидеть любой момент во времени, нужно только
закрыть глаза, представить себе восьмерку, положить ее горизонтально
- так, чтобы она походила на знак бесконечности, потом мысленно
наложить одно замкнутое кольцо на другое, чтобы получился круг,
уменьшить круг до точки и произнеся про себя слова "пожалуйста",
представить нужную точку в пространстве-времени. Обычно я не знал,
откуда к нему приходят эти образы, но на этот раз я был несказанно
изумлен. Я совершенно ясно понимал:
     незадолго перед отъездом из Ванкувера в Британской Колумбии я
пошел к зубному врачу - это было частью обычной подготовки к
путешествию. Ожидая в приемной, я листал старый журнал какой-то
Канадской педагогической ассоциации. И в этом журнале, о котором я
никогда никому не рассказывал, мне попалась статейка про обучающие
машины и совсем маленьких детей. Сценарий "Нарисуй это", с которого
начиналась статья, сопровождался картинками:
     ребенок смотрит на цифру восемь на телевизионном экране,
опрокидывает ее на бок, сжимает и т.д. Это были обрывки
воспоминаний, которые мой брат или то, что действовало через него,
сумели выудить прямо из моей памяти спустя несколько недель после
того, как я и думать забыл об этом. Что-то обладало способностью
перетасовывать и использовать наши воспоминания в любой, самой
нелепой форме.
     - Ну что, Бра, теперь уже можно созывать пресс-конференцию? - в
очередной раз осведомился Деннис из своего гамака, покачиваясь в
усыпляющем ритме в тени деревьев.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ОГЛЯДЫВАЯСЬ НАЗАД
    В которой речь пойдет о нескольких чудесах, не последнее из которых
- явление Джеймса и Норы Джойсов в обличье домашних птиц.

     Через два месяца после всего того, что с нами произошло, где-то
в середине мая 1971 года, я ощутил .необходимость попытаться свести
воедино те чрезвычайно странные и, может быть, даже наводящие на
мысль о психическом расстройстве случаи, которые мне удалось
припомнить. Вот то, что я тогда записал; в то время я старался
опровергнуть идею, что шизофрения - это волшебное слово, которым
можно объяснить все, что нам довелось пережить.
    12 мая 1971 года
        Теперь, когда от событий, происходивших вокруг нашего
    эксперимента в Ла Чоррере, нас отделяет почти два месяца, я ясно
    осознаю, что мы с братом оба проявляли классические симптомы,
    двух разновидностей шизофрении. У него наблюдались признаки
    отрешенности от мира, характерные для истинной шизофрении, мое
    же поведение больше подпадало под экстравертную, параноидальную
    форму. Тем не менее я не могу согласиться с тем, что в связи с
    этим наш эксперимент представлял собой не что иное, как два
    одновременных случая шизофрении. Полностью отдавая себе отчет в
    том, что такая позиция может быть воспринята как. доказательство
    проявления у меня остаточных симптомов заболевания, я утверждаю:
    мы действительно столкнулись с объективным феноменом, который,
    хоть и обладал чрезвычайно странной природой, неразрывно
    связанной с физическим процессом, тем не менее коренится в
    молекулярных принципах, которые мы тогда исследовали. В качестве
    эмпирического подтверждения такой точки зрения я привожу
    следующие моменты, которые, как мне кажется, выводят наш
    эксперимент за рамки психического заболевания:
        Внезапность, с которой сразу же вслед за самим экспериментом
    развились симптомы болезни: через несколько минут после того,
    как мы завершили предусмотренные экспериментом действия, мой
    брат стал отделяться от среды общих восприятии; в то же самое
    время я преодолел сознательно поддерживаемое недоверие и стал
    ощущать присутствие некоего кибернетического устройства. По
    нашим прогнозам, оно должно было стать частью эффекта, который
    мы рассчитывали получить, если бы нам действительно удалось
    создать сверхпроводящую генетическую матрицу и гарминовую связь.
        Совпадающий, или согласующийся характер переживаемого нами
    обоими расщепления личности: подразумевается, что хотя у нас
    обоих проявлялись симптомы разных форм шизофрении, тем не менее,
    фантазии, идеи и соображения, которые у нас возникали, были
    общими. Мой брат считал меня шаманом-мессией, принимающим разные
    ипостаси, я же воспринимал его как материализовавшийся
    корабль-разум, совершающий обратный путь через Вселенную, -
    именно это могло стать одним из логических последствий нашего
    эксперимента. Каждый из нас, взятый в отдельности, являл бы
    собой несомненный образец заблуждений, однако получилось так,
    что каждый из нас представлял хоть и шаткое, но все же
    доказательство правильности позиции другого. Могу добавить, что,
    хотя больше никто не был способен понять причудливый образ
    мышления моего брата, я полагал, что могу проникнуть в его
    глубины и различить то слившееся воедино понимание, которое
    таится в них. И в то же время я понимал: то явное расщепление,
    которое у него проявляется, обусловлено тем, что его
    мыслительный процесс где-то очень глубоко и подспудно движется
    вспять. Подобно тому как крутящееся в обратном направлении кино
    создает впечатление дикой, бессмысленной неразберихи, и все же в
    конце концов все предметы оказываются на своих местах, так и
    идеи и передвижения в пространстве моего брата выглядели для
    меня прямо противоположным тому,, что можно было ожидать, исходя
    из законов логики.
        Деннис был совершенно уверен в том, что мозг работает по
    принципу голограммы. Эта идея принадлежит Карлу Прибраму,
    нейрофизиологу из Стэнфордского университета, - тогда она была
    очень модной в наших кругах. Она четко разъясняет тот факт,
    почему большой участок мозга может быть поврежден или даже
    удален, а память при этом не пострадает: все дело в том, что
    каждая часть голограммы содержит всю информацию, заключенную в
    том целом, откуда она извлечена. До нашего эксперимента Деннис
    размышлял о том, что в ходе его он может на короткое время
    получить обратное изображение структуры 'моего мозга/сознания.
    Выслушивая его свободные ассоциации после того, что с нами
    произошло, я убедился, что это действительно случилось, но на
    гораздо более длительный срок, чем мы предполагали. По правде
    говоря, я продолжаю считать, что нашей единственной ошибкой на
    протяжении всего эксперимента и последовавших за ним событий
    было то, что мы не сумели правильно спрогнозировать
    продолжительность процесса. Я у верен, что наше понимание
    механизма процесса - если не брать во внимание его
    продолжительность, - было верным, хотя и неполным; впрочем,
    таким оно остается и до сих пор. Иными словами, до сих пор сутью
    всего дела является время. Иногда свободные ассоциации брата
    складывались из эпизодов, которые я пережил более чем за год до
    этих событий и более чем за десять тысяч миль от того места, где
    тогда жил Деннис, - эпизодов, о которых я никому не рассказывал.

     Казалось, в период сразу после эксперимента Деннис обладал
способностью слышать работу моих мыслей. Приведу пример: как-то,
сидя возле нашей лесной хижины и слушая его свободные ассоциации, я
заметил, что мышцы его почти одеревенели под действием огромной
физической энергии, - такое случается при некоторых формах
шизофрении. Я встревожился, как бы он ненароком не воспротивился,
если я попытаюсь удержать его от прогулок по его шаманским делам,
которые постоянно побуждали его к отлучкам из лагеря. Мне пришло в
голову, что, обладая такой силищей, он запросто может мне что-нибудь
сломать или просто сбежать. Впервые обдумывая эту неприятную
перспективу, я заметил, что Деннис выбрался из гамака и стоит в
дверях хижины. В совершенстве подражая голосу нашего отца, он
успокоил меня словами: "Наш Деннис добрый малый, он никогда такого
не сделает".
     Другой случай произошел двенадцатого марта, через семь дней
после начала странных перемен. Деннис объявил, что вечером, в
одиннадцать часов, появится "отличный кайф", - он имел в виду
сдобренный псилоцибином гашиш, который попался ему за несколько
месяцев до отъезда из Штатов и который найти здесь, на Амазонке,
совершенно невозможно. Такое предсказание касательно превращения
материи не покажется таким уж странным, если припомнить те
алхимические идеи и интересы, которые привели нас к этому
эксперименту. В конце концов, мы читали и обсуждали трактаты по
алхимии с тех самых пор, как я открыл для себя "Психологию и
алхимию" Юнга, а было мне тогда четырнадцать лет. В то время нам
казалось, что, проецируя на материю фантомы бессознательного,
алхимики достигали некоего психоделического состояния ума. Да и
разве не является вера алхимиков в конечном итоге верой в то, что
мир состоит из речи? Что поэзия может стать последним арбитром
подлинности бытия?
     После этого разговора мы с Ив возвратились сквозь дождливую
тьму в свою лесную хижину, чтобы переночевать там вместе с Дейвом и
Ванессой, а Деннис остался в речном доме, куда он к тому времени
перебрался.
     По установившейся у нас привычке, мы перед сном покуривали
Санта-Марту-Голд. И вот, пока мы курили, из трубки выпал тлеющий
кусочек травы. Я поднял его, чтобы положить обратно в трубку, и мы
оба почувствовали характерный запах азиатского гашиша. Я
внимательнейшим образом осмотрел чашечку трубки: хотя на вид
курительная смесь ничуть не изменилась, к нашему удовольствию - и
моему, и скептически настроенной Ив, - она действовала точно так же,
как гашиш, - роскошь, абсолютно неведомая на Амазонке в 1971 году.
     Феномен этот продержался минут пять, а потом медленно исчез -
мы вновь были в обычной, рациональной среде, где материалы ведут
себя так, как им подобает. Остается пожалеть, что такое превращение
постигло субстанцию, которую любой скептик с готовностью обольет
презрением. Кому из нас не известна расхожая точка зрения, будто у
всех обкуренных мозги набекрень? Однако любой, кто имел близкое
знакомство с этими двумя снадобьями, безошибочно определит, что есть
что. В этом происшествии было несколько параллелей с движением
Найджули на Борнео, в котором принимали участие туземцы народности
лаванган. В начале двадцатых годов нашего века среди них
распространились нелепые поверья, главным из которых было следующее:
кусок каучука быстро удлинится, если рядом кто-то будет играть на
флейте; такое удлинение каучука предвещает человеку бессмертие.
     Еще более абсурдным и необъяснимым был случай, что произошел
наутро пятого дня, то есть девятого марта. Деннис сидел и
разглагольствовал, не обращаясь ни к кому конкретно, жизнь лагеря
шла обычным чередом. Я сидел возле костра, затачивая лучковую пилу,
и прислушивался к болтовне Денниса: не мелькнет ли в ней намек на
какое-то послание. Вдруг я замер.
     - Вы случайно не мой портной? - поинтересовался он с сильным
английским акцентом. Где-то я уже слышал эти слова.
     - Все эти отражения. Смотри. Все это - я. Ах ты, мой глупыш! Но
где же мой портной? Господи, ты только полюбуйся на себя! С чего это
на тебе мои трусики?
     Я покраснел до ушей, уставился в землю и ничего не ответил. Мне
стало очень неловко: ведь Деннис имитировал разговор, который
произошел у меня в Непале с моей английской подружкой после того,
как я пошел ее искать и, найдя в полном бреду, вернулся вместе с ней
в комнату. Это было год назад, во время нашего совместного "полета",
вызванного одновременным приемом ЛСД и ДМТ. И вот теперь этот
идиотский разговор, про который я не говорил никому, кроме самой
девушки, гремел над прогалиной в дебрях Амазонки, в исполнении моего
спятившего братца!
     Да уж, это была совсем не та ситуация, в которой я предпочел бы
наблюдать телепатические таланты Денниса. Оставалось молча ждать,
ежась от смущения, пока его вещание не перейдет в неразборчивое
бормотание. И тем не менее он произвел на меня впечатление: я
убедился, что он может проникать не только в мои теперешние мысли,
но и в самые интимные воспоминания.
     Наиболее важным доводом в пользу того, что наше состояние нечто
большее, чем два одновременных случая шизофрении, была удивительная
долговечность модели, которую мы разработали на основе тщательного
анализа всего, что с нами произошло. Никто не может отрицать, что
теория гиперпространственной природы состояний, возникающих под
действием галлюциногенов, и эксперимент, который мой брат разработал
для проверки этой теории, принесли весьма впечатляющие результаты.
Но я воспользовался плодами визионерских откровений и пошел дальше,
чтобы, разобрав их, открыть стройную атомно-волновую теорию природы
времени. Совершенно неожиданно все, что я получил на основе тех
давних событий, вылилось в пересмотр математического описания
времени, принятого в физике. Согласно моей теории, старое понятие о
времени как о чистой продолжительности, выражаемой плоскостью или
прямой, следует заменить понятием о нем как об очень сложном,
фрактальном феномене с множеством подъемов и спусков самой разной
длины, по которому вероятностная вселенная становления должна течь
так, как теч„т вода по усеянному валунами руслу. Я открыл само
фрактальное измерение времени, математическую постоянную, которая
заменяет теорию вероятностей другой теорией, сложной, но красивой,
по сути дела, почти магической, - это последовательность
ограничений, наложенных на выражение новизны.
     После первого эксперимента с грибами в Ла Чоррере мы с Деннисом
были одержимы двумя главными идеями. Нас занимали темы "учителя" и
насекомого. Мы ощущали постоянное присутствие некоего невидимого
просветленного существа, которое неизменно наблюдает за нами, а
иногда и тихонько подталкивает, заставляя неуклонно приближаться к
открытию. Из-за странной природы видений, возникших у нас под
влиянием ДМТ, видений, в которых акцент явно смещался в сторону
чуждого, насекомоподобного и межпланетного, мы невольно пришли к
мысли, что учитель наш - нечто вроде дипломата-антрополога,
явившегося, чтобы вручить нам ключи к вратам, ведущим в
галактическое сообщество. Говоря об этом создании, мы представляли
себе гигантское насекомое и за стрекотом насекомых, наполняющим в
полдень джунгли Амазонки, казалось, различали более низкий
гармонический гул - сигнал, настраивающий нас на это скрывающееся в
гиперпространстве существо.
     Это ощущение присутствия неизвестного третьего порой бывало
очень сильным, особенно с пятого по десятое марта, а потом,
постепенно слабея, исчезло совсем. Образ же насекомого-учителя
породил многочисленные энтомологические гипотезы.
     Одно время мы склонялись к мысли, что процесс, к которому мы
имели отношение, сродни рождению ребенка, но он похож также на
метаморфозу, являющуюся частью жизненного цикла насекомых, в
частности жуков, бабочек и мотыльков. Мы "знали":
     триптамин почему-то является главным ключом к разгадке
ферментных тайн, окружающих метаморфоз. На память приходили
неподтвержденные сведения о личинках жуков, которых индейцы
Восточной Бразилии якобы употребляют в пищу из-за их
галлюциногенного действия.
     Дифракция света, встречающаяся в таких явлениях природы, как
радуга, на павлиньих перьях, у некоторых насекомых, а также цвета,
возникающие на поверхности некоторых металлов в процессе нагрева,
проходят настойчивым лейтмотивом через одну из стадий нашего
алхимического опуса. Cauda pavonis (павлиний хвост) - это короткая
фаза, предвещающая окончательное побеление; по какому-то
причудливому наитию я "знал": в природе такие переливы цвета
указывают на присутствие триптаминовых соединений. Дальше - больше.
Я "знал"